@свидетель по делу о шабаше

Дед графского отродья служил герцогу — и его Светлость одобрил участие своего лесничего и егерей в заботах епископата. Тем более, что для охоты на расплодившихся волков требовалось не столько личная храбрость кающихся, сколько охотничье искусство — нельзя было допустить, чтобы часть охваченной в кольцо стаи ушла в леса, разбилась бы там на малые волчьи семьи и породила бы из них, спустя несколько лет, несколько новых стай, с ещё большим числом голов.

В самый разгар охоты — а это случилось задолго до лета, как и мечтал брат Фома — все подробности о шайке фальшивомонетчиков оказались, наконец, выспрошены и аккуратно заверены нотариусом. В отношении барона Беранжье было вынесено решение, что дела о лжесвидетельстве, фальшивомонетничестве и убийстве не подлежат компетенции трибунала инквизиции, а потому обвиняемого передают суду герцога с тем, чтобы тот наказал его по заслугам. В то же время, инквизиторы просят его Светлость казнить виновного милостиво, без пролития крови.

Брат Лотарь ожидаемо пошутил, что при погружении в кипящее масло, как, бывало, казнили фальшивомонетчиков, кровь барона, и вправду, проливаться не будет.

Хильда Синяя Лента скорбела по баронессе Генриетте, остающейся жить больной, без заботы мужа, с надвигающейся перспективой конфискации герцогом замка и земель Беранжье. Всё, что она могла сделать для осунувшейся, перепуганной бледной госпожи, это приходить осматривать её заживающий живот и маленького Карла, а ещё оставить женщине всю обещанную бароном плату за повитушьи услуги. Хильда забрала из замка только свой список салернских "Женских симптомов". Рисунки из него она там между делом перерисовывала для дочери.

Карлика Юсуфа так и не нашли — ни мёртвого, ни живого. Его графское отродье хохотал, что если к ним приедут мстить благородные и злые Кабири, то их встретят ещё на границах земель все четыре его шпиона. Встретят, примут и аккуратненько выяснят, где это у них запрятаны фальшивые золотые динары? Вот только как отличить фальшивый динар от настоящего? Как он звенит, никто в их глуши не слыхал. Вязь магометанскую добрым католикам не разобрать. А трение о пробный камень хорошая подделка может и выдержать. Сам видел, на заброшенной мельнице.

16. ЮСУФ

Для брата Бернара и для всех четверых шпионов его графского отродья осталось незамеченным, как однажды две женщины с ранцами за спинами: одна — статная, в высоком накрахмаленном чепце, другая — тоненькая, с алыми лентами в золотистых косах шагали по заснеженному лесу. След в след. Они шли в направлении невысокого грота и тихо обсуждали цели прогулки:

— Только бы волки не унесли, — сказала, обернувшись, статная женщина в чепце, — Столько сил ушло его дотащить.

— Я за ним присматривала, мама. Я его хорошо камнями завалила.

— Жалко, Элиза, что не женское. Плохо, что всё переморожено. Не покажу тебе, пока руки помнят, как я сшивала баронессе матку. Да, пускай его. От мужика тоже свой толк есть. Поглядим с тобой, где они прячут детей. Главное — нехристь. Можно не исхитряться, как его на освящённой земле схоронить. Дорежем — лисы приберут или медведь.

— Да куда там исхитряться, мамочка, всё же из-за него, неверного! Если бы Юсуф не пропал из замка, так барон бы и не перепугался. А если бы барон не перепугался, то и не вообразил бы себе, что мавр этот ожил и наведёт теперь на него убийц, науськанных семейством Кабири. А если бы не вообразил, так и не стал бы клеветать на тебя, чтобы замести следы. Если бы не вообразил, так и не пожелал бы, чтобы от семьи Кабири его защищала инквизиция. Кто ещё с генуэсцами управится? А если бы не пожелал... — с ветки сосны вспорхнула сорока, обдав Элизину косу ворохом снега. Девушка на мгновение замерла, осторожно огляделась по сторонам, а потом на всякий случай понизила голос ещё тише, до кроткого шёпота, — Как ты его только дотащила, мамочка? Как только решилась?

