Пусть будет счастлив, — повторяла шепотом, обращаясь к даганскому небу.
И поставила свадебную фотографию на полочку в углу, расположив рядом фигурки святых.
Фотография попалась на глаза Имару.
— Твоя дочь очень похожа на него, — констатировал он, взяв с полки снимок. — Ради детей, вы, амидарейцы, готовы поступиться всем. Спасибо Луне, если бы не она, мы с тобой никогда бы не встретились.
Растерялась Айями. В последнее время Имар смущал — словами, поступками. И иначе смотрел на неё, вводя в неловкое замешательство.
И в который раз пришла на ум мысль, усиленно ею отгоняемая. Имар рискнул всем — погонами, честью, именем — чтобы вывезти её семью из Амидареи. И ждет от неё благодарности — не словесного "спасибо" и вечной признательности за спасение. Он ждет от неё большего и хочет, чтобы она сделала первый шаг навстречу.
Имар появился в поселке недели через две после обустройства амидареек на новом месте и с разбегу выказал недовольство: и комната мала, нужно бы две, и кормежка скудна, в основном, мясные консервы и крупы, нужно бы поразнообразнее, и работа на фабрике тяжела, нужно бы полегче. Насилу Айями его отговорила от предъявления требований к соплеменникам, курирующим поселок, по улучшению бытовых условий для своей протеже.
Отговорила его от благодетельного порыва, а сама не уставала благодарить за спасение, и Имар морщился досадливо, видимо, претила ему амидарейская вежливость. Недоумевала Айями: благодарность искренняя, и нет в ней никакого подвоха. Слов — и тех не хватит, чтобы выразить ее безмерную признательность, а как по-иному отблагодарить Имара, она не знала.
Он ходил по поселку как у себя дома, уверенно и по-хозяйски, заходил в гости к Айями, отворяя калитку и стуча в дверь, и никто из амидарейцев и слова едкого не сказал и не бросил в лицо обвинения в распутстве. Приходя, Имар неизменно приносил разные лакомства, как Айями его ни уговаривала, что подобное расточительство излишне, и что не стоит ему утруждаться.
— Я же не тебе несу, а дочке твоей, — ответил он шутливо. — Знаю, что тебе трудно сказать спасибо, проще меня отругать.
И опять Айями благодарила его за щедрость, восприняв упрек буквально и не поняв подшучивания.
Имар с налету перешел на "ты" в общении, пришлось и Айями отвечать тем же.
Правда, у него не всегда получалось наведываться в поселок, находились срочные дела в городе, и в такие вечера Айями с дочкой и Эммалиэ отправлялись на танцы.
Эммалиэ нашла в поселке товарок, женщин в возрасте, приехавших из Амидареи с внуками и с дочерьми. Они рассаживались на скамейках и беседовали, приглядывая за детьми, которые прыгали и скакали в игровом уголке, сконструированном поселковыми умельцами. На танцевальной площадке плясали под незатейливую музыку. Среди проживавших в поселке амидарейцев нашлись музыканты: мужчины играли на гитарах, подросток аккомпанировал на скрипке, а девчушка — на флейте.
Такими вечерами на площадке было шумно и весело. Амидарейцы и песни пели, и танцевали.
Мужчины становились в круг и, обнимая соседа за плечи, притопывали незамысловатые па под ускоряющуюся музыку и при поддержке зрительскими аплодисментами. Или вставали вместе — и женщины и мужчины — и, держась в танце за руки, плясали, сужая и расширяя круг. В такие моменты Айями чувствовала себя частью дружной общности, частью великого народа с богатой культурой и традициями, и её переполняло чувство единства и солидарности. Амидарейцы и парами танцевали — с притопами и прихлопами, с разворотами "руки в боки" и со смехом.
