Мечты Идиота

Да, мало у меня помощников. Вернее, числится их у меня, как и положено, пять человек. Но на самом деле непосредственно на меня работают только трое из них. Остальные вакансии мне пришлось пожертвовать, так сказать, "на общепартийные нужды". Еще перед выборами меня поставили в известность, что в случае своего избрания я, в порядке внутрипартийной дисциплины, должен буду принять на должности своих помощников двух абсолютно неизвестных мне людей. И вот сейчас они как бы "работают" у меня, но я этих людей ни разу в глаза не видел. Они исправно получают свою зарплату, но отчеты о своей деятельности, если и составляют, то уж никак не передо мной. И в чем заключается эта самая их деятельность, мне неизвестно, хотя, конечно, я об этом догадываюсь.

И вот сейчас этот навязчивый представитель электората сидит прямо передо мной и без предисловий гундит зазубренную наизусть скороговорку: "закон о народном изобретательстве... поддержка государства... сплошная польза... поддержать левшей наших, доморощенных... интеллектуальный и творческий потенциал российской глубинки... Кулибин, Черепанов... на том стояло, и стоять будет... народная культура и традиции..."

От таких посетителей нелегко избавится, но, в принципе, можно — нужно просто иметь кое-какие навыки общения с людьми. Я прерываю докладчика на полуслове:

— Простите, как Вас зовут?

— Федор Кузьмич, — отвечает посетитель, несколько опешив.

— Уважаемый Федор Кузьмич! — любезно говорю я ему, медленно поднимаясь со своего кресла, торжественно обходя рабочий стол, чтобы вплотную приблизиться к этому яркому представителю культуры и традиций русской деревни. — Дорогой Вы наш Федор Кузьмич! Нужен, бесспорно, нужен такой закон! Как нельзя более актуален! Давайте так — я вот тут со всякими мелкими делами разделаюсь, выберу время, и мы с вами вместе посидим, покумекаем — глядишь, закон и напишем, а?

Федор Кузьмич, видимо, такого потока благожелательности и поддержки еще в жизни своей не встречал. Поэтому он растерян, и только лепечет отрывочные фразы вроде: "Оно конечно!" "Так я же со всем желанием!" Между тем, горячо пожимая его руку, я беру его за плечо и вежливо веду к выходу, приговаривая: "Вот Вы, Федор Кузьмич, чтобы время зря не терять, напишите свой вариант закона — и моему помощнику передайте. А там уже, когда время у меня появится, мы с Вами как сядем, так и напишем его до конца. Идет?"

Федор Кузьмич не верит собственному счастью, и еще несколько минут в самых путаных выражениях выражает мне свое почтение и благодарность, после чего уходит, окрыленный.

Вот как надо с людьми обращаться! Теперь только следует строго-настрого наказать своему помощнику, чтобы отныне никогда и ни при каких обстоятельствах этого персонажа ко мне не пускал.

Возвратившись к своему рабочему месту, я уж было совсем приготовился вплотную приступить к работе, как раздается телефонный звонок. Прямая линия. Лидер нашей фракции, Председатель Партийного Высшего Политического Совета, Вице-спикер Государственной Думы Федерального Собрания, собственной персоной! Вроде бы, еще вчера его не было в столице, и говорили, что он вернется из зарубежья только через два дня. Гляди ты, уже на рабочем месте!

Снимаю трубку.

— Здравствуй, Максим Владимирович! — слышу в трубке знакомый баритон. Пытаюсь по интонации определить его настрой на беседу. Однако Антон Михайлович потому и является лидером нашей партии — политик из него великолепный. Ни по чем не распознаешь его мыслей, чувств и настроений, особенно по телефону. С ним ухо надо держать востро. Многие метили на место Михалыча, и многие метят сейчас, но вот только сместить эту политическую глыбу с ее позиций никому еще не удавалось.

— Здравствуйте, Антон Михайлович! — с максимально возможным радушием в голосе приветствую я его. — Рад слышать!