— А как же мне было мимо пройти, голубочек мой? — вздохнула Хильда, — Когда вынесли из натопленной комнаты, когда оставили в коридоре совсем ненужного никому покойника. Вот он — честный труп! Никто не горевал по нему, никто с ним не сидел. Все спать разошлись. Да ещё кухарка сомнений добавила, когда запричитала, не просквозит ли карлика на таком холоде. Вроде как Юсуф, ей померещилось, дышит.

— А ей точно померещилось? — поёжилась Элиза.

— Конечно, голубочек мой. Он же пятнами пошёл.

— И ты решилась! — восхитилась матерью девица.

— Моя задача — ремесло тебе передать, — вздохнула Хильда, — До тайного входа в подземелье, который мне баронесса показывала, с десяток шагов было, два витка лестницы и ещё с десяток шагов. В подземелье темно и морозно — только весточку в город дать, чтобы встретила ты меня тихонько и забрала нашего карлика. Труп вот неловко тащить оказалось — сама знаешь, как он с плеч норовит сползти. Да только рядом с теми роженицами, которых нам с тобой тягать приходилось, карлик этот по весу — ягнёночек. Жалко только не карлицу мавританскую лиходеи-ироды с собою привезли и отравили!

— Если бы у них арабскую вязь на динарах выводила мавританская мастерица, то у нас бы совсем никакого трупа не было, — рассудила Элиза, — Потому что карлица бы парами ртути не надышалась. Она бы с ядами работала осторожно. Или бы надышалась, но совсем чуть-чуть, и ты бы её спасла.

— Тоже верно, — улыбнулась Хильда.

— Не печалься, мамочка! Будет у нас с тобою и женский труп. Покажешь мне матку.

— Да откуда же он теперь возьмётся? — вздохнула Хильда Синяя Лента, — Меня-то в первый раз зазвала, чтобы тело изнутри посмотреть, голубушка наша, сестра Клара. Лет десять тому назад это было.

— Помилуй, Иисусе, её душу! — перекрестилась Элиза, — Вот бы все учёные монахини так заботились о повитухах, как она!

— А Клара только на самом склоне лет в монахини постриглась, — пояснила дочери Хильда, — До того врачевала у герцогини. А прежде — училась в Салерно. Им там изредка дозволялось вскрытия проводить. Бывало, студенты честный труп находили. Случалось, император медицинской школе осуждённых преступников дарил. Уже казнённых, или даже, было дело, живого лиходея, для вивисекций.

— И сестра Клара там научилась резать трупы?

— Нет, трупы сама она в Салерно не резала, — ответила Хильда, — только смотрела несколько раз. А на вивисекции, рассказывала, один раз ассистировала профессору из Неаполя. Им тогда отравительницу отдали — мужеубийцу и убийцу пасынков. Тайно привезли. Самым доверенным. Всем сказали, будто бы лиходейка в камере удавилась на косах.

— Страх какой! — отозвалась Элиза.

— Та нищенка неразродившаяся, — возвратилась к прежней истории Хильда, — которую мы с сестрой Кларой вскрывали, у неё первая была. Она бы и не решилась сама на такое дело, вот только рисунки анатомические в книге, которую августинки переписывали, уже поистёрлись, а сестра Клара хотела передать тот салернский трактат, не привнося в него никакой лжи и никакого своего недомыслия. Заодно взялась и мне показать, в каком месте у нас ребёнок вынашивается, какие там внутренности окружают его пристанище.

— Помню я, помню, мама — как вы ей кишки проткнули, а потом боялись, что вас выдаст зловонный запах.

— Нам с ней неделю потом этот запах везде мерещился, — улыбнулась Хильда.

— А как сестра Клара клюкой трясла и тогдашнего старого епископа стыдила! Говорила ему, что усопшую в тягости или в родах женщину ангелы поцелуют за то, что тело её было добрым приютом для невинной души. И как епископ потом сдался и разрешил вашу нищенку отпеть и похоронить. В общей могиле для бедняков, но зато в ограде. А про разрезы от вскрытия, которые обнаружились на трупе, вы ему наврали, что до решения епископского суда, до разрешения похоронить на освящённой земле роженицу с мёртвым некрещёным младенцем в утробе, вы хотели ту женщину забальзамировать. А что так много накромсали — так никто из умельцев не соглашался тратить время и снадобья на нищенку — пришлось всё самим.

