Сколько здесь совершенно незнакомых мне людей! На противоположной стороне стола, немного поодаль, я замечаю Генерала, Канцлера, и Герцога с Герцогиней. А еще дальше сидит она — Принцесса! Она открыта для моих взоров, а значит, и я для нее.
Вот чье внимание к себе я воспринял бы сейчас с радостью! Однако Принцесса как будто и не подозревает о моем существовании. Сколько, все-таки, народу за столом! Я совсем затерялся среди них!
Не знаю, проявил ли кто-нибудь из присутствующих ко мне интерес. Я, со своей стороны, посчитал невежливым демонстрировать излишнее свое любопытство. Тем более, что большинство сидящих за столом уже приступили к трапезе, и я сосредотачиваю все свое внимание на том, как же происходит этот процесс. И почти тут же с удовлетворением обнаруживаю, что владею всеми необходимыми для этого навыками.
Я быстро осваиваю приемы владения ложкой, и тут же с ее помощью приступаю к поглощению некоего кушанья из находящейся прямо напротив меня тарелки.
И даже какие-то смутные то ли догадки, то ли воспоминания начинают всплывать в моем сознании. Я почти уверен, что знаю названия блюд на обеденном столе. Вот, у Магистра, по-моему, кушанье называется "рыба". А у сидящей напротив меня незнакомой мне женщины — я почти в этом уверен — "тушеные овощи". Интересно, откуда я все это знаю?
Тем временем, Магистр замечает мой явный интерес и к его блюду, и к его манере держаться за столом. Он поворачивается ко мне всем своим корпусом, и вопрошающе на меня смотрит.
— Что, любопытно? — задает он мне вопрос.
Я машинально киваю головой — да, любопытно.
— Что тебя интересует? — снова спрашивает он меня, демонстрируя свою готовность к моему немедленному просвещению.
— А... Как называется Ваше блюдо? — выдавливаю я из себя вопрос.
— Мое блюдо называется "жареная рыба", — отвечает он.
Потрясающе! А он смотрит на меня, как будто ожидает моего следующего вопроса.
— А мое блюдо как называется? — спрашиваю я.
— Твое блюдо называется "манная каша", — отвечает он мне. — Нравится тебе?
Я отвечаю ему утвердительно.
— Вот и ешь! — напутствует он меня, а потом назидательно поднимает к потолку свой палец. — И помни, что первейшая твоя обязанность по отношению к обществу — это тщательно пережевывать пищу! Понял?
Я понятливо киваю в ответ. И углубляюсь в свою манную кашу, стремясь со всей ответственностью исполнить этот его завет. Приятно, все-таки, быть полезным обществу, тем более, когда это сочетается с явным удовольствием для себя самого!
С большим аппетитом я съедаю свою порцию, и теперь копошусь, подбирая с тарелки остатки каши.
— Ну, как? — снова спрашивает меня Магистр.
— Здорово! — не скрываю я своего восторга.
— Хочешь еще?
Немного помявшись, я утвердительно киваю. Магистр поднимает свою руку вверх, и тут же я замечаю, как за его спиной оказывается непонятно откуда взявшийся человек в черном обтягивающем одеянии, в каком-то смешном на мой взгляд завитом парике, и в белых перчатках. Выражение лица этого человека прямо-таки излучает предупредительное внимание.
— Еще каши нашему молодому другу! — отдает распоряжение Магистр, и человек за его спиной, отвесив затылку Магистра почтительный поклон, бесшумно исчезает.
— Это Слуга, — поясняет мне Магистр, небрежным кивком указывая себе за спину. — Его обязанность — прислуживать всем нам за столом. Если что, обращайся к его услугам, он всегда к ним готов.
Я спешу поблагодарить Магистра за такие ценные сведения, и почти тут же замечаю, что с другой стороны стола, за спинами обедающих, стоит женщина, одетая в такое же черное, как и у Слуги, платье, с белым фартуком, и в белых же перчатках.
— А это, соответственно, Служанка, — поясняет мне Магистр.
