Четвёртая часть "Книга-2 Проходимцы"

Вживую сеньор Манин оказался много приятней тех слов, которые Антон накануне слышал о нем:

— Чиао (привет) Андреас. — Неформальный способ, когда дают понять, что беседа будет дружественной, "на ты".

— Буонджорно.

— Много слышал о знаменитом человеке, а вижу впервой,— продолжал говорить Манин старший, крепко пожимая Антону руку.

— В Венеции я проездом, по делам службы.

— Антонио, здесь тебе всегда рады. Здесь ты дома.

Как выяснилось из дальнейшей беседы с сеньором президентом Даниэлем Маниным, уважаемые молодые сеньоры, после "посиделок" с камбатом, дальнейшую часть ночи провели скверно и непристойно, излишне бурно буяня в разных кварталах города. Развлекались, отвязывая пришвартованные у частных домов гондолы и прочие лодки — запускали их в свободное плавание, так же выдумывали всевозможные непристойные розыгрыши, тут же, у первой попавшейся двери их исполняя.

На следующий день к дому Маниных прибыла делегация из пострадавших. После разговора с недовольными, Манин старший имел поучительную беседу с сыном. Вот тут-то и выяснилась причина весёлого разгула — прибывший в Венецию комбат 3-го, Венецианского батальона "Молодая Италия", сеньор майор Антонио Андреас.

Приезд "домой" столь знаменательной личности, лично обучавшей и водившей в смертельные атаки сыновей всех уважаемых домов и семей Венеции, Даниэль Манин пропустить никак не мог. В конце-концов его поступок просто никто бы не понял.

Когда же Антон заговорил о том, что на самом деле он русский, Манин старший тут же отрицательно, в районе груди наперекрест замахал руками, и пообещав герою Венеции, Антонио Андреасу выдать юридическую бумагу, в которой будет указано его истинно Венецианское происхождение. Так же, дабы все выглядело более правдоподобно, уважаемые, благодарные венецианцы изыщут средства и приобретут ему небольшое "фамильное имение".

— Но я ведь не дворянин...

— Это поправимо. Найдутся патриции (титул знатных правящих семей в Венеции и Генуи), которые тебя усыновят в качестве нобиля (просто дворянин, без титула), родственника без наследства.

По всей видимости данное развитие событий хитрый правитель Венеции предугадал, или знал заранее? Буквально через час беседы явился давний друг и соратник сеньора Даниеля Манина по революционной борьбе, Джованни Баттиста Морозини. В общем, был он патриций, титул знатных правящих семей в городах-республиках, Венеции и Генуи. Самое же интересное, что данный титул, с самого начала закреплялся за родами, а не за земельными владениями. Тут же выяснилось, что он совершенно не против усыновить Антонио Андреаса в качестве нобиля. Так же, совершенно случайно оказалось, что уже и бумаги заготовлены, в которых нужно лишь правильно проставить имя и фамилию, и нужный человек, юрист-адвокат, со всеми нужными книгами и печатями, так же случайно заглянувший к правителю Венеции, находится здесь же и готов всё заверить нотариально...

В этот же день Капитон Антон Андреевич, более известный в Венеции как сеньор Антонио Андреас стал нобилем (дворянином), кстати, данное слово обозначает не просто дворянин, а именно знать, высшие сословие дворянства и стоит на ступень выше обычного дворянина, которого в Италии именуют пикколо нобиле (малый дворянин, дворянчик).

В бумагах на нобиле (дворянство) ему, в очередной раз изменили фамилию. Нынче она стала тройной и звучала как: Морозини-Андреас-Капитон и обращаться к нему отныне следовало не иначе как — Ваша милость.

Кроме прочего, так же, как бы вскользь, поговорили и о драгоценной, именной, фамильной сабле командующего Сардинского корпуса.

Представитель, доверенное лицо, от генерала Альфонсо Ла Мармара, Бартоломмео Сильвио Мартинелли, встретился с нобилем Морозини-Андреас-Капитон уже на следующий день.

