Девушка на причале

4

Ее последнее утро в доме Морганштернов выдалось холодным, но солнечным. Углы окна были покрыты инеем, теперь тающим и стекающим на пол, по мере того как солнце нагревало воздух. Петра впервые за несколько месяцев чувствовала себя великолепно. Она достала свое рабочее платье из шкафа, а затем остановилась, глядя на него. Оно было унылое, сшитое из поблекшего коричневого ситца с простыми черными пуговицами. Петра покачала головой, а затем повесила его обратно. Вешалки для одежды загрохотали, когда она отодвинула содержимое шкафа в сторону в поисках чего-то в глубине шкафа. Когда девушка закончила поиски, она держала в руках бледно-желтое платье с перламутровыми пуговицами. Это было ее воскресное платье, хотя прошло много лет, с тех пор как умерла бабушка, по сути, с тех самых пор, как Морганштерны в последний раз посещали церковь. Петра слегка улыбнулась, а затем отнесла его к окну, двигаясь в свете утренних солнечных лучей. С беззаботной легкостью, присущей молодой девушке, она сняла ночную рубашку и скользнула в бледно-желтое платье. Нарядившись, Петра почувствовала себя здоровой и счастливой. Она повернулась, чтобы взглянуть на себя в треснувшее зеркало. Золотые солнечные лучи падали на нее с правой стороны, из-за чего платье практически светилось. Платье было довольно старое и вряд ли модное, но все же оно преобразило девушку. Она была красива. Петра улыбнулась себе в зеркало и вздохнула.

Едва осознавая это, Петра приняла решение. Она так долго пребывала в неопределенности, что забыла какое это простое счастье — совершать какие-либо действия, не оглядываясь назад. Девушка кивнула себе в зеркало, а потом решительно повернулась. Она взялась за старые занавески, висевшие над ее окном, и распахнула их, позволяя солнечному свету залить комнату. Из окна был виден боковой двор, сад, участок леса между домом и озером. Туман поднимался из-за деревьев белой призрачной дымкой, окрашиваясь в золотом утреннем свете. Иней сверкал в траве и на деревьях. Это было странно красиво, несмотря ни на что. Петра спрашивала себя, видела ли она когда-нибудь ферму вот так раньше, такой простой и красивой как теперь. Леса и поля, сад и озеро, даже Древо желания с грудой камней вокруг его корней, ничто не было запятнано уродливостью, которая царила в доме.

Дом был территорией Филлис, и он принадлежал только ей и никому другому.

Остальная часть фермы принадлежала Петре, дедушке Уоррену и памяти о бабушке Петры. Она принадлежала и призраку матери Петры, выросшей здесь в более счастливые времена. Ферма была отличным местом.

Петре будет не хватать его.

Она спустилась по лестнице медленно, задумчиво, Иззи была уже там, сидя за столом, методично окуная ложку в миску простой овсянки.

— Ну наконец-то, — провозгласила Филлис, стоявшая у раковины, и строго окинула Петру стальным взглядом. Петра улыбнулась ей в ответ и села за стол. Филлис моргнула, руки ее были опущены в раковину, красные и в пене до локтей. — Куда это ты так вырядилась, юная леди? На бал у принца? Сегодня мы вообразили себя Золушкой, дорогуша?

Петра покачала головой, пододвигая к себе миску:

— Сегодня такой чудесный день. Я подумала, что было бы неплохо одеться ради такого случая. Я надеюсь, ты не возражаешь.

Филлис долгое время рассматривала Петру, слегка прищурив глаза. В конце концов она решилась оставить ее в покое.

— Одевайся как хочешь. Но помни, что у тебя только одно нарядное платье. Если ты хочешь испортить его, работая в нем, это полностью на твоей совести, хотя, вероятно, расстроит твоего бедного деда.

— Я рада, что ты не возражаешь, мама, — беспечно ответила Петра.

Филлис резко оглянулась на нее снова, нахмурив и приподняв брови одновременно. Она ничего не сказала, хотя, казалось, ей очень хотелось.

