Седьмой Принцип

Из этого печального, но, в общем, проходного момента своей жизни он вынес два урока. Во-первых, как закрепление пройденного, что воровать нехорошо. Тем более что рано или поздно это бумерангом вернется к тебе, и ты неожиданно лишишься самого нужного. Будет очень обидно. И, отсюда, во-вторых: за добром следует внимательно приглядывать, так как далеко не все усвоили урок номер один.

В общем, после того давнего случая с перчатками у него как отрезало, и ничего чужого он больше никогда не брал. И все, кто с ним общался, знали его щепетильность в этом вопросе. Поэтому-то так неприятно поразила его недавняя история с комодом, в краже которого заподозрили его. Теперь-то он понимал, что сделали это неспроста, но зачем это было нужно и кому выгодно, сообразить не мог. Это все к вопросу о принципах. Украсть и подставить другого, невиновного, вот он бы так никогда не поступил, не смог бы. Не укради, не подличай. Но это его принципы, наверное, не все, но основные, по которым живет он сам. К другим правилам, кстати, он всегда относился довольно лояльно, резонно считая, что нет нужды чрезмерно напрягаться там, где можно проявить гибкость. Только вот имеют ли его принципы отношение к тем, о которых говорила Нина Филипповна? Все-таки принципы, определяющие и формирующие жизнь вообще, как феномен, глобально, это, очевидно, нечто совсем иное, по масштабам и по мощи. Тем более невероятно, что вся эта изначальная силища могла ополчиться на него. А, главное, за что? Вот загадка.

Загадка или не загадка, но хотелось бы все же выяснить, почему так складывается его жизнь? Не дурак же, не пьяница, не пофигист какой, наоборот, кое в чем и талантлив даже, но, тем не менее, в итоге все получается из рук вон плохо, и с каждым днем — хуже. Особенно в последнее время. Другой бы плюнул, махнул рукой, а он зачем-то упирался изо всех сил, дурак такой. Что он хотел кому доказать? Что он мог доказать? Никому и ничего. Впрочем, если уж кому-то что-то доказывать, так в первую голову себе. Что он не пустое место, и что нельзя с ним вот так, бесцеремонно и нагло обходиться.

Поэтому, он обязан разобраться во всем и докопаться, кто же ему вредит и за что. Кто и за что? Не должно быть наказания без вины. Если он виноват — пусть объявят, в чем его вина, и тогда он готов возместить. Если не виновен, — пусть оставят в покое.

Какие-то силы, какие-то боги. Принципы. Какое им дело до отдельно взятого человека? Но почему-то они вредят ему, именно ему. Мстят? Почему? За что? Что такого он сделал в этой жизни, за что теперь его достают? Он не знает за собой, не помнит никакой провины. Так... тогда, может быть, в другой жизни? О, Господи! И как теперь быть? Как вырваться из этого круга? Кто и когда скажет: хватит! Довольно! Короче, его все это уже допекло, достало, подперло под горло так, что не вздохнуть. Весь этот бред. Пришла пора разобраться.

Легко, однако, сказать — разобраться. А с чем именно? С прошлой жизнью? Но с какой? Или, с которой?

И тут посреди сумбура, хаоса и сумерек сознания вдруг перед Лисом замаячил призрачный пока выход, он же — переход, уже на другой план бытия, нематериальный.

— О, Господи! — повторил он вслух ставший привычным в последнее время возглас. Вот этого ему только не хватало! Нет, когда просто потрепаться, или если посмотреть передачу по телевидению, тогда, пожалуйста. Тогда со всем наличным интересом и вниманием. Но вот так, в реальности забраться в дыру в собственной голове, которую сам же и расковырял? Нет, к этому он не готов. Рановато ему, пожалуй, не созрел еще.

А не упустил ли он чего? Какой-то мелочи, или совсем не мелочи, какого-то факта, события, или, может быть, вещи? Чего-то, в чем заключен ответ или подсказка, что лежит на поверхности, рядом, и предательски молчит? А ведь что-то такое должно быть, и оно есть, он чувствовал, почти осязал, но вспомнить никак не мог. И снова, и снова он запускал мысли в поисках ответа по кругу.