Буквально через несколько мгновений руки в белых перчатках, появившиеся откуда-то из за моей спины, бережно ставят передо мной новую порцию каши. Я смотрю на нее, и в голове моей рождается новый вопрос. И обращаю я его, конечно же, снова к Магистру.
— А откуда берется эта каша? — спрашиваю я его.
Мне мой вопрос кажется вполне невинным. И даже вполне естественным. Действительно, мне очень бы хотелось знать, откуда взялось на столе то самое блюдо, которое я только что с таким аппетитом поглотил.
Но на Магистра вопрос мой производит какое-то странное воздействие. Он вдруг откладывает в сторону вилку и нож, которыми весьма ловко орудовал до этого. А потом снова поворачивается ко мне всем своим корпусом, и с нескрываемым интересом молча начинает меня рассматривать. Может быть, я ляпнул-таки какую-то глупость?
— Значит, ты хочешь знать, откуда взялась твоя каша, — то ли спрашивает, то ли утверждает Магистр, продолжая меня в упор разглядывать. И мне начинает казаться, что я уже совершенно не хочу знать этого. Я просто молчу ему в ответ.
— Ты, я вижу, любознательный малый! — как мне кажется, с некоторым даже уважением ко мне отзывается на мое молчание Магистр. — Хочешь все знать, во все вникнуть...
Я, на всякий случай, сохраняю на своем лице некоторое неопределенное выражение.
— В таком случае, — продолжает Магистр. — Тебе будет полезно съесть яблоко!
Я непонимающе смотрю на него.
— Почему? — спрашиваю.
— Если хочешь все знать, съешь яблоко.
— Правда?
Но Магистр уже отвернулся к своей тарелке, и всем своим видом показывает, что поддерживать разговоры со мной он больше не намерен.
Я оглядываю стол в поисках яблок. В этом мне услужливо помогает сидящий рядом Менестрель. С весьма любезной улыбкой пододвигает ко мне небольшую тарелку, на которой лежат три круглых зеленых, ароматно пахнущих фрукта.
— Вот они, яблоки! — сообщает мне Менестрель. — Бери и ешь! Только не спрашивай, пожалуйста, откуда они берутся!
Ну уж нет! Этого я спрашивать не буду. А лучше я... И я осторожно беру с тарелки одно из яблок.
— Спасибо! — говорю, обращаясь к Менестрелю. Он отвечает мне учтивым наклоном головы.
Неужели, правда? Стоит только съесть это вот яблоко, и ответы на все мои вопросы придут сами по себе? Верится с трудом, но ведь... Но ведь в это так хочется верить!
Во всяком случае, стоит попробовать! Но только не здесь. Лучше всего — унести яблоко с собой, в свою комнату. А еще лучше сначала поговорить на эту тему с Бароном — что он на это скажет?
Едва скрывая свое нетерпение, я дожидаюсь конца трапезы. Дожидаюсь того момента, когда актеры, побросав на стол салфетки, уже начинают вставать из-за стола и неспешно перемещаться в направлении выхода из Обеденного Зала.
В этот момент ко мне подходит Барон. Но оказывается, только лишь для того, чтобы сообщить, что дальше компанию мне он составить не может. Что ему срочно нужно идти по каким-то своим делам.
Видя мое почти возмущение таким поворотом событий, Барон считает уместным проявить некоторую строгость.
— Я тебе уже объяснял, — сообщает он мне назидательно, — что этот мир не состоит из одних развлечений. У каждого обитателя здесь много различных обязанностей. Здесь каждому находится дело, и тебе в том числе! Сейчас я настоятельно тебе рекомендую заняться тем, о чем мы совсем недавно с тобой говорили!
И смотрит на меня взором, не допускающим никаких возражений. Мне остается только молча внимать ему.
Барон уже спешит куда-то, по каким-то своим, неведомым мне делам. Полностью предоставив меня самому себе. И мне не остается ничего другого, как, взяв со стола свое яблоко, зажав его в руке, покинуть Обеденный Зал и направиться прямиком в свою комнату.