Петра явно наслаждалась. Так легко манипулировать этой ужасной женщиной, когда ты действительно понимаешь, что ей нужно. Петра чувствовала напряженный взгляд Филлис, но сделала вид, что не замечает.

Через минуту Петра повернулась к сестре.

— Прогуляемся немного сегодня вечером, Иззи?

— Вряд ли у нее будет время для этого, — вставила Филлис стальным тоном, вернувшись к посуде. — Она уезжает завтра утром на рассвете, если ты помнишь. Ей нужно собрать вещи и выполнить домашние дела, это займет ее на весь день, а потом нужно будет рано ложиться спать, и хватит об этом.

Иззи не отрывала взгляда от овсяных хлопьев. Она равнодушно ковыряла их ложкой.

— Ничего, — радостно откликнулась Петра. — У меня сегодня не так много дел. Я помогу Иззи закончить работу по дому и сложить вещи, так что у нас останется достаточно времени, чтобы немного поиграть после ужина перед сном. В конце концов, мы теперь не скоро увидимся. Правда, Иззи?

Филлис хохотнула:

— Это точно.

Петра взглянула на затылок женщины, прищурив глаза.

— Конечно же, ты будешь нас навещать, — сказала она, обращаясь к Иззи, но все еще не спуская глаз с Филлис. — У нас будет время поиграть и тогда тоже. Это будет весело!

Теперь, казалось, пришел черед Филлис насладиться собой.

— О, я не была бы слишком уверена в этом, — ответила она, с грохотом укладывая тарелки в сушилку для посуды. — Никто не может быть слишком уверен в будущем. Жизненные ситуации могут изменяться мгновенно. Просто спроси об этом «папу Уоррена».

Петра нахмурилась, изучая тощую шею женщины, безжалостный узел ее седеющих волос. Что имела ввиду Филлис? Относились ли ее слова к смерти бабушки Петры? Не могла же она быть настолько бессердечной и подлой? Или это было что-то другое? Петре внезапно пришло в голову, что, возможно, она не единственная, кто планирует что-то. Филлис все еще таила зло на нее и деда, и Петра знала, та просто выжидает свое время, разрабатывая лучший план для ее мелкой мести. Но что задумала эта ужасная женщина? На что, на самом деле, она была способна?

Петра решила, что это, скорее всего, не важно. Для нее не важно. Если и Филлис что-то планировала, то дедушка Уоррен, несомненно, знал об этом.

Ведь, в конце концов, нравится ему это или нет, он мог читать мысли и намерения своей жены. Эта способность была последней крупицей его волшебной крови, и он не мог отключить ее раньше, чем он перестанет дышать. Дед не был сильным человеком, но никогда бы не позволил Филлис обидеть Петру. Он скорее умрет.

С такими мыслями Петра закончила свой скудный завтрак и отправилась заниматься домашней рутиной, чтобы помочь Иззи.

День прошел неплохо. Петра давно осознала, что ручной труд имеет свою особую приятность. В отличие от школьной работы и учебы, физическая работа позволяет свободно бродить уму, изнемогающему от скуки, чтобы исследовать свои собственные фантазии и мечты. Выросшая на ферме, Петра, по сути, прожила большую часть своей жизни в подобном трансу мире воображения, уносясь в мечтах прочь, в то время как тело усердно трудилось над какой-нибудь повторяющейся, чисто физической задачей. Петра просто обожала то чувство, когда падаешь в постель каждый вечер в полном изнеможении. На самом деле, в начале каждого курса школы она страдала от коротких приступов бессонницы, ее тело не привыкло к противоположному миру умственного труда и малоподвижному образу жизни. Хотя жизнь на ферме никогда особенно не была разнообразной и довольно часто требовала физических усилий, это была в целом не плохая жизнь. Петра раздумывала об этом, пока двигалась на протяжении своего последнего дня на ферме, работая наравне с Иззи.