А после танцев наступало время воспоминаний. Выносили табуреты на середину, и мужчины пели, перебирая струны. Плакали гитары, выворачивая душу наизнанку, и вторила скрипка, смычок порхал по струнам, и от печальных наигрышей грудь сдавливало щемящей тоской, и женщины, пряча лица в ладонях, отворачивались, глотая слезы, сдерживая рыдания. И по окончании стояла долгая тишина, и никто не хлопал исполнителям. После такого не хлопают. Вспоминают, вздыхая, избегая смотреть друг другу в глаза, и расходятся в молчании по домам, и в сердце у каждого своё, выстраданное не на раз, спрятанное глубоко и взбаламученное, поднятое со дна парой романсов.
Видимо, Имар считал, что времени, проводимого вместе, недостаточно, и как-то в праздный день предложил прогуляться по городу.
— Разве ж можно? — удивилась Айями и испугалась. Страшно выходить из поселка, здесь безопасно и надежно, а Беншамир полон враждебных даганнов.
— Наденешь никаб* и юбку, никто и не догадается. Не бойся, тебя и пальцем тронуть не посмеют.
К её удивлению, Эммалиэ поддержала авантюрную идею:
— Сходи, развейся, а мы с Люней пойдем в гости. Потом расскажешь, что и как, интересно ведь, как живут в Даганнии.
Посомневалась Айями, покусала губы в задумчивости, поглядывая на Имара, и... согласилась, правда, не без страха.
Она и спрашивать не стала, как и где Имар раздобыл одеяние. Юбка оказалась длинной, пестрой и широкой в талии, пришлось Эммалиэ наскоро ее ушить, наживулив нитками. И цветастый никаб Имар помог надеть на голову так, чтобы волосы спрятались под покровом.
— Вот так крепится и скрывает лицо, оставив глаза, — показал перед зеркалом.
И замолчал. Стоя позади, смотрел безотрывно на Айями в отражении, забыв, о чем говорил. Сглотнув, она выскользнула из мужских объятий. Покрутилась, и юбка взметнулась колоколом:
— Ну как?
Люнечка захлопала радостно в ладоши, а Имар, улыбаясь, протянул руку:
— Пошли.
Ладонь его оказалась горячей. И надежной.
— На улице жара, а у тебя прохладные руки, — сказал Имар, когда они подошли к воротам, отделявшим поселок от большого мира.
Айями в страхе сжала его пальцы, притормозив. Имар ободряюще улыбнулся, сказал беззвучно: "Все хорошо, не бойся" и отворил калитку.
Каждый день она смотрела с крыльца на далекую стену с крышей, опоясавшую поселок, — там, за нею, другой мир, в котором живет Веч. А теперь вблизи стена стала еще выше и монументальнее.
Оказалось, не заперто, выходи и иди, куда хочешь, но в пределах города и в сопровождении даганна. Охранники у ворот поднялись со своих мест, но Имар сказал что-то коротко, и они вернулись к своему посту. И автоматов при них нет, лишь на поясе в ножнах у каждого — по две кривые сабли, остро заточенные и устрашающие.
Город ошеломил. Необычностью своей, экзотичностью и колоритностью, категорически отличной от всего, что осталось в Амидарее. Высотностью не более трех этажей. Зданиями из каменных блоков песочного цвета, называемых песчаником. Натянутыми пологами для создания мало-мальской тени. Базарными площадями и лавками.
Цивилизованность удивительным образом сочеталась с дикарскими проявлениями.
Имар показал Дом земли — здание, где решались все важные дела города и клана. На доске расписаний, висящей у входа, стоял жирный меловой прочерк — сегодня не планировались ни судебные заседания, ни прочие общественные мероприятия. Имар распахнул мощные двухстворчатые двери, приглашая войти. Внутри было безлюдно, в середине круглой залы стоял грубо обтесанный камень с очертаниями свирепого хищника — тигра.
— Это тотем. Священный символ нашего клана, — пояснил Имар. — Осторожно! — воскликнул он, когда Айями потянулась рукой к камню.
Она испуганно отдернула руку, а Имар засмеялся.
— Я пошутил. Наоборот, к тотему нужно прикасаться, и он поделится своей силой.
Айями насупилась, обидевшись, и ему пришлось покаянно извиняться.
— Пока не простишь, с места не сдвинусь, — пригрозил Имар. И не поймешь, то ли опять шутит, то ли серьезен.