— Ну, как работается? Не слишком занят? — осведомляется наш вождь.

— Сами знаете, работы много. Тружусь на благо Отечества, не покладая головы, — отвечаю. Этот ответ рождает на другом конце провода едва различимую усмешку — мой собеседник шутку оценил по достоинству.

— Вот по поводу блага Отечества я тебе и звоню, — говорит, наконец, он. — Нам с тобой, Максим Владимирович, кое-что обсудить надо. Выкроешь время для разговора?

— Ну, что Вы, Антон Михайлович, конечно выкрою. Со всем к Вам уважением! Когда?

— Да вот хоть прямо сейчас — сможешь?

— Смогу. Как скажете, Антон Михайлович, как скажете! Вот прямо сейчас бросаю все дела — и к Вам!

— Давай, жду! — кидает он мне и кладет трубку.

Ну, что же, надо идти. Отстраниться от дел на благо прогресса человечества, чтобы побеседовать с нашим политическим лидером. Интересно, о чем? Возможно, он хочет согласовать наши позиции по вопросам проекта федерального бюджета? Но его еще рассматривать не начали, и говорить еще не о чем. Обсудить какой-нибудь готовящийся законопроект? Весьма вероятно.

Выхожу из своего кабинета, прохожу мимо своего помощника. Бросаю ему: "Скоро буду". Он понятливо кивает головой.

Проходя по коридору, встречаю еще одного своего коллегу, из нашей же фракции. Тот пытается завязать разговор на тему повестки будущей сессии, но мне некогда развивать его в длительное обсуждение.

— Извини! — говорю я ему коротко. — Спешу!

— Куда это? — спрашивает он меня. Вроде бы, вполне безобидное любопытство.

— Встреча у меня. Извини, дело срочное. Потом расскажу, при случае.

— Ну, ладно, не задерживаю. После договорим.

Вот так, даже с самыми близкими соратниками некоторые вещи нужно хранить в секрете. Люди-то кругом по своей натуре гниловатые — политики, одно слово!

Вот, скажи я ему, что иду к Михалычу — он обязательно спросит, зачем. Я ему отвечу, что и сам этого не знаю, а он, конечно, не поверит, подумает, что я темню. Задумается он над этим поглубже, и родятся у него по этому поводу самые фантастические догадки. Поделится своими домыслами с кем-нибудь еще — и все, поползли внутрипартийные слухи, от которых потом ни за что не отмоешься.

В приемной нашего Вице-спикера в момент моего появления присутствуют три человека — секретарь и два помощника, один из которых — крепкий, спортивного вида молодой человек, с внимательными глазами, оценивающими каждого входящего посетителя. Но меня-то он знает, поэтому я беспрепятственно проникаю непосредственно в кабинет Михалыча.

Хозяин кабинета сидит за огромным столом с аккуратными стопками папок по углам. В настоящий момент он сидит молча, хотя в левой руке его — телефонная трубка, прижатая к уху. Он ничего в нее не говорит, только слушает.

Я без лишних стеснений прохожу к его столу, присаживаюсь. Жду, когда он закончит свой телефонный разговор, если это можно назвать разговором. Наконец, Михалыч коротко благодарит своего таинственного собеседника, кладет трубку, и только теперь сосредотачивает все свое внимание на моей персоне. Ничего не говоря, долго смотрит мне в глаза. Я не отвожу взгляда, всем своим видом демонстрируя полную свою безмятежность. Хотя в душе у меня этой безмятежности нет и в помине. Ибо я по опыту своего общения с Михалычем знаю, что разговор будет, скорее всего, с каким-нибудь подвохом.

Вдруг он, оторвавшись от созерцания моего лица, энергично поднимается со своего места.

— Так ты не занят, говоришь?

— Ну, не совсем так. Работа, как обычно, имеется. Но если что-то важное...