Началось с того, что Антона пригласили в дом приёмного отца, Джованни Баттиста Морозини, где уже присутствовали уважаемые патриции, представители дома (фамилии) Морозини.

Антона предупредили, что данная встреча деловая, потому подходя к каждому "родственнику", он непременно называл свою полную фамилию и пожимал руку, зная, что представители венецианских патрициев, в данном вопросе весьма консервативны.

Здесь нужно уточнить, что рукопожатие в Италии ценится довольно высоко, оно является своеобразным знаком уважения. Если вы только что познакомились с человеком и пожали ему руку, то, когда вам придется с ним прощаться, не сомневайтесь — пожмите ему руку еще раз. Руку пожимают также и при повторной встрече в течение дня. И обязательно смотрите в глаза, именно так делают итальянцы!

Когда данная процедура была окончена, пригласили посланника генерал Альфонсо Ла Мармара, Бартоломмео Сильвио Мартинелли.

Деловой разговор вёлся не с Антоном, а с "его отцом", Джованни Баттиста Морозини.

Сеньор Мартинелли долго восхищался домом (в данном случаи родом) Морозини в целом, его ответвлением Андреас-Капитон, в частности и лично сеньором Антонио конкретно. После длиннющей речи он, от имени Альфонсо Ла Мармара изъявил желание выкупить фамильную саблю.

Озвученная им сумма была раз в десять больше той, которую Антон получил за год, со всеми доплатами и премиями, находясь в действующей армии. Но в этот момент, его приёмный отец назвал иную сумму, на треть меньше сказанной...

Антону вначале показалось, что он ослышался и аккуратно стал поглядывать на "родственников". Те, что его взгляд заметил, в знак правильности услышанного слегка "растягивали улыбку" и многозначительно кивали головой. Уже потом, на "семейном кругу" ему объяснили, что генерала Альфонсо Ла Мармара не сегодня-завтра назначат военным министром объединённой Италии, а хорошие отношения с данной личностью ему совершенно не повредят и уступленная сумма вернётся сторицей.

В Югославию Антон Андреевич возвращался как нобиль (дворянин) Морозини-Андреас-Капитон, человек среднего достатка, имеющий недвижимость в Венеции. Кроме того, у него имелось письмо-прошение от Итальянского военного министра к Белградскому коллеге, о внеочередном присвоении ему звания полковник.

В Белграде, штабе Югославской армии данное прошение потенциального Итальянского союзника решили поддержать и тут же, за былые заслуги, присвоили Антону звание подполковник, а через неделю, уже за нынешние — полковника.

Вскорости в Югославию прибыла артиллерия от Мальтийских витязей.

Бригада Ацы, бригадного генерала Александра Ковачевича готовилась к решающему ночному штурму.

Пред наступательное собрание офицеров бригады.

Полковник Капитон Антон Андреевич слегка волновался, но виду не подавал, говорил повелительно-твёрдым, уверенным голосом:

— Приказываю! Снять с формы или замаскировать все блестящее или шумаще-звенящее предметы! Копыта лошадей замотать тряпками! — Властно посмотрел на подчинённых. — Атаковать начнём скрытно под утро. Более точное время всем Вам будет сообщено дополнительно.

После полудня, прибывшая на помощь Мальтийская артиллерия начала обстрел вражеских позиций и с перерывами работала до 23 часов. В три часа утра, при шумовой "завесе" возобновившегося артобстрела, югославские полки, соблюдая полную тишину, пошли на штурм. Из-за рвущихся снарядов турки не решились выйти на передовой участок обороны, продолжая оставаться в окопах и прочих укреплениях второй линии. Это позволило югославам скрытно приблизиться и незаметно овладеть первой линией и необнаруженными приблизиться на 50 метров ко второй оборонительной позиции.

Получив известие, что все идёт по плану, первый заместитель командира бригады, полковник Капитон, уже по прозвищу "сеньор полковник", дал команду и бригадный духовой оркестр, предварительно выдвинувшись вперед — грянул марш "Прощание славянки". Услышав условный сигнал, знаменосцы развернули флаги и офицеры, шашки наголо, с криком:

— За Веру и Югославию! Вперёд! Ура!

Ответом стало многоголосое, всесокрушающее русское или уже всеславянское?

— Ур-р-р-ра-а-а-а!

Солдаты, подбадривая друг друга с серьёзными лицами и напряжением в душе — пошли в штыковую атаку. Одновременно с началом штурма, опытные мальтийские витязи-артиллеристы перенесла огонь вглубь, по оборонительным фортам мощными снарядами превращая их в развалины, расчищая путь пехоте.

В реальности войска серьёзно начали атаковать именно вторую линию оборону, поскольку в первой изначально никого, кроме малочисленного дозора не оказалось.

Командир бригады, бригадный генерал Александр Ковачевич, фактически таковым лишь числился, продолжая оставаться уважаемый человеком, на самом же деле всеми военными вопросами заведовал его

первый заместитель, полковник Капитон Антон Андреевич, по прозвищу "сеньор полковник Антонио Андреас" который четко понимал, что взятие второй линии обороны полностью решит исход боя на их участке. Поэтому к каждому командиру батальона направил посыльного с приказом-требованием проявить особую ответственность, решимость и настойчивость. Каждый из них должен понимать важность нынешнего момента для будущего Югославии, а также количество уготовленных поощрений — личные ордена, медали, карьера и прочие. Впрочем, лишь на поощрения и призывы к совести "сеньор полковник" не полагался, потому лично в приказ внёс дополнение:

"К нерадивым, самовольно-пораженческим и прочим не исполнительным командирам подразделений, ввиду военного времени, будут приняты особые меры взыскания, вплоть до летального исхода".

Комбаты и прочие ротные-взводные приказом прониклись до глубины души, поняли всё буквально и совершенно правильно. Каждый себе всё представил сначала в цвете, потом в черно-белых тонах, потому личным присутствием на переднем крае воодушевляли солдат и в случаи заминки были рядом.

Командир второго батальона, капитан Боян Чернич по прозвищу Апис, интенсивно махая саблей "прорубывал" путь средь турецкого воинства, когда навстречу выскочило сразу два врага. Штыковую атаку первого он отбил и врага тут же, следовавший за Аписом воин, принял "на штык". Второй же турок атакуя — споткнулся. В падении — метнул своё оружие как копьё. В общем, штык угодил капитану Апису в сочленение ноги и таза. Вошёл не глубоко, где-то на два-три пальца, но рана-порез была "длинная" к тому же штык безжалостно изодрал штаны, всё было залито кровью. В общем, вид ужасный.

Осматривавший комбата Чернича фельдшер авторитетно заявил, что кость к счастью не задета и господин капитан скоро встанет на ноги. Но ведь атаковать нужно нынче, а двигаться то дальше он, Боян Чернич не мог.

В общем, командир второго батальона капитан Апис, осознавая, что победа необычайно близка, а с данным прискорбным ранением от него уплывает законная награда и неувядающая слава. Обида была невероятной величины, отчего он неистово ругался всеми известными и неизвестными словами и словосочетаниями. Смерившись же, что это злой рок и судьба-кручинушка, потребовал к себе поручика Ржевича и с мыслями:

— Если не я, то пусть это будет поручик, племянник командира бригады. Он-то точно расскажет дядюшке о героических действиях капитана Бояна Чернича, да и сам Аца не дурак, оценит благородность поступка и без достойной награды его не оставит.

В слух же, по прибытии поручика:

— Димитро! Ты лично должен, нет — ты просто обязан продолжить атаку батальона! Добраться до самой большой мечети и украсить её флагом Югославии! — Хрипло, шипел-сипел раненый капитан. Казалось, что он со всех сил старается перешуметь гул боя.

