— И этим она перестала быть матерью моего ребёнка? Можно теперь об неё ноги вытереть?
— Это — да! — опять чесал затылок Ханк, но тут же расплылся в улыбке озарения, достал свой телефон, — Я — сфоткаю!
— Нахпшёл! — зашипел Бабуин, сжимая монеты в кулаке, — Никакой фиксации! Ты, гля, ещё понятых пригласи для протокола.
— Ты чё, Бабуиныч, в натуре опух? — отшатнулся Ханк, — Ты за кого меня принимаешь?
— За тебя — принимаю. А ты попробуй на меня сейчас наехать по-понятиям. Типа, я тебя оскорбил. Ну, давай! Чё молчишь? Дай мне повод! Я опух? Щаз ты опухнешь! Разом и весь!
— Э-э-э! Санёк! Осади! Чё ты раздухарился? — Ханк выставил руки, — Не надо эксцессов. Но, как мне доказать тому же Еноту, что это то, а не что-то другое?
— Не надо ничего доказывать. Мне, пока, на слово верят. Просто сведи нас. Он от меня шифруется. Думает, я его за тот раз продолжаю прессовать. Остыло уже всё. Давно. Он своё получил. Прицепа — не будет.
— Ладно, Санёк, я подумаю, что можно сделать, — поджал губы Ханк, — Засвети ещё разок. Ух, гля! Или это какая-то хитровывернутая подделка, либо что-то исключительно редкое! А где ты это добыл?
— Может тебе ещё и шнурки погладить и сказать где ключи от квартиры с деньгами лежат?
Ханк заулыбался. Он такое кино смотрел.
— Тем более, что там нет больше ничего. Всё перетрясли, только эти три и нашли. Так что — обломись, Вадик, халявы не будет. Беги, подсуетись!
— Да ну тебя! — скривился Ханк, — Тоже мне! На кой мне это? Какой мне интерес?
— Вадик, какой может быть интерес меж старыми добрыми друзьями, что друг друга в любой мокрой ситуации знают, а? Или мы с тобой на западно-либерастские рельсы переведём наши с тобой отношения? Адвокаты, акты, договоры, проценты, банковские переводы, налоги? А? Или всё же — по-нашему, по-свойски? Даш на даш? Ты, надеюсь, не забыл, что земля-то — шарик. Сегодня я к тебе, а завтра? А?
— Ну, ты знаешь, Санёк, — начал мяться Ханк, — Ты уже давно не в деле. Знаешь, многое изменилось.
— Да? — удивился Бабуин, — Дай угадаю — новые авторитеты теперь рулят. А я — списанный материал. Так? А ты не думал — почему за Енота мне ответка не прилетела? Ни от Лётчика, ни от кого другого? Не думал? Не прилетела же? Такие ли уж они новые твои новые авторитеты? И такие ли уж старые — не авторитеты? Я не собираюсь вам тут весь марафет перемешивать. Ты прав — я в эти игры уже не играю. У меня конкретное личное и — разовое — дело до конкретного человека. Я обналичиваю эти три свалившихся мне на голову проблемы и обратно ухожу в тень небытия. А вы тут крутитесь дальше, как хотите. Я доступно излагаю?
Оля за время отсутствия Бабуина конкретно заскучала. Алёнка вела наступление на Коляна по всем правилам воинского искусства, с применением всех видов вооружения, коими её щедро одарила природа, её собственное старание и неженское упорство в достижении поставленных целей. Только вот Оле всё это было неинтересно. И появлению Бабуина она была искренне рада.
Всё же для неё этот вечер — 'выход в свет'. Окошко из унылого однообразия бытия 'офисного планктона' бюджетника. Где даже флирт на работе такой же унылый и канцелярский. Перепехон с коллегами столь же радостный и фееричный, как квартальный отчёт. Для дела. Женщину природа наградила неким преимуществом и совсем глупо им не воспользоваться для улучшения собственного благосостояния, для получения неких преференций. Это вовсе не означает, что сам процесс должен быть в радость. Это — работа. Надо потерпеть. Чтобы два раза в месяц падало на карточку, да была надежда на квартальную премию.
А Санёк — не такой. Он — как тот легендарный рыцарь без страха и упрёка из детских розово-сопливых грёз. Как тот пират, грозный, но ласковый в душе, что берёт на абордаж шхуну, разрубая врагов на куски своей ужасной саблей, лишь чтобы покорить сердце главной героини.