Конечно же, она заверила, что и не думала сердиться на невинный розыгрыш, и Имар, хмыкнув, продолжил экскурсию.
Оказывается, в каждом клане есть такой дом, только называются они по-разному, у земных кланов это Дом земли, у небесных — Дом воздуха, у штормовых — Дом воды.
— В обычные дни женщин сюда не допускают, здесь решают дела мужчины. А в праздные — ходи, любуйся на здоровье, — сказал он с веселой ухмылкой.
Айями вспомнила, еще в Амидарее он рассказывал, что его клан отделился от клана Огненных тигров два столетия назад, и приключился парадокс: "дитя" стало развиваться быстрее, намного обогнав "родителя". Огненные тигры уступили своему "ребенку", превратившемуся в один из крупнейших городов страны.
Дом земли считался старейшим архитектурным зданием Беншамира, о чем свидетельствовала эрозия камня, десятилетиями обдуваемого горячими ветрами. И прохлада в здании дышала благородной стариной. Подивилась Айями тому, что городские архитекторы с давности были знакомы с принципами возведения сложных геометрических форм, несмотря на устоявшийся стереотип о дикости и неграмотности даганнов.
От Дома земли Имар повел свою слушательницу дальше по улице. На Айями обращали ровно столько внимания, сколько его требуется, чтобы посмотреть и отвернуться. И никаб на её голове никого не удивил, наверное, считался привычным элементом одеяния. Айями чувствовала себя защищенной, словно она в домике, и горячая ладонь Имара добавляла уверенности.
Улицы полны женщин и детей, зато мужчин — попальцам пересчитать, наверное, им некогда прохлаждаться, их напрягают повседневные заботы и хлопоты, требующие мужского участия.
Оказывается, даганки вовсе не великанши, как их мужчины. Есть разные женщины: и рослые попадаются, но их мало, и невысокие есть, и ростом как Айями, и повыше неё, но всех их объединяет одно — пышность форм и округлость тела в груди, в бедрах, в талии. Многие женщины с возрастом укрупняются вширь, а к преклонным годам их фигуры совсем расползаются.
Среди даганок попадаются беременные, скрывающие большие животы под просторными халатами. А в целом, женщины носят пестрые яркие юбки, пестрые сорочки, здесь всё яркое, как и сами жители, красивые притягательной смугло-чернявой внешностью и темными, почти черными глазами.
Колоритности даганнам не занимать. Колоритны цветастые одеяния, колоритны шальвары — широкие штаны с резинками по краю брючин, колоритны женские украшения — обязательные бусы, серьги, кольца, браслеты. И лебеки* — пояса — тоже колоритны, как и обувь. И жилища колоритные, и еда, и образ жизни — об этом Айями узнала благодаря Имару.
— Украшения, имеющие ценность, матери передают дочерям по наследству, — пояснил он. — Хочешь какое-нибудь?
— Нет-нет, спасибо, — поспешно ответила Айями, и они двинулись дальше.
Имар показал и Бохру* — большую круглую арену с рядами сидений, конусообразно расширяющихся кверху. Сегодня увеселений не было, и на тренировочной площадке разминались даганны. Ну, как разминались... атаковали друг друга небольшими кривыми ножами с зазубринами, отскакивали и нападали, с подсечками и кувырками. Взмах ножа — и темная полоса проявилась на боку противника, но тот и не пискнул, продолжая размахивать оружием и напирая на соперника по драке.
— Ножи настоящие?! — Айями в ужасе схватила своего спутника за рукав. — Он же истечет кровью!
— Не истечет, — успокоил тот. — Сам виноват, коли подставился.
— И все равно не понимаю, как можно избивать друг друга, рискуя здоровьем и жизнью.
— В наших драках не бывает смертей. А если и бывают, то с убийцы спросят по всей строгости и накажут по справедливости. Никто и никого не загоняет в круг насильно. Надо же как-то спускать пар, не то мы давно бы истребили друг друга, — хохотнул Имар.
Но Айями шутку не поддержала. Наоборот, настроение испортилось, и Имар это заметил.