Там, не откладывая дела, я приступаю к эксперименту с яблоком. Пробую его, потом съедаю его целиком, оставляя один лишь несъедобный огрызок. Потом ложусь на кровать, в ожидании познания окружающего мира. Лежу так некоторое время, но никакого познания ко мне не приходит. А вместо него приходит некоторое недоумение. В чем дело? Где обещанный эффект?
Видимо, что-то я сделал неправильно. Возможно, как-то не так я ел это самое яблоко. А может быть, одного яблока мало? А может, это какое-то неправильное яблоко? Может быть, его надо было есть именно в Обеденном Зале? Вдруг за его пределами оно непостижимым образом утратило все свои полезные свойства?
Горькая истина все явственнее пытается обнаружить себя.
Как это ни печально, следует констатировать, что не так уж все просто в этом мире! Что ответы на все его загадки и тайны, скорее всего, не кроются в яблоках. Мало ли, что сказал Магистр! Барон, к примеру, ничего не упоминал о таких простых способах познания мира. Он говорил совершенно о других способах.
Я встаю с кровати, и смотрю на книги, что лежат на моем столе. Потом беру одну из них, и раскрываю на первой попавшейся странице.
Глава 5.
Барон не стал оставлять меня в одиночестве надолго. Вскоре он, предварительно постучав в дверь, входит в мою комнату. Как я рад его видеть! Он же, увидев меня с книгой в руках, весьма одобрительно качает своей головой.
— Занимаешься? — участливо интересуется он у меня. — Читаешь классиков? Молодец!
Я не стал скрывать от него правды.
— Честно сказать, — отвечаю ему. — Я только начал. Еще ничего толком не понял.
— Чем же ты до этого занимался? — спрашивает он меня.
И тут я, безо всяких предисловий, выдаю ему бесхитростную историю про яблоко.
Мой рассказ Барон находит чрезвычайно занимательным. Сидя на кровати, он довольно продолжительное время не смеется даже, а просто тихо стонет в каком-то изнеможении, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом пытается приобрести обычный свой серьезный вид, но это ему удается лишь на краткий миг, после чего его снова постигает приступ безудержного веселья.
Сейчас, уже в полной мере осознав всю степень своей наивности, я и сам готов улыбнуться над собой.
Отсмеявшись, Барон, сочувственно хлопает меня рукой по плечу и говорит:
— Ничего, бывает! Народ у нас здесь с юмором. Что и говорить — артисты! Тебя разыграли, в лучшем виде! И ты, наивная душа, попался на эту уловку! Запомни — нельзя верить всему тому, что тебе говорят! Надо быть осмотрительнее. Могло ведь быть еще хуже! Я представляю, что бы было, если бы тебе намекнули про "гранит науки"!
Про "гранит науки" я ничего не понял, да и не хотел понимать. И вообще на тему собственного легковерия и наивности мне не очень хочется разговаривать. Гораздо интереснее для меня другой вопрос. На который мне никто так до сих пор не смог дать внятного ответа.
— Барон, скажи мне, откуда все это берется?
С Барона моментально слетает благодушный вид.
— Что берется? — переспрашивает он меня, хотя по его глазам я вижу, что он уже понял, что я имею в виду.
— Все берется! — уточняю я. — Откуда? Откуда берется еда?
— Почему тебя это интересует? — спрашивает он меня, в свою очередь.
Я неопределенно пожимаю плечами.
— Это весьма сложный вопрос, — говорит Барон, приобретая несколько задумчивый вид. — Я попытаюсь тебе это объяснить, если у меня получится.
Он глубоко вздыхает, собираясь с мыслями, и, наконец, приступает к изложению темы.