В присутствии сестры Иззи едва ли казалась медлительной. Работа, с которой девушка с трудом могла управляться под нетерпеливыми указаниями Филлис, при Петре она выполняла быстро и изящно. Петра всегда считала себя просто лучшим учителем, чем Филлис, главным образом потому, что была более терпеливой и нежной с девушкой. Но теперь Петра задавалась вопросом. Мерлин сказал, что ведунья черпает свою силу из окружающего мира. Что, если ведунья также может раздавать силу тем, кто вокруг нее? В этом есть какой-то смысл. Может быть, в ее присутствии Иззи действительно балансировала на грани ведьмовства, чего девушка так страстно желала. Петра с опаской рассматривала это — мысль была одновременно счастливая и немного разочаровывающая.

И все же Петра помнила легенды о самом Мерлине и Озерной Деве, о том, как он учил магии человека, совершенно не обладавшего магической силой, — Джудит, которая должна была стать его женой. Обыкновенные ведьмы и волшебники не могли научить магии людей-неволшебников, не скорее, чем могли бы научить комара говорить по-французски. Но, вероятно, ведуны и ведуньи могли передать какое-то подобие своей силы, ту часть, которая исходит от природы вокруг, даже умственно отсталому человеку. Петра думала об этом, трудясь бок о бок с Иззи. Любопытно, что сказала бы Филлис, если бы заметила, как умело ее дочь работает в присутствии Петры. Изменил бы этот факт ее мнение об Иззи? С грустью Петра подумала, нет, не изменил бы. Филлис просто обвинила бы Петру в том, что она манипулирует девочкой, воздействуя на нее своими противоестественными колдовскими чарами.

И, честно говоря, Петра не была уверена, ошибалась Филлис или нет.

К тому времени, как вечер начал опускаться на ферму, и ужин был закончен, Петра и Изабелла закончили собирать скудный гардероб и туалетные принадлежности, упаковав их в небольшой подержанный чемодан. Их обязанности по дому были закончены, хотя Филлис добавила еще несколько дел в конце дня. Несмотря на это, Филлис была против того, чтобы обе девушки вышли прогуляться, как обещала Петра сестре.

— Я не позволю тебе забивать ее голову твоими бессмысленными идеями и глупостями, — сказала, наконец, Филлис, не отрываясь от своей работы. — Я старалась в течение многих лет не дать тебе заразить ее глупый, запутавшийся мозг твоей неестественной странностью. Я знаю, ты считаешь, что это твой последний шанс повлиять на нее, но я не дам его тебе.

Как ни странно, Филлис казалась более встревоженной, чем обычно. Она суетливо двигалась по дому, погрузившись в свои мысли. Дедушка Уоррен снова удалился в амбар на ночь, оставив Петру наедине с этой неприятной женщиной. Петра ходила вслед за ней из комнаты в комнату.

— Я честно не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она, принимая самый невинный вид. — Я просто хочу насладиться последним днем с девушкой, с которой я выросла, прежде чем она уедет. Ты же не можешь мне в этом отказать.

— Еще как могу, — резко возразила Филлис, поднимая глаза и обращаясь к Петре. — Ты можешь сколько угодно притворяться, маленькая ведьма, но я знаю лучше. Я вижу тебя насквозь. У тебя был шанс вмешаться, и это не сработало. Ты поняла? Ты, наверное, думала, что выиграла в тот день в гостиной с Персивалем, но ты сильно ошибалась. Я знаю, что лучше для Изабеллы, независимо от того, что ты и твой дедушка думаете.

Петра с удивлением осознала, что она ни в малейшей степени не чувствовала себя задетой словами Филлис. Эта женщина действительно боялась ее, и из-за этого страха она старалась всеми способами сохранить железной хваткой свою власть над домом хотя бы еще на один, но такой важный день. По мнению Филлис, что будет завтра — не важно, только бы удержать контроль до тех пор, а дальше это не будет иметь значения. Тогда для Петры будет слишком поздно что-либо изменить.

— Я не могу представить, о чем ты говоришь, мама, — печально покачала головой Петра.

