-Исключительную ценность данной церемонии придает легший в его основу евангельский сюжет. — Мюнстерит позволил себе легкую улыбку. — 'Вход Господень в Иерусалим' является одним из центральных событий евангельской истории.
-Что общего между отголоском помазания царя Соломона на царство, а ведь именно так можно интерпретировать прибытие Христа в Иерусалим на осле, и сегодняшней демонстрацией незрелой системы русского государственного управления? — пожал плечами Гиннес и с усмешкой посмотрел на графа. — Бр — р, меня просто трясет!
-Замерзли? Но сегодня погода солнечная, плюс десять или около того...
-Дело не в погоде. Хотя сегодня ночью, говорят, были заморозки, и сейчас, в самом деле очень уж свежо. — сказал Гиннес. — Я о другом. Целый час мы будем лицезреть церемонию, в центре внимания которой будет лошадь, изображающая осла, и укрытая попонами до земли.
...Церемония 'Входа Господень в Иерусалим' в России, с 1558 года, когда обряд 'шествия на осляти' в Вербное воскресенье пришел в Москву из Новгорода, отмечалась с особой пышностью, необычайным великолепием и торжественностью.
С раннего утра Красную площадь заполнили полки лейб — гвардии и московского гарнизона. Участие войск в церемониале было традиционным. Этим подчеркивалось, что без веры нет государства, а защищая православие, русское воинство стоит на страже интересов Отечества. По случаю торжественной церемонии 'Входа Господень в Иерусалим' лейб — гвардия была одета в парадную форму, шитую по образцам XVII века. Цвета 'государевых служилых платьев' русской лейб — гвардии были показателем их элитарности, а не парадными мундирами. Они различались по полкам и представляли собой богатую палитру: черевчатый, белый, светло — зеленый, малиновый, 'мясной', луковый, 'серо — горечный' (то есть цвета самородной серы, светло — желтый), темно — зеленый, брусничный, 'хринный' (насыщенно — зеленый), гвоздичный, синий, светло — лазоревый, багровый, вишневый, красно — малиновый, 'осиновый' (бледно — зеленый), крапивный, коричневый, песочный, темно — коричневый, голубой...
Пока царь стоял раннюю литургию у себя в 'Палатах', лейб — гвардия побатальонно выстраивалась по пути торжественного шествия, от кафедрального Успенского собора, через Спасские ворота до Покровского собора. Позади выстроившихся сплошной стеной войск расставлены были кадки с пучками вербы, предназначенной для раздачи московскому люду.
В момент торжественного выхода государя из 'Палат' с колокольни Ивана Великого подан был сигнал к трезвону всемосковскому: гулко ударили там в тысячепудовый колокол, и потом начала заливаться звоном вся Москва. Все сорок сороков. Царь в праздничном наряде в сопровождении придворных, одетых под бояр и окольничих, направился в Покровский собор: шествие открылось младшими придворными, наряженными в богатые золотые кафтаны времен Бориса Федоровича, первого государя более чем трехсотлетней династии Годуновых. За нижними чинами шли государственные чиновники — 'дьяки', придворные, затем сам царь, замыкали ход министры — 'бояре' в богатых шубах и высоких шапках, лица из ближайшего окружения царя, члены царской фамилии, депутации дворянства, купечества, московского чиновничества, представители мещанства и крестьян.
Навстречу царскому шествию из дверей Успенского собора выносили хоругви, кресты и иконы, шли чернецы, диаконы и священники, успенский и благовещенский протопопы, певчие, поддьяки, ключари, затем Патриарх в малом облачении, справа от него дьякон нес евангелие, слева — несли 'на мисе крест золотой, жемчужный, большое да малое Евангелие'.
