Величайший диктатор

Генерал Пушкарев, необычайно возбужденный, собрал наиболее доверенных журналистов (я оказался в их числе, хотя теперь это кажется сомнительной честью) в своем импровизированном командном пункте и начал читать речь. Тут я должен немного отвлечься от основного повествования и выступить в защиту этого талантливого военачальника и настоящего патриота, которого в наше время, увы, считают не иначе как шутом в погонах и бездарным карьеристом. Мы смотрим на него с высоты нашей эпохи, нашего нынешнего положения. Между тем, тогда все было гораздо сложнее, чем сейчас представляется. Создавать революционно новый тип войск в бедной, потерпевшей поражение стране, армия которой была связана по рукам и ногам германскими ограничениями — задача неимоверной сложности. Мало было являться энтузиастом развития бронекавалерии и талантливым организатором, таких имелось немало и, увы, толку от них вовсе не было. Требовалось уметь проталкивать свои идеи в высоких штабах, во властных кабинетах, на страницах газет, требовалось интриговать, привлекать внимание, делать себе рекламу. Да, теоретики писали книги о "войне будущего", "мобильной армии" и тому подобных вещах, но это мало что давало. Чтобы убедить общество и правительство (а это, по сути, одни и те же обыватели, отличающиеся лишь полномочиями) выделить большие деньги и жестко лимитированные военные ресурсы на реализацию сомнительных проектов, одних книг было мало. В конце концов, спрашивали оппоненты, разве многочисленные танки помогли Антанте выиграть Великую войну? Ведь нет. Зачем снова делать на них ставку? Книжные теоретики пытались дать ответ на поле военной науки, но это не убеждало ни консервативных генералов, ни министров, ни простых людей. Пушкарев единственный решился действовать иными методами. Он потратил немалое личное состояние ради торжества своей идеи. Подкупал газетчиков, чтобы они печатали статьи о непризнанном Наполеоне эпохи моторов. Завел знакомства в Думе и Кабинете. Нанял агентов, сфотографировавших генерала Доронина, главного консерватора в Генеральном Штабе, за совершением действий, неподобающих честному семьянину и морально здоровому человеку... Естественно, что когда многолетние усилия увенчались наконец успехом, и бронекавалерийская дивизия, пусть в урезанном виде, была создана, Пушкареву стало жизненно необходимо доказать всем правильность такого решения. Война во Франции представлялась единственной возможностью это сделать, и генерал решил использовать свой шанс на полную. Отсюда и его страстная жажда внимания прессы, и действия напоказ, и прямая ложь — все это он совершал не для себя, а для торжества своего дела. Увы, даже тут, на своем излюбленном поле, бедный генерал мало что мог — он хотел, чтобы мы писали о победе как о результате правильной организации, грамотного командования и применении новейшей техники, а в Петербурге требовали представить победу плодом молитв, постов, любви к государю и солдатской смекалки.

Пушкарева погубили два недостатка. Во-первых, он был отличным теоретиком и организатором, но при этом посредственным полевым командующим. Во-вторых, он слишком недооценил противника, видя в нем, так сказать, лишь охотничий трофей. Последнее, впрочем, относится и почти ко всем немецким генералам. Даже осторожный Байерлейн под конец потерял голову.

Итак, генерал читал речь. Это был миг величайшего триумфа, но как же быстро ему суждено было закончиться! В тот момент, когда Пушкарев сравнивал медленные, стоившие громадных потерь наступления Великой войны с теперешним стремительным маршем колесами и гусеницами, к нему подбежал взволнованный офицер и, прервав на полуслове, сообщил:

— Ваше превосходительство! Звуковые посты докладывают о приближении вражеских аэропланов! Говорят, их несколько сотен!