— Да какое там важное? Так, пустяки некоторые с тобой обсудить хотел. Не спешишь, говоришь? Тогда давай-ка, прокатимся мы с тобой, чтобы, так сказать, приятное с полезным совместить. Заодно и побеседуем. О жизни...

Зловещей какой-то мне кажется его последняя фраза. Надеюсь, что кажется. Его ведь, Михалыча, не всегда поймешь. Никогда не знаешь, что у него на уме — загадочный человек! Да что уж там говорить, люди с душой нараспашку в наше время на таких политических вершинах не водятся. Время политических романтиков давно уже прошло — где они теперь?

— Ну, что же, — говорю я. — если это много времени не займет...

— Не займет, не бойся. Я ведь знаю, что и твое время, и мое время весьма дорого обходится налогоплательщикам, и расходовать его в пустую — это почти что государственное преступление. Так ведь?

Киваю утвердительно в ответ.

— Тогда вперед, — и он, сделав приглашающий жест в сторону двери, первым выходит из кабинета. Я поспешно двигаюсь за ним. Мы выходим из приемной, причем в небольшом отдалении сзади нас начинает сопровождать тот самый проницательный молодой человек в свободном, не стесняющем движений костюме.

У самого подножия парадного входа здания нас уже ждет персональный автомобиль нашего Вице-спикера. Хорошая у него машина, не чета моей. Сделана она для него по специальному заказу. У нее даже стекла бронированные и, как говорят, колеса пуленепробиваемые. Не машина, а броневик. Хотя по ее внешнему виду сразу и не скажешь. А что уж говорить о виде внутреннем! Броневик класса "люкс".

Помощник вице-спикера предупредительно выбегает из-за наших спин, своим наметанным взглядом простреливает окружающее пространство. Быстро приближается к депутатскому автомобилю, открывает заднюю дверцу. Это, конечно, для Михалыча, а я вынужден обойти автомобиль сзади и открывать себе дверь самостоятельно. Мы с Михалычем оказываемся на просторном и удобном заднем сидении автомобиля. Помощник занимает место рядом с водителем. Сам водитель тут же плавно трогает машину с места. Антон Михайлович нажимает какую-то кнопку, и я наблюдаю, как откуда-то снизу выдвигается перегородка, которая отделяет нас и от водителя, и от охранника.

Михалыч молча смотрит в свое окно, и это его молчание только еще больше усиливает смятение в моей душе. Неприятно мне такое его молчание. И вообще, куда это мы едем? Почему нельзя было поговорить в кабинете?

Постепенно меня посещает смутная догадка — не хочет Михалыч обсуждать эту тему в своем рабочем кабинете, боится "жучков". Насчет своей служебной машины, по-видимому, у него меньше опасений. Но это только усиливает мои подозрения, что разговор мне предстоит самый, что ни на есть, серьезный.

Но вот, наконец, Антон Михайлович начинает говорить, все так же отстраненно наблюдая за проплывающими за окном машины городскими пейзажами:

— Ты скажи, Максим Владимирович, сколько лет мы с тобой друг друга знаем?

Начинать беседу с вопроса — это коронное качество нашего Михалыча. Политик выдающийся, что и говорить.

— Лет семь, я думаю, — отвечаю я, как можно более непринужденно, тщательно скрывая свое душевное смятение. Предчувствия у меня самые нехорошие.

— Вот-вот. Семь лет, говоришь. Семь лет работы на благо партии.

— И народа, — вставляю я. Михалыч согласно кивает:

— И народа. Семь лет безупречной работы. Плодотворной, отмечу, работы. И были ли у тебя за эти семь лет причины жаловаться на несправедливость? Может, ты считаешь, что тебя высшее партийное руководство не ценит? Может, ты недоволен тем местом, которое занимаешь?

Весьма странное направление разговора!

— Я не совсем понимаю, к чему это Вы ведете, Антон Михайлович, — высказываюсь я недоуменным тоном.