Оба шествия прошли через Спасские ворота и остановились перед Покровским собором лицом к востоку. Царь и патриарх в сопровождении высших государственных чинов и духовенства, под вспышки фотокамер и стрекот аппаратов кинохроники, вошли во Входо — Иерусалимский придел Покровского собора. Остальная свита оставалась по обе стороны от Лобного места. Во время службы в соборе царь и патриарх облачались в праздничные одежды. Тем временем Лобное место устилалось бархатом и сукном, на него устанавливали аналой, укрывали его пеленою и возлагали на него Евангелие, которое окружали иконами Иоанна Предтечи, Николая Чудотворца, Казанской Богородицы. У Лобного места поставили 'осля', в роли которого выступала лошадь под белым сукном, с привязанными длинными ослиными ушами. Коня дрессировали целый месяц, приучая ходить медленно, а в течение последних трех дней почти не кормили, чтоб он ненароком не испортил торжества исправлением естественной надобности. 'Осля' окружали пять придворных и патриарший 'боярин'. Чуть в стороне помещалась колесница, на которой стояла 'верба', окруженная решеткой. 'Вербу' представляло большое дерево, украшенное зеленью, бархатными и шелковыми цветами, яблоками, грушами, изюмом, финиками, виноградом и орехами. Путь от Лобного места до Спасских ворот был огражден обитыми красным сукном надолбами — решетками.
Выход патриарха из Покровского собора к Лобному месту отличался еще большим великолепием. Под песнопения государь поднялся на помост, устланный коврами, три раза перекрестился перед Евангелием 'в переплете, отделанном золотом, и с золотой застежкой', 'смирил себя', отдавая скипетр и корону, которую клали на золотое блюдо, и после благословения получил из рук патриарха вайю, 'иерусалимскую ветвь', освященную веточку вербы. Такие же пушистые веточки раздавались придворной знати, духовенству, народным депутациям, а остальные разбрасывались толпе.
Сразу за раздачей начинался крестный ход. Патриарх благословил крестный ход и святыни вернуться обратно в Успенский собор. Архидиакон, повернувшись на запад, прочитал описание празднуемого события в Евангелии. Во время чтения протопоп и ключарь Покровского собора подошли к патриарху под благословение и в качестве 'двух учеников Христа' отправились 'по осля'. Коня под уздцы держал 'патриарший боярин', который, выдержав небольшую паузу, в ожидании, когда утихнет Красная площадь, спрашивал пришедших, кто требует 'осля', те отвечали ему: 'Господь требует'.
По приставной лесенке на коня, дополнительно укрытого несколькими разноцветными попонами (красным сукном спереди и зеленым — сзади), поднялся патриарх. Он сел боком, так, как изображают Спасителя на иконах, держа в левой руке Евангелие, а правой с крестом благословляя честной народ.
Обратное шествие открыли 'дьяки', придворные чины с вербами в руках, за ними везли на колеснице 'вербу'. Под деревом на колеснице стояли два мальчика из патриаршего хора — 'певчие поддьяки меньших станиц' в белых одеждах, которые пели 'стихиры цветоносию' и 'Осана Сыну Давидову! Благословен грядый во имя Господне!'. За 'вербой' с иконами, горящими кадилами, рапидами шло московское духовенство в шитых золотом ризах, в скуфьях и камилавках, с иконами и хоругвями. Шли министры во главе с председателем совета министров и министром Государева двора, они несли окованный золотом государев жезл, вербу, свечу и полотенце. За ними следовал, поддерживаемый двумя придворными царь, ведший за повод 'осля'. Для царя выполнение данной роли во время шествия, которая могла бы считаться унизительной в обыденной жизни, в праздник являлась демонстрацией не только почтения к патриарху, но, и в большей степени, личного благочестия и праведности государя, смирения гордыни и самоуничижения перед Богом. Государь, ведущий под уздцы 'осля', воспринимался как причастный к Христу. По бокам шли обер — гофмаршал и обер — церемонимейстер, церемонимейстеры и шталмейстеры, генерал — адъютанты, флигель — адъютанты, кавалеры, прочие придворные и свитские чины, государственные чиновники с вербами в руках.