Пушкарев уставился на подчиненного непонимающим взглядом. Несколько секунд он молчал, потом промолвил:

— Они, значит, выманили нас в чистое поле, а потом... Всем нашим прикажите занять любые укрытия, до которых можно добраться в десять минут. Но без дробления, французы могут и наземной атакой продолжить. Развернутыми быть к югу по старому плану. Противоаэропланные батареи, коли не развернуты, развернуть, и пусть стараются хоть как-то разбить летунам строй. Срочно свяжитесь с Байерлейном, потребуйте вызвать все истребители, какие могут подняться в воздух. Санитарной службе готовиться принять множество раненых. В остальном пусть офицеры действуют по своему усмотрению, потеряв связь — берут все на себя... Черт... Господа, нам теперь лучше спуститься опять в блиндаж.

Штабные принялись торопливо собираться, укладывая карты. Телефонисты спешно тянули провода, волокли под землю свои аппараты. Мы направились было вместе с всеми, но офицер-благодетель с парой вооруженных солдат встал на пути.

— В штаб сейчас посторонним нельзя, в будете мешать командованию.

— Только что было очень даже можно! Куда нам прикажете деваться?! Французы здесь камня на камне не оставят!

— Герои... Что же с вами делать? Хорошо, возвращаемся в Тавиньи. Бегом к автобусу!

Увы, когда мы добежали до автобуса, то обнаружили нашего водителя, которому никто не докладывал о приближении врага, беспечно копающимся в разобранном двигателе.

— Нашел время!!! — в ярости закричал один из репортеров и набросился на беднягу с кулаками. Его оттащили. Офицер, тоже заметно уже нервничавший, достал пистолет и проговорил:

— Через пять минут...

— Хоть бы полчаса, иначе никак не успеть! — взмолился водитель.

— Через полчаса от нас мокрого места не останется. Бросай свой тарантас, будем искать укрытие.

Когда мы шли к штабной палатке, поле показалось мне очень неровным, теперь же я озирался вокруг и видел поверхность, гладкую как бильярдный стол. Как тут можно спрятаться от летящей смерти? Оставалось лишь держаться поближе к офицеру, в надежде, что он какой-никакой, но все же военный человек, и лучше сумеет выбрать безопасное место. Наконец, мы устроились в чем-то вроде неглубокой траншеи, наполовину заполненной жидкой грязью. Как раз вовремя...

Летят! — крикнул журналист-паникер, напавший на водителя.

Да, они летели. Наверное, их действительно были сотни — мне показалось, что аэропланы закрывают все небо от горизонта до горизонта. Мы уже без всяких звукоулавливатей слушали гул их моторов. Я сжался в своей грязной канаве. Так, наверное, чувствовал себя герой Уэллса, глядя на шествие марсианских треножников. К нам приближалась неисчислимая и неумолимая сила, сила настолько фантастическая, что трудно было поверить в её рукотворное происхождение. Минута, другая, и этот рой стальных гигантов, действующих как одно существо, прекратит наше копошение в грязи. В этот момент кто-то из моих соседей по траншее нашел в себе силы пошутить:

— Сдаваться летят!

Я ждал, что французские аэропланы так и пройдут ровным строем над нашими позициями, без разбору роняя бомбы. Но в их налете была некая система — группы машин перестраивались, корректировали направление и даже вытягивались очередью, заходя на свои цели. Началось! Один за другим бомбардировщики открывали свои люки, и вниз летели, как мне казалось издалека, маленькие дрожащие черные палочки. Достигнув земли, палочки взрывались, на секунду образуя фонтаны огня и взметнувшейся земли. Я отлично понимал, что каждый взрыв несет смерть нашим солдатам на передовой, но не мог подавить в себе отвратительную радость: ещё ни один из французских аэропланов не прошел над их позициями, не сбросив бомбы — значит, к нам летят уже пустые... Действительно, они спокойно проносились над нашими головами, не пытаясь атаковать, и дальше начинали разворот, поворачивая к своим аэродромам. Наконец, последние бомбардировщики избавились от своего груза, я решил, что опасность миновала. Хоть наше беспечное командование и приложило все усилия, чтобы демаскировать штаб, французы, видимо, умудрились его не заметить. Не в первый раз наш "авось" побеждает совершенную машину европейских армий...