Он вскакивал с кресла и начинал кружить по квартире, натыкался на мебель, цеплялся плечами за углы и косяки, вглядывался в глаза ежей в надежде разглядеть в них подсказку, ну, хотя бы искру. Он подолгу замирал у окна, всматривался в дали, но дали не были ясны и открыты, их заволакивал туман. Такой же студеный сумрак, словно ожившая старая амальгама, постепенно стал наполнять и квартиру, но он был никак не свойством пространства, а его личным внутренним свойством. Особым состоянием, в котором, он ощущал, время его замедлилось, почти остановилось, но не полностью. Время замкнулось и закружило в просторном хороводе, центром которого был он сам. И тогда в это медленное коло стали вовлекаться факты, события и мысли, которые он неоднократно уже передумал, и совсем новые, картины, предметы, даже запахи и звуки в виде знакомых и сразу узнаваемых образов. Он не мог сказать, все происходило перед его внутренним взором, или же выплеснулось наружу, вовне. Да, да, все стало единым, растаяла перегородка между ним, его сознанием и внешним миром. Он пребывал в радостном и трепетном подъеме, которого не испытывал никогда прежде, словно омыл его душу живительный поток, и, наконец, сейчас, сейчас появится в нем то, что он жаждал найти и узнать...

И тут в эту искусственную идеальную конструкцию сознания ворвался посторонний звук, и разрушил ее. Поток рассыпался на звонкие осколки, а вместе с ним разбилась и надежда на скорую разгадку. Волшебная амальгама растаяла, пространство стало прежним, обычным пространством Мишкиной квартиры, в дверь которой кто-то тихо стучал.

Да, сомнений не было, кто-то стучался, очень осторожно, короткими сериями. Тук-тук-тук. Пауза. Тук-тук-тук. Снова пауза. И опять, тук-тук-тук... Кто-то стучал в дверь, делая паузы и прислушиваясь, не возникнет ли за ней какого ответного движения, и снова стучал. Очень тихо и деликатно, явно боясь потревожить и надеясь на то, что ответа не будет. 'Но почему не используют звонок? — слегка удивился Лис. — Проще же позвонить, или он не работает?' Он нахмурился, отмахнулся от своего вопроса. Какая ему разница, звонят или стучат? Итог-то один: ему мешают, его отвлекают, его прерывают на самом интересном и важном месте его размышлений. Он замер там, где его застало вторжение, на пороге прихожей, он даже стал дышать через раз, осторожно и тихо-тихо, стараясь не выдать себя ничем и надеясь, что тот, за дверью, в свою очередь поймет всю тщетность своих попыток достучаться и уйдет восвояси. Да, вот именно так, по-японски. Восвояси.

Глава 7

Явление Анны и ежики моченые

Незнакомец за дверью был настойчив. Чрезмерно настойчив. И когда Лис вовсе перестал дышать, он уловил тихий, как шелест сквозняка, шепот из замочной скважины.

— Веня, Веня... Вениамин! Открой, я знаю, что ты там...

Его поразили не столько слова, сколько голос, которым они были произнесены. Он узнал его, голос принадлежал Анне, Мишкиной бывшей. Пребывая в удивленном, притом весьма, состоянии, Веня сделал два шага вперед и повернул вертушку замка. Дверь приоткрылась, и в образовавшийся небольшой проем быстро просочилась своим округлым, 'фигуристым' телом Анна, — и тут же защелкнула за собой запор. Она чмокнула Лиса в щеку, попутно смутив его упругостью бюста, и прошла в комнату. Сохраняя ощущение ее прикосновения, пытаясь разгадать, а для того продлить, внезапный поцелуй прижатыми к щеке пальцами, Веня последовал за ней.

— Ты один? — спросила Анна, утвердившись в центре комнаты, под люстрой, и оглядываясь.

— Ну, разумеется, я один, — пожал плечами Лис. — А ты хотела здесь встретить кого-то еще?