— Ты правильно заметил, что все в нашем мире существует не просто так. Как тебе уже известно, у нашего повседневного существования имеется великая цель — создания и воплощения Пьесы. И, во имя этой великой цели, для актеров должны быть созданы все необходимые условия. Эти условия включают много чего — сценические костюмы, декорации, реквизит и иная бутафория. Актеры в процессе своего жизненного творчества должны где-то жить, и чем-то питаться. А в свободные от творчества минуты обитатели мира должны иметь возможность проведения досуга в соответствии со своими личными предпочтениями. И мир наш устроен именно таким образом — предоставляя своим обитателям все желаемое, взамен он требует лишь одного — добросовестного участия в Пьесе.
— Как это — требует?
Признаться, это мне не совсем понятно. Барона, глядя на меня, продолжает:
— Дело в том, что все материальные блага, в частности, та же самая еда, дается нам не просто так. А только в обмен на наше участие в Пьесе.
Я внимательно слушаю.
— В принципе, такую систему следует признать совершенно обоснованной, и даже мудрой. Ведь, кое у кого из участников нашего театрального действа может оказаться недостаточным чувство личной ответственности за исполняемую им роль. Не все готовы беззаветно отдаться служению Сцене. Кое-кто может заявить, что лично он участвовать в этом Спектакле не намерен, и ему не интересно играть какую-то там заштатную роль. Но, в интересах Пьесы, этого ведь никак нельзя допустить! Пьеса, во имя своего продолжения, требует одинаковой отдачи и от главных действующих лиц, и от второстепенных. А значит, требуются действенные методы воспитания у актеров чувства ответственности за наше общее дело. Как ты полагаешь?
Он обращается с этим вопросом ко мне, но мне абсолютно нечего ему ответить. У меня еще нет никакого мнения на этот счет. Честно говоря, я вообще с трудом могу понять, о чем сейчас толкует Барон.
— А разве есть такие актеры, которые недовольны своим участием в Пьесе? — спрашиваю я удивленно.
Все то, что я слышал до сих пор, вселяло в меня уверенность, что участие в Пьесе — это весьма почетная обязанность местных обитателей. Мне как-то непривычно думать, что кто-то может добровольно отказаться от такого участия. Но Барон печальным кивком головы подтверждает свои слова — бывает!
— Но на этот случай, — продолжает Барон. — Существует весьма действенный принцип. Специально для того, чтобы простимулировать таких вот потенциально нерадивых актеров. А так же для того, чтобы поощрить более радивых участников Пьесы. Для этого и существуют в нашем мире так называемые "понты".
— Как? — переспросил я, снова услышав это незнакомое мне пока еще слово.
— "Понты"! — повторил Барон со значением. — "Понтами" все меряется в нашем мире. Написал хороший Сценарий Акта Пьесы — получаешь "понты". Чем лучше написал, тем больше получил. Потом, сыграл на Сцене свою роль — снова получаешь "понты". Чем лучше сыграл, тем больше получил. Таким образом, всякий обитатель этого мира зарабатывает "понты", в количестве, соответствующем своему творческому вкладу в дело Пьесы.
— А зачем? — интересуюсь я, не улавливая пока никакой логической связи.
— Затем, что заработанные тобой "понты" можно тратить. На ту же самую еду, на разные другие полезные и бесполезные предметы. На развлечения и иные удовольствия. Да мало ли на что! "Понты" — эта такая хитрая штука, что всегда найдет себе применение. Сколько бы ни было их у тебя, всегда найдется, куда их потратить.
— А какая тогда разница? — не понимаю я.
— Потом сам поймешь, — уверяет меня Барон. — Тот, у кого "понтов" больше, он и ест, что повкуснее, и носит, что покрасивее, и спит, на чем помягче. Понимаешь?
Мне кажется, что я начинаю понимать.
— Да и вообще, — продолжает Барон, — Так уж повелось, что тот, кто "на "понтах", пользуется в нашем обществе повышенным уважением. Иные из здешних обитателей вообще видят смысл своего существования в том, чтобы копить "понты", и откровенно этим кичатся. Иначе говоря, "понтуются". В-общем, "понты" имеют большое значение в этом мире. Но главная их роль, все же — это создание действенных стимулов для наших творческих проявлений. А значит — служить на благо нашей всеобщей великой идее!