Но тут я заметил в небе ещё одну небольшую группу аэропланов, отставшую от главной армады. В центре шел большой четырехмоторный самолет, судя по угловатым формам и низкой скорости — что-то очень старое и не военное. Грузовая машина тридцатых годов, которой место на свалке, а не в бою. На некотором удалении от этого летающего чемодана двигались несколько истребителей, ещё два сопровождали идущий сзади двухмоторный аэроплан неизвестной модели. Вся группа шла прямо на нас.

— Что они, интересно, заду...

Большой грузовоз вдруг резко накренился и стал пикировать к земле. Вышел из строя? Нет, похоже пикирует намеренно. Мы уже могли видеть опознавательные знаки несущейся вниз машины, а пилот не все ещё не делал никаких попыток вывести её из пике. Неужели он...

Аэроплан врезался в землю. Видимо, он был доверху набит взрывчаткой — такой силы прогремел взрыв. Мы были на очень порядочном расстоянии, но все равно пострадали — кое-кому досталось по головам падающими комьями земли. Через несколько секунд я понял, что грузовоз рухнул прямо на штабной блиндаж. Смертник...

— Это хорошо, что нас в штаб не пустили... — произнес давешний шутник.

Один из истребителей отделился от группы и, снизившись, сделал круг над разрушенным штабом. Мне ещё не приходилось видеть врага так близко, и это новое ощущение совсем не радовало. Бомбардировщики летали слишком высоко, чтобы заметить и атаковать отдельного человека, они, можно сказать, действовали статистическим методом. Но аэроплан над нашими головами был полностью свободен в своих действиях, и мы в любую секунду могли оказаться у него на прицеле. Некстати вспомнилось, что французы называют истребители словом chasseur, "охотник"... Он летел совсем близко — я мог видеть серые, зеленые и коричневые маскировочные пятна, покрывавшие обшивку, трехцветные кокарды на крыльях, даже бортовой номер и рисунок на фюзеляже — широко шагающий скелет с косой на плече. Вот она, смерть... Нет, пронесло. Француз, не заметив нас или не посчитав достойной целью, ушел догонять своих.

Дождавшись, когда он скроется, мы выбрались из траншеи и побрели к месту падения крылатого брандера. Делать там было нечего — от аэроплана и нашего штаба осталась только дыра в земле. Наш офицер, весь покрытый грязью, бледный как привидение, являл собой жалкое зрелище. Мы выглядели не лучше, но для людей штатских это было ещё простительно.

— Что нам теперь делать? — спросил кто-то.

— Драпать побыстрее! — мрачно ответил ему мой знакомый, заинтересовавшийся когда-то французской "гимнастикой".

— Как?... Куда?...

— Куда подальше! В Тавиньи, в Берлин, в Петербург, в Нью-Йорк.

— Прекратите... сеять панику... — выдавил из себя офицер. Он, видимо, хотел грозно прикрикнуть, но дрожащий голос не слушался.

— Какая уж там паника. Если французы не совсем идиоты, то сейчас пустят в дело танки. А наши после такой бомбежки их, конечно, не остановят.

— У них нет танков.

— О да, и бомбардировщиков у них тоже нет. Господа, если мы сейчас отсюда не уберемся, несуществующие танки намотают нас на гусеницы. Черт, да возьмите уже себя в руки! Офицер вы или нет? Перестаньте таращиться. Водитель говорил, что за полчаса автобус можно исправить. Думаю, столько времени у нас ещё есть.

Увы, в тот день нам хронически не везло. Автобус стоял слишком близко к месту взрыва, и его порядком покорежило. Водитель лишь руками развел — исправить машину теперь нельзя было бы даже в полностью оснащенной мастерской. Мы попали в безвыходное положение.