Он её не помнил. Да и как он запомнит её? Маленькую девочку с косичками, в очках. Он — такой весь грозный. Спортсмен, боксёр, гроза хулиганов всего района. При этом — умный и начитанный. Сын учительницы, которая ему привила налёт интеллигентности. Рано оставшись без отца, он рано взвалил на себя не детскую меру ответственности. Всегда вступался за слабых, несправедливо обиженных. Спортом поэтому увлекался. Герой её детских грёз.
Забытый герой. И вот Алёнка её подводит к нему. Изрядно заматеревшему, потёртому. Но, глаза Оли уже не видели реального облика Бабуина. Раскрашивали его реальный, блеклый и выцветший образ в романтические цвета влажных девичьих грёз. От этого всё внутри неё трепетало и кое-где сжималось в томлении. Потому и пылали щёки румянцем, губы окрашивались и без съеденной в нервном ожидании помады, глаза жадно блестели, выискивая фигуру Конана-варвара, Бабуина. В глазах Оли — такого же могучего и нецивилизованного, как и тот варвар. Предпочитающего решать проблемы наиболее простыми и радикальными способами — врагу — в хлебало, бабу — поперёк седла и до ближайшего укромного уголка. Уж варвар — точно знает, как бабе цветы и стихи нужны. Как собаке галстук. Прикольно, но — не более.
И главное — 'варвар' — Мужик! С большой буквы! Не будет ныть и хандрить. Не требует за собой ухода, как за ребёнком. Не страдает манией величия перемноженной на неизжитую инфантильность. Если есть проблема — не будет ныть и причитать. Зубы — настежь, всем — по щам, кругом — тишь, мир и порядок. Кони — пьяны, хлопцы — запряжёны, бабы — оттра... удовлетворены, дети — заняты сами собой и своими играми.
Естественно, что вечер для всех четверых не был скучным. Каждый проводил своё время с пользой и изрядной приятностью. За бесконечной беседой ни о чём, и всё о том же — о вечном. О вечной борьбе и единстве противоположностей. О любви. Точнее — о взаимоотношении полов. И потолков.
И в танцах. Этих демо-версиях телесного взаимодействия полов с потолками.
Время текло легко и незаметно. Так же легко и незаметно текли и напитки. Счёт в блокнотике Светки уже давно перерос в своей тяжести значение полученного аванса Бабуина, но когда такие мелочи останавливали реального пацана, а тем более — настоящего пирата? Пиастры! Пиастры! Всего-то надо найти испанский гальюн. Или — галеон, как повезёт.
Наконец, к ним подсел Ханк.
— Есть, Бабаич! — гордо возвестил Ханк, залпом допивая из бокала Алёнки, за что тут же и получил локтём в бок.
— Светик! — закричал Ханк, — Повтори всем того же и мне тоже Чёрного русского!
— Светик! — подхватил Бабуин, — И запиши всё на его счёт.
Ханк задохнулся от возмущения.
— Вадик, — промурлыкала ему на ухо Алёнка, невзначай придавливая локтём пах Ханка, — Ну не будь таким мелочным! Все же знают, какой ты крутой! Что это для тебя? Мелочь же? Да?
— Да! — взвизгнул Ханк, заелозив, спасая своё достоинство от посягательств Алёнки.
— Молодец, сестрёнка! — рассмеялся Бабуин, — Все же знают, что Ханк за корешей — порвёт! Не то, что выручить их из мелких сложностей. Ну? Что нарыл?
— В 'Двадцатом веке' мои кореша его видели! — выпалил Ханк, — Буквально пять минут назад!
— О-о! — выдохнула Алёнка, — Так Вадик нас ещё и покатать хочет на своей большой чёрной машине!
Громкая музыка заглушила зубной скрежет, но глаза и жевлаки были достаточно красноречивы.
Алёнка взяла под руки сразу и Коляна, и Ханка, причём в её случае — взяла в захват и конвоировала обоих к выходу. Она умела быть решительной и непосредственной, конкретной, когда ей это было нужно. Бабуин, посмеиваясь, предложил свой локоть своей даме вечера и повёл её в колее, пробитой в толпе этим ледоколом.
Санёк всегда поражался особенностью устройства логики Алёнки. Она была прямой и простой, как реальный пацан. И Алёнка такие слова от Бабуина сочла бы комплементом. Другим бы разбила лицо. Но, не в том дело. А в том, что вот в этом конкретном случае проявилось в Алёнке то, что очень многие современные девушки напрочь утратили — женскую покорность мужской воле. Хотя именно так и именно такими словами Санёк это никогда бы не смог назвать. Интуитивно чувствовал.
Другая бы на её месте, не желая упускать жертву, но и не желая тащиться куда бы то ни было, естественно желая получить всё, сразу, здесь и — немедленно, надула бы губы, стала бы капризничать. А Алёнка вмиг поняла, что у мужиков — дела. И для неё единственный способ не упустить жертву — сопровождать её. Идеальная женщина! (Настоящий братан! — словами самого Бабуина.) Такая, с тобой — и в огонь, и в воду, и через медные трубы! И — накормит, напоит, спать уложит, за хозяйством присмотрит, непонятки сама разгребёт, в драке и в бою — рядом встанет, спину прикрыв. Лишь бы милый был рядом. Лишь бы она могла иметь его. Всегда и всюду. Когда ей это надо. И когда у него есть для этого время. И она будет ждать его. Из похода. Зная, что — вернётся. Не останется в чужой постели. Таких, как она — не бросают. К таким — всегда возвращаются. А ждать такие — умеют.
И это Алёнка — феминистка? Да она — сущий ангел! Просто на фоне остальных баб, болонок бестолковых и брехливых, она и выглядит белой вороной. И подчёркивая это — чувствует особое удовольствие. Вся её 'мужественность', все эти игры в 'реальных пацанов', в которые верил не только Бабуин, но и сама Алёнка — отчасти в пику как раз этим 'клушам кудахтающим', 'болонкам визгливым'.
Бабуин был почти влюблён в Алёнку. Почти. Но, меж ними всегда была какая-то черта, через которую ни он, ни она переступить не могли. Потому как Алёнка — реальный пацан! Братан! Они чувствовали друг друга, как влюблённые, знали друг друга, как давние половые партнёры, но не могли сблизиться как парень и девушка. Как не могут сблизиться два братана. У которых всё общее — одна рубаха, одна пачка сигарет, один кошелёк, одна голова и одна душа на двоих. Потому и не могли они вступить друг с другом в половые отношения, потому как это — противоестественно! Братаны — не имеют друг друга.
Они были как братья — родственные души. Точнее, как брат с сестрой, но именно это и умалчивалось. Потому что Алёнка — братан. Хотя Бабуин и называл её сестрёнкой. На людях.
Он ей на растерзание приводил очередных жертв, подгон, по-братски, она ему подгоняла очередных тёлочек, по-братски. Не раз уже утехи их проходили даже в одной комнате, как у настоящих братанов. На виду друг у друга. Усиливая чувства друг друга. И никогда — друг с другом. Потому как меж братанами — фу! Даже думать — противно!
Алёнка каждый раз вздыхала:
— Что ж я не отбила тебя у Маринки?
Хотя сама же Маринку, свою подругу, под Бабуина и подложила. Братский подгон братану от братана его, братана — идеальной жены. Алёнка знала, какая баба будет наиболее соответствовать должности 'жена Бабуина', сама же и уговаривала их, и уломала, наконец, обоих. И свидетельницей на свадьбе была. И крестила Дашку.
— Эх! — вздыхал Бабуин, любуясь неприкосновенными, подтянутыми прелестями Алёнки, — И где мои 17 лет?
И эта игра, совершенно дикая и невозможная для остальных, им обоим нравилась. Зная, что Алёнка вчера вернулась с очередным триумфом, Бабуин и выбрал именно этот клуб, и привёл Коляна как подарок своей 'сестрёнке'. Алёнка, надеясь, что Санёк придёт, привела подругу, тайно подтаивавшую по Бабуину. Если бы Бабуина не было бы, она бы искала его по всем заведениям. И если бы набралась литража и градуса решимости, то может быть и пришла бы скандалить прямо к нему домой. Как так?! Она в городе уже 2-й день, а ему всё пофигу? Наглец, ты, братец Бабуин, наглец!
А всё остальное — сопутствующее. Дела-дела! Унылая необходимость выживания.
'Большая чёрная машина' Вадика, как и у всякого понтореза, для которого понты не только дороже бабла, но и важнее здравого смысла, стояла неподалёку. За рулём один из корешей Ханка. Всё бы ничего — и большая, и — чёрная. Ещё и Крузак. Только вот — не по табелю о рангах такая машина Вадику. Он её просто не смог бы купить. Но, она — была. Где он добыл это чудо, выглядящее как Крузак, но за стоимость, какую Вадик смог осилить — его самый большой секрет политшинели. И повод для шуточек прямо в лицо. Что Алёнка и сделала. Стремясь не показать 'на людях' истинное состояние своей гордости, Вадик крайне неохотно не только сам садился за руль, но и вообще пускал кого-либо в машину.
Вот и в этот раз — расселись, в два слоя — девушки на коленях парней. А грозная заокеанская машина — не завелась. Как всегда, когда дело касалось импортных, импозантно выглядящих вещиц, содержимое не соответствовало красивой обёртке. Было таким же шоколадным на вид — глазированным и коричневым, но запах — не тот. Вкус — тем более.
Вид Вадика был жалок. Потому, щадя его чувства, не стали смеяться. Девочки отошли пожурчать и обсудить своё, женское, А остальные в четыре головы сунулись в подкапотное пространство.
— Вынужден тебя огорчить, братан! — хлопнул по плечу Ханка Бабуин, — Похоже, что Диман прав — попал ты. Бортовые калькуляторы, все эти хитровывернутые системы контроля топлива и зажигания, все эти узкоплёночные электронные примочки — приказали долго жить. Лучше бы ты взял что-то попроще.
— Пошёл ты! — огрызнулся Вадик.
— Видимо, придётся, — легко согласился Бабуин, — Не разорять же тебя ещё и на такси? Да, девочки? Пройдёмся до 'ХХ века'? Тут, сколько, километра полтора всего? Погода — прекрасная, мы — молоды, почти. Почти трезвы. Ты — с нами? Или как?
— Диман? — спросил Ханк.
— А что — Диман? — пожал плечами водитель Ханка, — Причём тут — Диман? Диману, вон, любовью заниматься с порождением сумрачного самурайского гения!
— И его внебрачной дочкой — нашей сборкой из чинайских обрезков, — согласился Бабуин. Под злой смех самого Димана.
Девушки разобрали парней и пошли.
— Зря ты, Вадик, вцепился в этот хлам, — менторским тоном читал Бабуин, — Так ты отстанешь от трендов.
Надувшийся было Ханк — навострил уши.
— Понимаешь, — продолжал Санёк, — Сейчас волна пошла, типа 'патриотическая'. Модно станет всё нашенское. Ну, карикатурно-нашенское. Всякая развесистая клюква голливудская про 'нашенское'. Шапки-ушанки, тельняшки, косоворотки. Могёт быть даже и кокошники откопают. Косоворотки уже хохлы за собой застолбили, заняли трендовую нишу. Так что ты мог бы тут нехило в масть попасть.
— Что-то я, Бабаич, в толк никак не возьму, — сморщился Вадик, — Ты так надо мной издеваешься?
— Ну, конечно же! Как не подъикать лучшего друга, товарища и почти брата, а? — гоготнул Бабуин, — Но, ты слухай, да на ус мотай! Скоро самым смаком будет выкатить дедову 'Победу'. Диски на неё поставить, перетряхнуть всю, слоёв шесть лака, замена всего на аутентичное, но — новое. Музыка, стеклоподъёмники, подсветка, диски, шины, полный люксовый фарш, но — 'Победа'! И — ВинСтоГрамм! Залайкают до потери пульса!
— Что-то я такое слышал, — кивает Ханк.
— Слышал ты! — передразнил Бабуин, — Око видит, за зуб не ймёт! Так и ты — слышал. В ухо влетело, по спортзалу твоей бестолковки покрутилось, да в другое — вылетело.
— А чё ты издеваешься? — обиделся Ханк.
— Я тебе дело говорю, а ты ноешь! — пнул впереди идущего Ханка Санёк, испачкав брендовые штанишки, новомодно узкие и короткие, как у забытых уже стиляг, да ещё и — подвёрнутые, — Слушай внимательно, да — молча. Слушать и говорить разом у тебя никогда-то не получалось. Найди 'козлика' исправного. Именно — 'козлика'! Не эту подделку под патриотизм, написанную латиницей, а тот самый, армейский, неубиваемый. Диман рад будет. Он его, как Калаш — на время, небось, умеет разобрать и собрать обратно. Диски поставить, увеличить базу. Диман знает — как. Видел, на 'Нивах' некоторые выдвигают диски из-под арок?