Патриарх, выступавший в момент шествия в роли Спасителя, становился проводником божественной благодати для всех, кого он благословлял крестом и евангелием, восседая на 'осляти'. Благословлял он 'всю Москву', — считалось, что проезд патриарха на 'осляти вокруг города', сохранял город и всех его жителей от несчастий, пожаров и эпидемий, а человек принявший благословение очищался от грехов и получал божественную защиту. Поэтому шествия на 'осляти', приуроченные позднее исключительно к Вербному воскресенью, пользовались особенной популярностью и любовью у простого народа, собиравшегося во множестве на площади, чтобы подпасть под благословение патриарха.
По всему пути процессии дети расстилали перед государем и патриархом сукна разных цветов, на которые еще кидали кафтаны и однорядки. Чтобы сукна не сбились, подростки лежа придерживали их. Дети непременно участвовали в церемонии. За точным следованием апостольскому тексту, согласно которому дети приветствовали Мессию, следили строго.
Как только шествие вошло в Спасские ворота, на колокольне Ивана Великого вновь зазвонили в колокола, благовест подхватили остальные московские храмы. Когда царь и патриарх вошли в Успенский собор, колокольный перезвон стих. В соборе протодьякон дочитывал в Евангелии описание Входа Господа в Иерусалим, а патриарх, приняв из государевых рук вербу, благословил царя и поцеловал ему руку, царь в ответ сделал то же самое. После этого государь возвратился в 'Палаты', где проводилась литургия, а патриарх служил литургию в Успенском соборе. Со службы он направился к колеснице с вербой, молился и благословил дерево. Ключари отрубили большой его сук и отнесли в алтарь, где с него срезали ветви и на серебряных блюдах отправили их в государевы палаты. Часть ветвей получили придворные чины и духовенство, остальное раздавалось народу.
На сем торжественная церемония 'шествия на осляти' в Вербное воскресенье, олицетворявшая торжественный вход Царя Небесного в Новый Иерусалим, более все же соотносившаяся с преображением рода Годуновых в богоизбранную царскую династию, хотя и 'выкрикнутую' народом на Земском соборе в феврале 1598 года, закончилась. Начался разъезд. С Красной площади отъезжали десятки автомобилей, тяжелых, пузатых автобусов, с заливистым треньканьем и металлическим скрежетом разбегались трамваи. Люди спешили к столам — по традиции, в этот день, во время продолжающегося строгого поста, можно было отведать рыбу. По всей Москве начинались праздничные угощения.
Дипломатический корпус тоже спешил разъехаться. По посольствам, по дипломатическим миссиям. Послы и посланники, секретари, атташе и советники, торопились засесть за отчеты о прошедшей церемонии.
В ожидании отъезда дуайена дипкорпуса, главы шведской миссии Эриксона, майор Гиннес исходил желчью.
-Поистине, странное зрелище.
-Что же тут странного? В веке нынешнем, как и в прошлые века, в России существуют неизменные государственные институты, в числе коих было единение царской власти и православной церковью. Пастырская миссия церкви не ограничивалась духовным окормлением простых мирян. Участие патриарха во всех официальных мероприятиях царского двора, когда принятие верховной властью важнейших решений предусматривало их санкционирование высшими иерархами церкви, и прежде всего патриархом — норма жизни.
-Странная норма...
-Даже массовое приобщение русских к нормам европейской культуры не привело к ослаблению конфессиональной сплоченности национального сознания. Русский народ оставался и остается устойчивым хранителем отечественных традиций как в сфере бытовой культуры, так и в области вероисповедания. Духовные потребности пополнялись не беспорядочно, не в формах случайных заимствований европейской мысли.
-Я наблюдал, как целые полки русской гвардии лежали ниц, покрывая своими телами базарную площадь... — говорил Гиннес.