— Нет-нет! — отрезала гостья, как-то уж очень нервно дернув плечом и, отвернувшись, отошла к стене, где на серванте зло косили глаза на бывшую хозяйку ежи. — Ежики... — произнесла она голосом, грустным от воспоминаний, и легкой рукой прошлась, едва прикасаясь, по колючкам. Ежики, уловив ее грусть, и нежность, и другие чувства, тут же ее простили. — Нет, — повторила Анна, — я хотела... Мне нужно было увидеть тебя.

— Но никто, ни одна душа не знала, что я здесь, — недоверчиво протянул Веня. — Кроме Мишки, конечно...

— Он совершенно не при чем, — поспешила успокоить его Анна. — Это немного трудно объяснить, но... Я просто знала, что ты здесь, и все. И, в конце концов, если это так, все остальное не важно.

— Но я-то тебе, зачем понадобился? — продолжая думать о своем, тупил Веня.

— Неужели это нужно тебе растолковывать? — вместо ответа спросила, словно щелкнула пальцем по лбу, Анна. Голос ее — и так низкий и грудной, провибрировал, опустившись почти до инфразвука. Ну да, ну да, когда она использовала эти свои обертоны, у него всегда начинала подрагивать его мужская железа. Она, наверное, догадывалась об этом и просто подразнивала его. Самка. Но раньше был Мишка рядом с ней, и она, посмеиваясь и забавляясь, ускользала за его широкую спину. У него, кстати, была Марина... Теперь же все изменилось, все стало по-другому. Или нет?

Анна сняла очки и, сдвинув ежиков, положила их на сервант. Глаза ее, зеленые, близорукие, сразу приблизились. Свободным жестом она откинула со лба волосы и, запрокинув голову, посмотрела в лицо Лису. Руки она опустила вдоль тела, положив ладони на бедра, одна чуть выше другой, и прижала локти к талии — линии рук подчеркивали изгибы фигуры. Женщины умеют, когда им надо, так сгруппироваться, что как-то сразу не женщина получается, а снаряд невероятной сексуальной силы. И вот она уже и скромная, и покорная, а в запрокинутом лице — вызов. Ну, что с ней делать? А делать с ней теперь следовало только одно...

Сколько он ее помнил, она всегда носила облегающие, по фигуре, платья, и ему казалось, что снять их можно только распоров ткань ножом. Он ошибался, он ничего не знал об этом. Платье соскользнуло с ее тела, словно покрывало с памятника, едва он расстегнул застежку сзади на воротнике...

И все же — нет.

Воображение его понеслось вскачь, и он не смог с ним совладать, но она как всегда была начеку.

— Да не парься ты так, — грустно усмехнулась Анна.

Вот же, и ведь совершенно его не боится. Что не сможет с собой совладать.

— Да я не... — начал оправдываться Веня, но она его прервала.

— Не надо слов. Если хочешь знать, я ценила тебя как друга больше всего за то, что ты никогда не мог решиться. Вот на то самое. Хотя, все твои мысли и желания всегда были написаны у тебя на лице. Ты же, как открытая книга, Венечка! Только не ленись, читай, перелистывай. Кстати, мне очень нравилось, да и сейчас тоже приятно, то, как ты реагируешь. Но не напрягайся, дружочек, я не за тем сюда пришла.

— А зачем тогда? — пролепетал совсем сбитый с толку Веня. То, что говорила Анна, было правдой: когда она находилась рядом, у него всегда кружилась голова. Так кружилась, что мысли о Марине неизменно отлетали прочь. Он смотрел на нее, как смотрятся в омут, страстно желая сорваться, нырнуть, уйти в эту бездонную глубину, и не решался сделать шаг. Кстати, почему? Тоже — вопрос, почему одним такие шаги даются легко, а другим — никогда. Может, потому, что те, кто шагал, никогда не думал, как будут возвращаться назад, а он, прежде всего, думал именно об этом? И все же, эта женщина обладала некой магией, иначе ведь не объяснить ее воздействия на него. И, слава Богу, что она лишь слегка поддразнивала его, чуть-чуть заводила с помощью своих чар, но никогда не включала их на полную мощность. Хотя, может, как раз и следовало бы, на полную мощность. Но ведь Мишка, Мишка... Через этот камень он никогда не мог переступить. Да и теперь не мог. Или, мог? Черт, он совсем запутался, заколебался...

