День непослушания

Тащить по лестнице волоком? Чтобы мама билась головой о ступени? Да лучше мне тогда сдохнуть!

Пошел за папой. Тоже довольно-таки быстро притащил, хотя тут было горааздо труднее. Но ничего, справился. Закрыл за собой дверь, защелкнул замок. И нажал кнопку вызова лифта.

Прислушался — едет. Через минуту дверь лифта открылась, и я рванулся вперед, таща за собой мешок с мамой. Готово!

Двери стали закрываться, я подставил ногу и дернул к себе мешок с папой. Через минуту уже ехал вниз, с замиранием в сердце ожидая, что вот-вот лифт остановится, и я тут завязну — и может быть даже навсегда. Сдохну, как крыса в ловушке — рядом с мертвыми родителями. Эдакий семейный склеп!

Но...нет! Доехал! Вытащил мешки, и обессилено сел на ступеньку. Руки тряслись, ноги тряслись, и не только от физического перенапряжения. Сидел минут двадцать, может меньше — не знаю. Только когда дрожь в коленках утихла, встал, и пошел к выходу.

Погрузка была еще тем приключением — мешок с мамой загрузил сравнительно легко, но вот папу...когда я закончил, меня тошнило и в глазах плавали красные круги. Джип высокий, специально приподнятый, так что это была не просто задача, а сверхзадача. Особенно для едва отошедшего от болезни доходяги.

Папу и маму я похоронил над городом, рядом с вышкой триангуляционного пункта. Там росла одинокая береза, вот под ней я и выкопал яму. Неглубокую, в метр глубиной, или чуть больше. Прости папа, прости мама — сил нет копать глубже. Камни, корни — мне пришлось работать киркой, лопатами — совковой и штыковой. И топором, вырубая корни. Но место хорошее, отовсюду видно. А вышка — как памятник.

И вам тут будет спокойно. И будете вы тут вместе, рядом, как и жили. А когда-нибудь я вернусь и поставлю вам настоящий памятник — с фотографиями, памятник из камня. На века. Если вернусь.

Похоронив, достал из машины пистолет, который там оставил потому, что он мешал копать, загнал патрон в патронник и дважды выстрелил в воздух. Выстрелы прозвучали раскатисто, и эхом заглохли в растущих неподалеку кустах. Затем собрал инструмент, положил в багажник, и вдруг, вспомнив, вернулся. Встал над могилой, и сказал, глотая комок, вставший в горле:

— Господи, иже еси на небеси...прими их души, пожалуйста! Они были очень хорошими людьми, очень! Если ты есть — сделай так, чтобы им было хорошо ТАМ! Сделай, Господи! А я...я постараюсь выжить и не посрамить их память. Обещаю!

Развернулся, и пошел к машине. И я не плакал. Наверное, я разучился плакать.

Глава 3

Хорошо! Ох, как хорошо!

Глад сидел на прилавке, спустив ноги, и ел мороженое-эскимо. Он любил эскимо, но только не шоколадное. Ну — вот не любит он шоколадное, и все тут! Шоколад отдельно любит, а мороженое шоколадное — нет! Мороженое должно быть снежно-белым, хрустким, но никак не коричневым и полурастаявшим, похожим на смешанное со снегом собачье дерьмо.

— Бей! Ломай! — пацаны крушили витрины, стекла летели хрустальным дождем, и Глад их не останавливал — пусть позабавятся, делов-то. Развлекаться ведь надо! Магазин не жалко. Что, в городе мало магазинов? До конца жизни можно крушить! А есть еще и склады! А на складах — чего только нет! Ох, как хорошо...

Только вот девки куда-то попрятались. Суки просто растворились в пространстве! Неужели один парни выжили?! Не может такого быть! А тогда в чем дело?

Это первый магазин, который они решили взять. Продукты, пиво, бухло — все, как полагается. Можно оторваться пацанам! Вот только встает вопрос — а куда всем потом деваться? В смысле — а где спать? Надо держаться вместе. Вернее — надо держать вместе свою кодлу. Чтобы все были под наблюдением, чтобы не устроили заговор, чтобы ночью нож в спину не воткнули. Или гвоздь в ухо.

Петрович рассказывал, как на тюрьме обходятся с крутыми мэнами. Ну — теми, что начинают на общество батон крошить. Типа — он очень крутой, как вареное яйцо, он единоборствами занимался, всех завалит, всех положит! Ну как это принято в кинах — вошел в хату некий спецназовец, и ему сам черт не брат. Тут же всех "торпед" раскидал, смотрящего зачмырил, и живет таким вот героем!

Красиво, ага. Только не бывает так. Никогда не бывает. Одному на льдине нельзя. Не выживешь. Какой бы ты крутой ни был — тебе надо спать. А как только уснул — тут тебе и конец. Гвоздь на сто пятьдесят в ухо, и все. "Смерть наступила от кровоизлияния в мозг". Сактируют, и вышел вперед ногами.

Итак, большое помещение, в котором можно готовить жратву, в котором могут спать человек двадцать как минимум пацанов, и которое расположено на Горе.

Общага? Нет тут хороших общаг. В офис нефтяников забраться? А где там готовить, где спать? Квартиру найти большую? Так пока ее найдешь...да и заперты они могут быть, открывать замучаешься.

А может за город свалить? Найти коттедж где-нибудь у Юбилейного, в Совхозе Комбайн, и там устроить свою базу. Хмм...нормально. Да. Это будет правильно. Но только вот два момента: туда, в Комбайн, надо ездить. Значит, нужна машина. И во-вторых, эту ночь надо ночевать здесь. На Горе. Пока что — на Горе. А уже завтра с утра поехать на поиски коттеджа.

Черт! Детский сад! Вот же он идиот — в детском саду можно зависнуть! И матрасы есть, и кухня, небось и продукты всякие имеются! И места хватит на всех!

— Глад! Глад!

В магазин вбежал Серый, запыхавшийся от бега:

— Глад! Там хачи! Магазин дальше, на углу Бакинской подломали! Курочат! Айда им п...ей дадим!

— Сколько их? — встрепенулся Глад, и сердце заныло в сладком предвкушении.

— Трое! Васька Спирт видал, прибежал! Говорит — трое, две старшие, один помладше!

— Айда! — Глад хищно оскалился — Мачете! Биты! Мочить будет! Россия для русских! Смерть хачам!

Глад ненавидел "хачей". Однажды ему крепко досталось — он докопался до мелкого "хача", отшакалил у него телефон, и не успел уйти. На его беду откуда-то вынырнули еще трое "хачей" — "старичков" призывного возраста, и хрен ли им гладово карате? Его метелили, гоняли как футбольный мяч, и если бы не прохожие, которые начали вопить, спасая несчастного русака от злых кавказцев — тут бы ему и конец. Или внутренности бы отбили, сделав инвалидом, или вообще наглушняк положили. Хачи, когда входят в раж, забывают обо всем на свете — лишь бы заглушить соперника. А то, что впереди маячит зона, или даже "крытка" — это уже пофиг. Бей! Режь! Топчи!

Глад подозревал, что у них в этот момент просто отключается мозг. Типа берсерки. Хотя нет. Берсерки — те не обращали внимания, сколько вокруг врагов. Их резали — они дрались. Их рубили — они дрались. Пока не упадут от потери крови, или пока им не отрубят башку. Эти же тут же бросали свое приятное развлечение, переставали топтать и резать — после того, как обнаруживали вокруг себя опасность для своей драгоценной персоны. Сваливали. Если проще — если видели перевес на стороне соперников.

В общем, тогда Глад сбежал, прихрамывая и кренясь на один бок как подбитый корабль. А потом месяца два ходил морщась от боли. С тех пор люто ненавидел хачей — всех, кто на их был хоть немного похож.

Нет — так-то он ненавидел всех людей, но "хачей" — особо. "Хач" для него было чем-то вроде ругательства, как пи...рас, или "гандон". И вот теперь, когда законов нет, когда можно творить что хочешь — почистить город от "черножопых" — святое дело!

Через минуту вся кодла бежала по Бакинской в сторону бывшего КП ГАИ — пыхтя, скаля зубы, матерясь, и обсуждая то, как они сейчас выпотрошат этих "черножопых тварей".