— Опасное это дело, — сказала Хильда.

— Конечно! — воодушевилась Элиза.

— Вот и епископ тот старый, даже когда не разнюхал ничего, даже когда с правотою сестры Клары согласился, всё равно епитимию на неё наложил. За дерзость. Старушку на хлеб да на воду посадил до Рождества! А ещё в паломничество пешком отправил. От книг на месяц отлучил.

— Зато она покойницу перед ним отстояла! — сказала Элиза.

— Отстояла, — согласилась Хильда.

— И тебе вскрытие показала.

— Показала, — кивнула Хильда, — Помилуй, Иисусе, душу этой безвестной нищенки, — Хильда подняла глаза к вершине сосны, к облаку расперившемуся над иглистыми ветвями и размашисто перекрестилась, — Прости мне и сестре Кларе наше лукавство и ложь. Едва выкрутились тогда!

— Мамочка!

— И прости мне, Иисусе, что не смогла добыть для дочери по-настоящему честный труп!

— Да как бы ты это сделала? Попросила карлика у барона Беранжье?

— А ведь да, голубочек мой, могла бы и попросить! Барон был обязан мне и благодарен. Да и учёный человек — его Милость, даже фальшивомонетчиков сумел в замке собрать и возглавить. Он-то и золото мне предлагал, как пройдёт сорок дней от рождения наследника. Если только мальчик и Генриетта будут к тому времени живы.

— Фальшивое?

— Да кто ж его теперь разберёт! — вздохнула Хильда.

— Нет, мама! Если бы ты попросила у него труп карлика, ты ведь у него Юсуфа тихо попросила бы, без свидетелей, то у барона просто появилось бы больше возможностей, чтобы оклеветать тебя и обвинить в том, что это ты извела его гостей-генуэзсцев. Тут — не Салерно. Тут, как брат Фома на последней проповеди проговорился — волчья дыра. Сказали бы заезжие инквизиторы, что тебе этот труп понадобился для страшных ведьминских зелий. Что им возразишь? Тут барону бы и признаваться не понадобилось, как он якобы сам с тобою на шабаш летал. И торопиться бы ему не пришлось, пока месяц Милосердия не закончился. Не нужны были бы его слёзные признания. Прямые улики.

— Тоже верно, — вздохнула Хильда, — Ещё бы и тебя арестовали.

— Ага! Нашли бы нас инквизиторы в гроте. Пришли бы туда с охотничьими собаками барона или просто по следам на снегу. Заходят — а у нас карлик распотрошённый на столе. Тут бы и брат Бернар ничем не помог!

— Да, доченька. Тут бы и он не смог выручить.

— Получается, лучше всегда своровать труп, чем искать честный!

— Лучше не рисковать своей бессмертной душой, Элиза. Лучше искать честный труп, но очень осторожно.

— А мимо нечестного трупа тоже не проходить! Но тоже — осторожненько!

— Я думаю сейчас, Элиза, что мимо нечестного трупа лучше бы пройти мимо и не пытаться его унести.

— И остались бы мы тогда без карлика!

Хильда вздохнула.

— Мамочка!

Замедлив шаг, Хильда грустно разглядывала облако, расперившееся над сосной:

— Все мы уйдём туда. За всё там будем давать ответ, Элиза.

— Но ведь так можно никогда не дождаться честного трупа! И не узнать, что там внутри. Не угадать, куда там вторгаешься.

— Будем с тобою свиней резать, — ответила Хильда, — Как студенты в Салерно. Правда матку свиньи нам изучать бесполезно. У нас она — представляешь — прощупывала, какой мешочек. А у свиньи это такой колпак с двумя длинными-предлинными рожками. И уходят те рожки в глубины туши. Да ещё все в складочках там лежат. Про женскую матку я пока для тебя рисунки Тортулы Салернской копирую.

— В рисунках не бывает глубины. В них не пощупаешь, как тянется ткань, — вздохнула Элиза.

— У свиней ткани пощупать можно, даже пошьём. Они на растяжение сильно с нашими схожи, — ответила дочери Хильда, — Хотя, кабы не то вскрытие нищенки, я бы не сообразила в Беранжье, где мне разрезать баронессу Генриетту и как мне её потом зашивать.