— Пойдем дальше, — потянул за руку.
И показал общественную купальню — одноэтажное здание, облицованное светлым мрамором. Работало это заведение день через день поочередно для мужчин и женщин.
— У нас тоже есть купальня в поселке, — сказала Айями. — Приходится чуть ли не каждый день споласкиваться, ужасно жарко, пот льет ручьем.
— Терпимо, — улыбнулся Имар. — Я здесь родился и привык к здешнему климату.
— А почему в городе нет бань? В гарнизоне была баня.
— Потому что сейчас лето. Зимой купальни превратятся в бани, — пояснил он. — Там банщики шоркают пятки до зеркального блеска, — скопировал слова Айями, сказанные ею когда-то, и засмеялся, вызвав её смущение.
Они бродили по узким городским улочкам и, наконец, вышли к шумной базарной площади. По ее периметру тянулась открытая терраса с растянутыми пологами разнообразных расцветок. Под ними прятались от палящего солнца ряды специй, тканей, украшений, посудные лавки, скобяные, сувенирные, благовонные. Возле лавки с мехами бурно торговались даганны с разрисованными лицами и бородачи, привлекая к себе внимание зевак зычными басами.
— Погоди, — сказал Имар и подошел к пожилой женщине в черных одеяниях, сидевшей под навесом. Черный цвет — редкость для Беншамира, потому как жители предпочитали яркую одежду с жизнерадостными рисунками.
Женщина ловко раскатывала слой теста на большом плоском камне меж её ног, припыливала мукой, потом укладывала тесто на другой камень, лежавший в жаровне с тлеющими углями аффаита*, и блин пропекался на глазах. Женщина заворачивала в него начинку — кусочки фруктов в густом сиропе, обильно посыпая специями из глиняного горшочка.
Стойкая даганка, — подумала Айями с уважением. На улице пекло, угли аффаита раскалены докрасна, а ей всё нипочем.
Имар подал монетку, и женщина бросила кусок теста из кадушки на камень. Руки споро мелькали, раскатывая скалкой блин и переворачивая его со звучными шмяками.
— Постойте, эсрим*, не нужно... Э-эх, — сказал Имар с досадой, забирая готовый конвертик с фруктами внутри. Достал вторую монетку из кармана и протянул женщине: — Такой же, только без специй.
Та воззрилась удивленно, мол, где видано, чтобы бессовестно портить начинку, не добавив перца для лучшего вкуса?
— Не успел предупредить, чтобы не добавляли гвоздику и имбирь, — пояснил он Айями на амидарейском.
Вскоре конвертик был готов, и Имар протянул спутнице лакомство.
— У меня же лицо прикрыто, — напомнила она.
— Я помогу открепить. Пойдем к фонтану, — потянул он прочь от базарной площади, туда, где на пересечении трех улиц тонкие струйки воды вытекали по трубам из стены, распадаясь мелкой пылью по водной глади.
Усевшись на парапете, они умылись, зачерпнув по горсти воды из неглубокой, но широкой чаши. Вода приятно освежала и бодрила.
— Вкусно и необычно, — похвалила Айями, съев фруктовый конвертик. И пальцы облизала.
— Внутри манго, банан, ананас.
— Я и фруктов-то таких не знаю, — призналась Айями и, вспомнив, спросила: — У нее на запястьях были сеточки из белых полосок. Что это?
— А-а, раньше такие знаки считались признаком замужества, — пояснил Имар. — Но это давнишний варварский обычай. Видишь, даже мы, даганны, признали свой обычай варварским, — ухмыльнулся он. — Сейчас уже никто не дарит маддабы* на свадьбах. Правда, изредка их надевают, чтобы поддержать традицию.
— А кто такие бородачи на базаре?
— Они приехали из горных кланов в Беншамир, наверное, по делам. Многие из них дают зароки или обеты и пока не добьются своей цели, не сбривают растительность с лица. Может, и мне дать зарок? — сказал он задумчиво. — Наверное, борода вырастет до колен. Или не успеет, как думаешь, Ама?