— Да так, посмотреть, в каком ты состоянии, может, в чувство немного привести. В тонус, — объяснила Анна. — Я, вообще, продукты принесла, пойдем, покормлю тебя. Голодный, небось? Сумку забери.

Заглянув в прихожую, он увидел оставленную ей там у двери сумку. Взяв ее, он понес сумку на кухню, по дороге оценивая: ого, тяжелая!

— Здесь не все для тебя, не надейся, — объяснила и несколько остудила разгул его голодной фантазии Анна, выгружая продукты на стол. — Мне еще семью кормить надо. Но кое-чем с тобой поделюсь.

Пока Анна занималась готовкой на скорую руку, Лис, чтобы не путаться под ногами, стоял у окна и думал какие-то нелепые мысли. Нелепые именно в его ситуации.

Как странно все складывается, думал он. Просто невероятно. Разве предполагал он когда-нибудь, что между ним и Анной может что-то произойти? Представлял, да, и часто, всякий раз, когда видел ее. Но предполагать, тем более, целеполагать — нет. С чего бы? Не с его счастьем. Он-то знал, всегда знал, что это невозможно. Мечты и фантазии, конечно, возникали, куда без них, ведь его мужское начало не могло никак не откликнуться на ее вызывающую женственность, не скрываемую, к тому же, а гордо демонстрируемую, точно штандарт. Но всегда существовало табу, которое он даже не пытался переступить. А теперь, интересно, табу исчезло? Вместе со многими другими вещами? 'Вот интересно, — думал Лис, — переспать с женой друга, пусть и с бывшей, пусть с другом у тебя отношения непонятные, и все же, переспать с его женой, это нарушение закона? Того самого принципа, основополагающего? Или это совсем другое, и принципы здесь ни при чем?'

Точного ответа он, как обычно, не узнал, хотя, по ощущениям, да, являлось нарушением. К своему удивлению, он понял, почувствовал, что не стал бы рефлексировать по этому поводу, не раскаивался бы, и ни о чем не сожалел — если б его фантазии в отношении Анны материализовались. Он тут же нашел объяснение: жизнь, все-таки, процесс не линейный, а скорей алхимический, и чистое золото в нем образуется из смеси совершенно разных, зачастую несовместимых ингредиентов. Все зависит от внутренней логики событий, главное, уловить ее и почувствовать. Иногда ему казалось, что он начинал улавливать логику того, что происходит... Но понять ее до конца все равно не мог.

Потом Анна принялась кормить его. Сев напротив, она, подперев ладонью щеку, с умилением смотрела, как он ест.

— Эх, — сказала, насмотревшись, — одно удовольствие наблюдать, как ты уплетаешь. Аж на душе теплей становится. Тем более, что сама приготовила. Интересно, правду ли говорят, что как кто ест, таков тот и в постели? Вот ты, какой в постели? А? Буря и натиск? Судя по тому, как метешь — таки да.

От неожиданного скользкого вопроса Веня поперхнулся, что-то замычал с полным ртом, покраснел и стал вращать глазами. Вот, опять она!

— Я просто проголодался, — смог, наконец, оправдаться он.

— Ешь, ешь, — принялась успокаивать его Анна. — Это я так, мысли вслух. Ну, хорошо, не буря и натиск, тогда — вдумчивое и глубокое проникновение. Всестороннее. Так, что ли? Хотя, чего гадать, если можно просто попробовать, правда? Но ты ведь никогда не решишься, я знаю. Я тоже не из тех, кто первая мужика в постель тянет. Вот и получается, что, вроде, все предпосылки налицо, но в результате ничего не выходит. А, вообще, все правильно. Все идет, как должно идти. Значит, иначе и не может, и не должно. Она усмехнулась: — Смешно, вообще-то, глупо и смешно. Скажи кто еще вчера, что буду кормить тебя обедом и вести с тобой такие речи, удивилась бы страшно. Не поверила бы ни за что. Маринка твоя, если узнает, просто осатанеет...