-Базарной главная площадь Москвы была раньше. — сухо заметил Мюнстерит.
-Ужасная традиция, вы не находите?
-Во всяких традициях есть и положительное. У русских неизменна традиция, по окончании празднества жаловать послов иностранных держав 'кормом с царского стола'.
-Кормом? С царского стола?
-Традиционно, с Вербного воскресенья 1665 года, 'корм' состоит из шестидесяти четырех блюд и соответствующего количества напитков. — сказал Мюнстерит.
-Сколько? Да ведь с ума можно сойти! — воскликнул майор Гиннес.
-Это всегда была рыба, а именно: осетр, очень крупная семга, щука, красная и черная икра, стерлядь, морской язык, размером, наверное два фута в квадрате, все с разными приправами. Жалуют также паштеты, пироги с икрой, с чесноком и луком, большие пироги и печенье из толченой рыбы, которые сильно пахнут, грибы в масле, печень, жаркое из осетра.
-Действительно, только рыба. И грибы...
-У русских великий пост, иное, скоромное, естественно под запретом...
-Черт с ней, с рыбой! Беда русских традиций в том и состоит, что русские не учитывают неизбежных изменений, — пустился в разглагольствования Гиннес. — Европейские армии активно переходят на механизацию, а русские все еще падают ниц. Русские не в силах уяснить, что может возникнуть новая, не предусмотренная традициями опасность.
-На эту мысль вас навела сегодняшняя церемония? — улыбнулся Мюнстерит. — Церемония — миф? Миф предстает истиной просто потому, что он миф. В этом своем качестве он не нуждается в подтверждении чего — либо, кроме себя самого. Точнее, любая наличная реалия интерпретируется в мифологических формах. Миф не компрометирует никакая совокупность фактов, предъявленных индивиду. Например, как было предъявлено сегодня вам, майор. На этом, в частности, основана устойчивость 'ложных смыслов' и механизмов смыслозначения. Например, образ 'доброго царя', одна из ключевых мифологем русской жизни, отнюдь не разрушается при столкновении с 'не очень добрым'. Более того, механизм смыслозначения сохраняется, даже если указанный образ создать не удастся. И, возвращаясь к церемонии...У нас ведь тоже хватает традиций. Собственно, традиции складываются на основе условий жизни, которые различны у представителей разных национальностей. У русских так, у нас — иначе.
-Наша англосаксонская модель мира в основе построения общества ставит именно закон, а традиция не только игнорируется, но и сознательно подавляется. — заметил майор Гиннес. — Вы можете вспомнить, где стояло знаменитое в прошлом Тайнбурское дерево?
-Это место, где стояла виселица о трех петлях? — усмехнулся граф. — Помню.
-Если верить лондонским путеводителям, на том месте, в течение шестисот с лишним лет, вешали по строго определенным дням мужчин, женщин, а случалось, и детей. Ныне это место — почему его и не все знают — скромно обозначено как Тайбурнское дерево. Попробуй догадайся, что так звалось это трехглавое чудовище.
-Послушайте, Гиннес, — почти с жаром заговорил Мюнстерит, — Не в обиду будет сказано вам...Вы все еще не понимаете России.
-Свободным людям довольно трудно понимать увязнувших в дремучей ортодоксии. — возразил Гиннес, — Свободным людям трудно понимать тех, кто не имеет возможности непосредственно заявить о политическом интересе и не может поставить вопрос о санации власти.
-Главная ценность русского общества — единство. Добиться единства возможно только при предельно искреннем желании каждого в обществе быть понятым. Отсюда все правила — писанные и неписанные — понятны всем. Все вещи называются своими именами. В нашем, западном в понимании русских, обществе, взаимоотношения строятся на естественных, не разумных основаниях. Правила жизни основаны на праве силы — физической, экономической, политической. Единство общества отрицается принципиально, так как каждый считается уникальным и стремится к абсолютной свободе, объявленной высшей ценностью.