Толпа, объединенная жаждой крови — страшная вещь. Ни жалости, ни сомнений в своей правоте, ни каких-то других мыслей, кроме "убить", "растерзать" — у такой толпы нет. Радостная ярость, предвкушение легкой победы (десяток вооруженных мачете и битами на троих!) — вот что витало над бегущими парнями. Тем более что почти все (кроме Глада) успели слегка насосаться спиртного — дорогих коньяков, экзотических ромов и виски. Хотя пьяны были больше от ощущения безнаказанности и вседозволенности, чем от выпитых пары глотков спиртного — Глад специально предупредил, что если кто-то из них среди дня нажрется до состояния свиньи — он выпотрошит его как ту же свинью, а кишки прибьет к дереву. И заставит бегать вокруг, пока кишки не намотаются на ствол. Он читал о таком способе казни, и ему тогда это очень понравилось — своей зрелищностью и запредельностью жестокости. И Глад собирался в скором времени устроить такое представление. Ему не хватало только жертвы.

Копошение в угловом магазине увидели сразу — две фигурки повыше, одна низенькая таскали и укладывали что-то на асфальт возле витрины. Коробки, ящики, бутылки россыпью — весь ассортимент магазинчика. Он был небольшим, этот магазин, так что особо ценное тут вряд ли имелось. Обычный набор продуктов и питья, типа как в сельмаге.

Пацаны на ходу завизжали, заулюлюкали, размахивая своим оружием, и фигурки заметались, видимо вгорячах не сообразив, куда надо бежать. Когда побежали — было уже поздно — волчья стая Глада по его команде растянулась в стороны, охватывая полукольцом и дорогу, и отход к пятиэтажкам, отжимая жертвы к стене магазина. Двое, не успевшие убежать, схватились за биты, которые были прислонены к стене, один, мелкий, рванул вглубь магазина, и Глад усмехнулся — оттуда нет выхода! У этого магазина нет второй двери! Только наружная! Он точно знает, потому что не раз видел как разгружали машины с продуктами!

Запыхавшаяся толпа обступила двух "хачей", прижавшихся к стене магазина с битами наизготовку, и теперь торжествующе улыбаясь пацаны смотрели на покойников. Именно на покойников, потому что никем, кроме как покойниками эти два черных, как грачи подростков быть не могут.

— Ну что, черножопые, попали? — ласково улыбнулся Глад.

— Ты сам черножопый! — огрызнулся один их подростков, совершенно без какого-либо акцента — на себя посмотри! Когда жопу мыл в последний раз? Месяц назад? А мы всегда моем после сортира, не то что вы, засранцы!

Улыбка Глада превратилась из "ласковой" в хищную гримасу волка. Верхняя губа приподнялась, обнажая белые зубы (один искусственный, после того, как эта тварь Комар ему его выбил), глаза прищурились, и уже в следующую секунду Глад нанес удар.

Он целил, намечал удар в ключицу, высоко вскинув мачете, подобранное в хозмаге на остановке, но в последний момент, опуская клинок на жертву, изменил направление удара и размашистым движением подсек ноги противника. Тот не успел отреагировать, он ждал удара сверху, и потому мачете беспрепятственно врезался в ноги парня на уровне коленей. Одну ногу клинок отсек сразу, во второй застрял, погрузившись в сустав почти до половины ноги. Глад дернул мачете назад, оно со скрежетом о кость вышло назад и Вадик замер, с любопытством ожидая того, что произойдет дальше.

"Хач" вначале даже не понял, что случилось. При тяжелых травмах организм отключает ощущения. Боль приходит потом, после осознания тяжести раны.

Подросток покачнулся, тупо глянул на валявшуюся под ним ногу, выронил биту, уцепившись за стену, и тогда Серый вдруг взвизгнул, выдохнув из себя то, что сейчас объединяло всю эту кодлу:

— Бей! Режь!

Его мачете с хрустом врезалось в череп раненого, непонятно как удерживающегося на одной, уже подрубленной ноге, и практически располовинило череп, забрызгав и стену, и Серого красными густыми брызгами.