— Послушайте, а где штабные автомобили?

— В автомобильном раю! Будем драпать на своих двоих.

Неожиданно один из журналистов, совсем ещё мальчишка лет восемнадцати, крикнул:

— Трусы! Нашим сейчас нужна помощь, а вы только и думаете, как драпать! Никуда вы не успеете убежать, французы вас догонят на своих машинах и перестреляют прямо на ходу. Мужчины вы или нет? Офицер, раздайте нам оружие, устроим мусью засаду!

Офицера, который до этого словно потерял дар речи, прорвало:

— Дурак! Какое, к черту, оружие?! Думаешь, у меня полные карманы пушек с пулеметами? Ты вообще понимаешь, что вы тут все штатские персоны в штатской одежде, и если французы кого-то поймают с винтовкой, то вздернут, как буры герцога Мальборо? Будешь драпать, сопляк, вместе со всеми!

С этими словами офицер достал из кобуры револьвер. Теперь он снова почувствовал себя командиром и велел нам двигаться к Тавиньи со всей поспешностью. Впрочем, большинство не нуждалось в лишних приглашениях. Не успели мы пройти пары сотен шагов, как от позиций донесся грохот выстрелов, смешанный с какими-то другими звуками, вроде очень громкого визга и шипения. Мы прибавили шагу. Оставалось надеяться, что наши продержаться подольше. В принципе, это было вполне вероятным. Урон, причиненнымй бомбардировщиками, вряд ли был сильнее, чем от многодневных обстрелов, которым подвергались войска в Великую войну. Может, французская атака и вовсе захлебнется... Нет, не похоже. Стрельба усиливалась, судя по частоте выстрелов, французы действовали не менее чем корпусом. Интересно, какая у них тактика? Тоже на основе научного подхода? Я обернулся и увидел, что в небе снова появились вражеские аэропланы. Теперь они носились прямо над головами обороняющихся, словно поражая их маленькими молниями. Ракеты? А ни одного немецкого истребителя так и не было видно. Возможно, у самих немцев дела обстоят не лучше.

Надежды на долгое сопротивление наших войск не оправдались. Вскоре стрельба стала стихать, а через полчаса почти вовсе прекратилась. Немыслимо! За тридцать минут была разбита наша лучшая дивизия. Какая же сила должна была ей противостоять! И сила эта скоро будет здесь, возможно, она даже не сделает секундной задержки, чтобы разобраться с кучкой грязных, усталых людей, оказавшихся на её пути — лишь прокатиться сотнями колес и гусениц по нашим телам. Оставалась лишь слабая надежда на то, что французы после боя сделают паузу, чтобы привести свои войска в порядок. Вкоре шум множества моторов развеял и её. Враг явно не собирался останавливаться.

— Идти дальше бесполезно. Если начнем разбегаться или прятаться, нас перестреляют не думая. Надо сдаваться. У кого рубашки не совсем измазались, пусть снимают и машут над головой. Стойте смирно, резко не двигайтесь, команды их выполняйте без промедления. Учтите, вы не солдаты и вид у вас очень подозрительный.

Вот так, размахивая рубашками, мы встали на пути французской армады. Первой показалась цепочка восьмиколесных броневиков, больше напоминающих танки. Тройка этих грозных машин двигалась прямо на нас, наводя стволы орудий довольно внушительного калибра. Сейчас они выстрелят... или просто раздавят. Бежать? Некуда тут бежать, вражеские машины были уже повсюду. Наконец, первый броневик остановился, через секунду затормозили два других. Из открывшегося люка высунулся француз в серой форме и глубоком шлеме. Впервые я встретился с врагом лицом к лицу. Обычный парень, недавно, наверное, ещё ходивший на уроки "гимнастики", вот только выражение его лица мне не понравилось — он словно обнаружил крысиный выводок у себя на кухне.