— Не называй меня так! — Филлис едва не взвизгнула, ее голос надломился.

Сидевшая рядом Иззи подпрыгнула, уронив носок, который она штопала.Девочка подняла глаза в испуге. Ее мать понизила голос, но ее глаза были полны гнева и буквально метали молнии.

— У тебя хватает наглости, — прохрипела она. — Называть меня своей матерью. Твоя мать умерла. Ты меня слышишь? И она должна считать, что ей повезло! Ей не пришлось наблюдать, как ты превращаешься в ничтожного и бесцельного трудного подростка! Теперь убирайся с моих глаз, прежде чем я рассержусь на тебя, маленькая ведьма!

Петра просто смотрела на взбешенную, дрожащую женщину. Багровые пятна выступили на скулах Филлис, и ее глаза едва не выпрыгивали из глазниц.

Петра глубоко вздохнула. Отчетливым нараспев голосом она произнесла:

— Я не ведьма.

Филлис ошибочно приняла тон голоса Петры за раскаяние. Она выпрямилась в полный рост.

— Это первые разумные слова, которые ты произнесла за все годы, — выдохнула она с облегчением. — Хватит об этом. Иззи, отправляйся в постель. Я разбужу тебя на рассвете, и я хочу, чтобы ты была готова немедленно отправиться. Что касается тебя, — обратилась она к Петре, подняв бровь, — меня не волнует, чем ты будешь заниматься. До тех пор, пока ты не будешь стоять у меня на пути.

С этими словами она повернулась и пошла прочь, оставив двух девушек в холодной тишине.

Ночь опустилась полностью, а Петра все сидела в своей комнате, глядя из окна. Она не двигалась несколько часов с тех пор, как вошла в комнату и поставила узкий стул в центре. Она до сих пор была одета в желтое платье, и, несмотря на предупреждения Филлис, оно ничуть не испортилось за день ее напряженной работы. На коленях Петры лежала отполированная черная шкатулка, крышка ее была закрыта.

Уже взошла луна. Она поднялась на небо из-за леса, сначала желтая, а теперь цвета слоновой кости. Она висела в небе, как серебряный серп, отбрасывая свой свет на лежащую внизу ферму. Петра все еще ждала.

Девушка опустила взгляд на шкатулку. Ее вид успокаивал, Петра пришла к такому выводу. Вскоре она будет точно знать, что делать. Все просто, но, тем не менее, нелегко. Петра знала, что у нее получится на этот раз. В конце концов, это действительно будет лучше для всех. Она и раньше об этом думала, но не знала наверняка. Теперь она была точно уверена, и это существенно меняло дело.

Прошло несколько минут, все в доме оставалось совершенно неподвижным.

Наконец, Петра встала, поставила черную шкатулку на комод. Ее собственное лицо взглянуло на нее из зеркала. Под бледно-голубым свечением луны, она выглядела иначе, чем в то утро. Тогда, в золотом сиянии солнца, она выглядела хорошенькой. Теперь она была бледна, как гипсовая статуя. По ее мнению, она выглядела холодной и суровой, но все равно прекрасной словно черная роза.

«У меня есть кинжал...»

Петра отвернулась от своего отражения и открыла шкатулку. Кинжал лежал внутри, камни на рукоятке сверкали, а его почерневшее лезвие поблескивало в лунном свете. Осторожно, почти благоговейно, Петра взяла его за ручку и содрогнулась.

Через минуту она вышла из комнаты. Дверь с легкостью распахнулась на своих старых петлях, не производя ни малейшего скрипа.

В центре кровати, куда падал бледный лунный свет, лежал темный предмет, длинный и тонкий, как след от чернил. Это была палочка Петры.

Трещина проходила вдоль всей длины, разделяя ее аккуратно пополам.

В коридоре на втором этаже было только одно окно. Оно находилось в конце и выходило на площадку первого этажа. Длинные вельветовые шторы плотно закрывали его так, что виден был только крошечный кусочек ночного неба.