Второго убивали всем скопом, повизгивая от радости, сопя, торопясь нанести хоть один удар, хотя бы разок ткнуть клинком уже едва дергающееся, окровавленное, превращенное в отбивную тело.

Когда толпа отхлынула от тел, на месте остались два куска мяса, в которых с трудом можно было различить очертания людей. Голов практически не было — вместо них мешанина из костей, мозга и крови, животы вспороты, содержимое разбросано в стороны. Руки и ноги по частям валялись рядом, и белые кости, торчащие из кусков мяса, были похожи на кусочки сахара.

И Гладу очень захотелось горячего чая. И лучше с лимоном. Горло пересохло.

А еще он обнаружил, что кончил. Прямо в трусы. И теперь там было мокро и противно. Но вообще — ему было хорошо! Очень хорошо! И лучше — и быть не может!

— Найдите спиногрыза! — приказал он хрипло, соображая, что в магазине должна быть туалетная бумага. Надо же почистить в в трусах, не ходить же ТАК — Он в магазине заныкался. Я его хочу допросить.

— Допросить! Допросить! — заржали довольные соратники, повязанные кровью и смертью. Теперь они были единое целое — Бригада! Теперь — они настоящие жиганы! И теперь им никто не страшен!

Мальчишку нашли в складе, спрятавшимся за ящиками с минералкой. Он похоже что пытался долезть к маленькому оконцу в стене у самого потолка, но по причине своей малости допрыгнуть не сумел. А может и сумел, но надо ведь еще и подтянуться на руках, потом как-то пробить стекло маленькой рамы, и потом уже пролезть наружу. И проделать это все в двух метрах от разъяренной толпы, убивающей его братьев. В общем — совершенно безнадежно. Никаких шансов. И тогда он, глупый, решил спрятаться.

Его, трясущегося, и тихо подвывающего, привели к Гладу, устроившемуся в кресле директора магазина, как император на троне. Мальчишка обоссался от страха, и толпа, собравшаяся в дверном проеме радостно гыгыкала, показывая на мокрые штаны и отпуская искрометные шуточки.

Глад сердито свел брови, и подняв правую руку важно сказал:

— Тихо, бродяги! Будем суд творить! Не мешайте!

Все тут же затихли, и Глад, наслаждаясь произведенным эффектом и своей ролью властителя-судьи, торжественно сказал:

— Этот черножопый со своими подельниками-крысами без нашего разрешения, на нашей территории посмел заниматься мародерством. Что за это ему причитается?

— Смерть! Смерть! — закричали соратники, и подвинулись чуть вперед, чтобы быть готовым первым ударить по жертве, первым пустить кровь черножопой твари.

— Смерть — медленно кивнул Глад — Но смерть бывает разная. Легкая смерть, и тяжелая смерть. Он должен умереть, но...мы же справедливые пацаны, ведь так, бродяги?

Толпа невнятно заболботала, но никто не подхватил его слова. Они пока не понимали, к чему ведет вожак.

— Пусть он нам расскажет, где собираются черножопые! Сколько их! Куда прячутся! Чем занимаются! И тогда мы дадим ему легкую смерть. Согласны, братва?!

— Согласны! — заорали все радостно, предвкушая развлечение. Допрос — это весело!

— Раздевайся! — вдруг сам не зная почему, приказал Глад — Ну! Быстро! Снимай с себя все!

Мальчишка как сомнамбула медленно, заворожено глядя на Глада снял рубаху, потом скинул сандалии, стянул штаны, трусы, и остался в одних носках, прикрывая руками пипиську. Глад довольно ухмыльнулся, и кивнув на мальца, крикнул в толпу:

— А что, похож на девку, а, пацаны?

— Аха-ха-ха! — заблажили подельники — Похож! Грех убивать без развлечения! Петух! Петушара!

— Потом... — кивнул Глад — Потом это обсудим. А пока — пусть расскажет все, что знает. Расскажешь, петушара? Не слышу! Чего ты там шепчешь, Машка!

— Расскажу! — всхлипнул мальчишка. Ему было максимум десять лет — мелкий, худосочный, никак не похожий на девку. Если только совсем на мелкую девку, у которой ни сисек, ни жопы. Но Глад вдруг испытал возбуждение, глядя на это тщедушное тельце.