— Но мы понесли большие потери, солдаты устали...

— Мне плевать на все условности! Запомните Димитро Ржевич! Чтобы стать известным достаточно в нужном месте и в правильное время решить возникшую проблему! Так вот, нужное место и правильное время как раз сейчас! А о проблеме, которую нужно решить, я Вам уже сказал!

Поручику Ржевичу, данная постановка вопроса не совсем понравилась, к тому же накануне у него случилась личная душевная трагедия на "любовном фронте", но возражать он не стал. Хотя нет:

— Кому чины, кому медали, а кому и девушки не дали...— тихонько, сам себе пробубнил, дабы никто не слышал и не пошли кривотолки, в слух же, не жалея глотки проорал:

— Батальон! В атаку!

Поручик Димитро Ржевич, после серьёзного ранения капитана Бояна Чернича, принял командование вторым батальоном, в прямом смысле слова — погнав его вперёд.

При очередной встрече с турками, выстрелом из пистоля у него из руки куда-то выбило саблю, он тут же "разжился" ружьём со штыком и продолжил возглавлять наступление батальона, при этом все с ним бегущие, для создания видимости "много-много", неистово орали, вопили, кричали и даже свистели. Добрались до главной мечети.

Димитро Ржевич скептически взглянув на свой штык в крови по дуло и кривой тесак, непонятно, как и когда оказавшийся у него в руке, но также обильно измазанный кровью по локоть:

— Унтер! — От быстрого бега поручик тяжело дышал. — Бери десяток! Тебе поручается водрузить наш флаг над этим...! — Тыкнул пальцем, потрясая им для большей убедительность, указывая где именно желает лицезреть знамя. — Выполнять!

И солдаты побежали, не ясно как взобрались, но над самой высокой мечетью водрузили сине-бело-красное знамя Югославии.

Данное действие узрели турки, собрались с духом и пошли в безнадёжную атаку на солдат Югославии, захвативших мечеть. Поручик, заметив данное действие врага, со своими оставшимися у него солдатами бросился им наперерез. Завязался кровавый рукопашный бой.

В этой суматохе непревзойдённый бесшабашный гуляка и каламбурист поручик Димитро Ржевич был дважды ранен "пулей в мундир на вылет" и саблей по рукаву вскользь. В офицерском френче зияла сквозная дыра и от самого плеча, до локтя был изрезан левый рукав. Впрочем, ни первое "ранение" ни второе до живого тела шустрого поручика так и не добралось.

Счастливчика осмотрели солдаты, вердикт:

— Не беспокойтесь господин поручик — сабельным ударом испорчен рукав, а пулей продырявлен мундир. Вот если бы Вас хватило ядро, было бы совершенно иное дело...

Явившийся лично поздравить племянника с грандиозной победой, командир бригад Александр Ковачевич выслушивал отчёт:

— При наступлении некоторых солдат пришлось пинать ногами. Совсем от рук отбились. — Живо начал Димитро Ржевич, к каждому предложению добавляя крепкое словцо.

— Поручик! Где Вы научились так ругаться?!— Тут же перебил его дядя.

— Этому нельзя научится господин бригадный генерал! Это дар от природы!

— Ржевич! Говоря такое — Вы грешите!

— Каюсь. Грешил. Но с таким удовольствием!

— Димитро это Вы о чём?

— Несмотря на все мои усилия, есть немало женщин, которым я нравлюсь.

— И Вас не мучает совесть?

— Дядя Аца. Совесть мучает только тех, у кого она есть.

— Вы неисправимы.

Еще раз оцениваяще оглядел племянника:

— Кто Вас так? — Многозначительно кивнул бородой на окровавленный и изодранный в районе плеча мундир.

— Вон тот,— указывая на сидящий труп турецкого офицера, как бы даже рассеянно и бесшабашно ответил племянник. Хмыкнул и добавил. — Он умер естественной смертью.