— А ты сам не догадываешься, о чем это я? — спрашивает меня Михалыч вместо ответа. Это тоже его коронное свойство. Самое неприятное в беседах с этим человеком — его реплики всегда следуют в той или иной степени вопросительности.

— Не имею понятия, — отвечаю я на всякий случай. Он молчит. Держит паузу. Наконец, заговаривает опять:

— Ты же у нас на идеологическом фронте когда-то блистал? Писал тезисы, в создании Программы партии участвовал? Было дело?

— Было дело, конечно помню.

— А теперь, выходит, ты сам наши идеологические постулаты сомнению подвергаешь?

И тут я начинаю догадываться, в чем может быть дело. Но пока не спешу обнаруживать своих догадок перед Михалычем — пусть сам объяснит суть своих претензий. Немного помолчав, Михалыч продолжает:

— Ты тут, как я наслышан, на всю страну в газете засветился?

Мои догадки полностью подтвердились. Да, было дело, три дня назад я дал интервью одному из газетных журналистов. И это мое интервью было опубликовано в одном из популярнейших печатных изданий.

Вообще-то у нас, во имя поддержания строгой идеологической дисциплины, предусмотрена некоторая процедура рецензии публичных выступлений членов партии. И занимается этой рецензией Михалыч лично. Но уж я-то, как раз именно потому, что сам некогда формировал наш идеологический базис, всегда считал, что имею право на собственные высказывания! Тем более, что Михалыча в тот момент и не было в столице. И я взял на себя смелость собственнолично высказаться в прессе.

— Ну, да, — отвечаю я. — Счел необходимым еще раз осветить нашу позицию по важнейшим вопросам социальной политики.

— Необходимым, значит, счел? Пропаганду наших идей и принципов? — тон у Михалыча и вовсе приобретает какие-то зловещие интонации.

— Антон Михайлович! — говорю я ему по возможности более проникновенно. — Хватит темнить, объясните мне, наконец, в чем дело?

— Объясню, — говорит Михалыч, все так же глядя куда-то в окно автомобиля. — Объясню. Ты в своем интервью, позволь тебя спросить, с какой целью подтвердил, что нашу партию финансирует один из олигархов?

Ну, конечно, я так и знал, что вопрос коснется именно этой темы! Действительно, на словах наше политическое движение против олигархов. Поддерживать олигархов — идея, не способная снискать большой популярности в народе. Другое дело, когда некий магнат начинает снабжать некую политическую партию деньгами. Из благородных, как правило, побуждений. От денег этих никто отказываться не намерен, однако тут же возникает проблема — как объяснить эту противоречивую ситуацию своим рядовым избирателям? Как увязать теоретическую базу с практическими действиями?

И конечно, в отсутствии лидера партии, на эти весьма щекотливые вопросы должен ответить какой-нибудь другой ее виднейший функционер. Журналисты, предчувствуя очередную скандальную сенсацию, вились надо мной, как мошки, умоляя об интервью. И я, действительно, взял на себя смелость озвучить от своего имени позицию партии по данному вопросу. По-моему, получилось даже очень неплохо, удачно даже. Пришлось, конечно, придумать пару мифов, исхитряясь доказательствами того, что, оказывается, не все олигархи такие уж плохие, а некоторые из них прямо-таки пекутся о народном счастье.

Однако, видите ли, нашему руководителю и это не понравилось. Что же теперь делать? Что ему ответить на его упреки?

— Видите ли, — говорю я, собрав всю свою изворотливость, — ситуация сложилась серьезная, а шила, как известно, в мешке не утаишь. Раз уж просочились слухи об этой финансовой сделке, рано или поздно до правды кто-нибудь из журналистов докопался бы. Вы ведь их знаете!

Михалыч, не глядя на меня, задумчиво кивает головой, то ли соглашаясь с моими доводами, то ли признаваясь в близком знакомстве с журналистами. Я тем временем продолжаю свою мысль: