Семь тысяч сто с хвостиком

— Будь осторожен, Ванюшенка!

— Не беспокойся, Бог убережет! — супруг поцеловал сначала Ольгу, а потом и любимую дчерь, после чего отправился к себе переодеться чтоб ехать на государеву службу. Не думал он, что она станет такой опасной, когда стремился на нее и бил челом перед государевыми людишками, что решали его судьбу. Думал, что подзаработает маленько, да поправит дела свои расстроенные прежней войной.

Мать и дочь остались одни в родительской спальне. Софья забралась на кровать и прижалась к матери. Они обе были встревожены и обеспокоены, но к этим чувствам у дочери прибавилось и новое совсем не изведанное. Оно ее переполняло и крутилось на языке.

— Матушка, как тебе наш гость?

— Интересный, видный мужчина... красив...опять же в Москве занимает положение...

— А он не скучный?

— Милая моя, мужчина впервые в доме, он не знает семью, не знает привычки и порядки, установленные в ней, перед ним боярин, он послан сюда для исполнения государевой службы, а еще он видит прекрасную девицу. Ты думаешь он будет себя вести свободно? Конечно он скован был, но я чувствую, что он далеко не скучный человек!

— Да, матушка, но он всего сын боярский!

— Это не так уж и важно, как считают многие. И я, и папенька твой, мой горячо любимый супруг воспитывали в тебе уважение не к именам, а к делам. Пустое бахвальство своими предками не красит мужа. Только его дела. По делам судите о нем. Тимофей занимает высокую должность и при рвении завсегда найдет свое место в царских палатах.

— Я понимаю это, матушка...

— Так он тебе приглянулся? — мать заглянула в глаза своей дочери.

— Не знаю покамест..., но он довольно мил...

— Ой, не крути, Софья! — рассмеялась мать.

— Да истину говорю! Не разобралась!

— Ладно, не торопись! Никогда не торопись в выборе. Вона Анна, дочь Еремеевых. Поспешила. Ой любовь! Ой красавец! Выскочила очертя голову за муж. И что?! Сбежала! Позор на семью! Позор на мужа. Позор на нее! Сказывала мне тут Просковья, что тайно пишет Анна матери. Весточки шлет, но просит никому не баить. Сенные бабы говорят, что недалеко убежала, в Оскол. Там живет, но тайно гонцы Еремеевых имеют сношения с ней. Деньги от батюшки перевозят и письма обратно исправно доставляют. Так вот не желаю я такого позора на наши головы. Поэтому и прошу не торопиться с выбором супруга. Мы же не гоним тебя из терема!

Софья сильнее прижалась к любимой матери и поцеловала ей руку. Ольга же в ответ прижала дочь крепко и ее глаза немного заблестели от навернувшихся слез. Дочь рядом и всегда делится с ней своими думами и чувствами, а вот сын все прячет внутри себя. Никогда не поделиться наболевшим, ни с ней, ни с отцом. Петр всегда рос своенравным, упертым и молчаливым. Конечно, он тоже любил своих родителей и уважал их, но считал, что мужчине не гоже делиться с ними своими чувствами, что он сам может все решить и все знает, знает, как ему поступить. Может это и хорошо для молодого человека, вступающего на жизненную дорогу, но все одно сердце матери болело за сыночку своего.

ГЛАВА 7.

Леонтий залихватски спрыгнул со своего жеребца и подержал за узды коня московского государева мужа, который по возрасту был гож в сыновья тульскому сотнику, и был явно невоенного роду.

— Спасибо сударь, — поблагодарил спутника Романцев, немного неуклюже спрыгивая на землю, чем подтвердил подозрения стольника. Чувствовалось, что Тимофей не часто скачет в седле. — Здеся чё ли?

— Да, милгосударь...

— Темень, хоть глаз выколи! — посетовал Тимофей, оглядывая темный пустынный двор.

— Прохор! — гаркнул Леонтий Абросимов и мгновенно дверь избы отворилась, а в проеме показалась чья-то голова. — Пошто такая темень, как душа твоя?! Ну-ка распорядись осветить двор!

— Слушаюсь, Леонтий Еремеевич! Вы заходьте! У нас тут натоплено, тепло, наверное, взмерзли, на скаку, — сказал пристав Прохор, оглядывая нонешнего главу приказа и того, кого он сопровождал. Видимо, это и был тот, кого все ждали — особый обыщик из Москвы. Когда хозяин приказа и обыщик вошли в сени, Прохор послал одного из находившихся в избе стрельцов осветить двор.

Однако это не понадобилось, поскольку во двор стали стекаться стрельцы из полусотни в которой служил Ванька Чернобров. У некоторых из них в руках горели факелы, так что двор вскоре осветился. Тем временем Тимофей вошел вслед за головой стрелецкого приказа в комнату и также, как и он перекрестился на образа в красном углу. Комната показалась ему довольно просторной. Печной угол вопреки правилам не был занавешен и печь, покрытая узорчатыми изразцами, приковывала внимание каждого входящего в избу. Посередке комнаты стоял массивный дубовый стол, по краям которого на лавках сидело несколько служилых: пристав Прохор, один десятник, два пятидесятника и один сотник. Все они были в серых повседневных кафтанах, на поясных ремнях висели сабли, рядом с каждым на столе лежали перчатки с крагами коричневой кожи и только возле сотника лежала шапка, с шитым жемчугом изображением короны и посох, что говорило о старшинстве того стрельца. Ни пистолетов, ни пищалей обыщик при них не увидел, то ли они не взяли их с собой, то ли те хранились в каком-то другом месте. У дальнего окна за маленьким столом, заваленном грудой бумаги и стопками писчих книг сидел подьячий и что-то писал. Дьяка в избе не было, тот убыл к осадному голове, исполняя предписание воеводы.

— Доброго всем здоровья! — поприветствовал Тимофей стрельцов. Те встали и почтительно отвесили прибывшим поклон.

— Что задумались, товарищи мои? — тяжело выдохнул Леонтий скорее приветствие, чем вопрос, садясь рядом с другим сотником на лавку и приглашая сделать тоже самое Романцева. Он положил рядом с собой на стол свою шапку с такой же вышитой короной и хмуро посмотрел на сидящих.

Тимофей тоже подошел к столу и сел рядом с Леонтием, справа от него. Сидящие напротив пятидесятник и десятник потупили свои взоры. Подьячий, поднял голову над книгой, в которую что-то записывал и с интересом посмотрел на вновь прибывших государевых людей.

— Ну, чаво молчите? Али языки проглотили? — первым прервал молчание стрелецкий голова.

— Да что ж баить? — за всех выдохнул довольно молодой сотник Казма Головин. Несмотря на свои годы, Казма уже прошел огонь сражений с ляхами и числился на добром счету в Москве, там его пророчили аж в столичные стрелецкие головы. — Вот разумеем мы Леонтий Еремеевич, что подпалили склады не тати и не беглые, а ляхи, что вот уже месяц шалят на дорогах, сеют смуту и подбивают народец к крамоле.

— Да это знамо и без тебя! Об этих делах воевода давно отписал в столицу! Вот и господин особый обыщик прибыл к нам посля письменов воеводиных. Ты вот лучше скажи, как твои стрельцы несли дозор, коли пропустили ляхов?!

— Стрельцы справно несли дозор, но хитры ляхи попались...

— Стало быть никто и не виновен?

— Стрельцы в этом случае не лытали, а поступили как следовало. Это они и наткнулись на ляхов и зараз стали преследовать тех по слободам. И теперяча они караулят ляхов, что сховались в укрытии, ждут подмоги чтоб схватить их...

— Слухаю я тебя, Казма, и кажется мне ужо, что им по рублю надобно давать за их дела! А склады промеж тем сгорели. И добра там несметно сгинуло, — все еще сердито сказал Леонтий, но уже более примирительным тоном. — Вот я и вопрошаю, что далее делать будем? А коли ляхи начнут посадских людишек резать, как было уж не однажды!?

— Зараз по слободам гуляют усиленные стрелецкие и казацкие дозоры, коим велено всех смутьянов и буйных препровождать в воеводские темницы. Отправил я и конные разъезды на все тракты. Велено атаманом казацким быть готовыми выступить супротив крамольников всяческих, — ответствовал сотник Головин, вонзившись ладонью в свою густую бороду.

— Леонтий, а скажи мне, — тихо произнес Тимофей, но как только он издал первый звук в избе все замолчали, — кто доносил о смуте и крамоле?

— Так у воеводы есть на то свои холопы. Они посередь и посадского люда, и крестьян, и казачков, да и средь стрельцов их немало...

— Мне нужно с каждым побеседовать с глазу на глаз...

— Со всеми?! — удивился стрелецкий голова.

— Их много?

— Разумея, что тьма...

— Десять? Пятьдесят?

— Хм... раз в сам-пять...

— Ну, тогда с тем, кои знають больше остальных. Есть таковые?

— Как не быть!

— И где мне с ними повстречаться?

— Так, есть на то у нас специальная изба.

— Вот туды и ведите мне их. И еще! Там в бумагах воеводы сказано, что надобно мне дать в подчинение десяток стрельцов. Распорядись, Леонтий, чтоб десятка энтова была всегда подле меня...

— Слушаюсь, батюшка, — покорно сказал стрелецкий голова, понимая кто тут старший. Потом он посмотрел на седого пятидесятника. — Матфей Дмитрич, есть у тебя нонче вольная десятка?

— Есть, Леонтий Еремеич. Да вот хотя бы десятка Захара Котова, что околачивается зараз во дворе. Им уже дано особое предписание, вот его десятку можно и передать в подчинение. Только вот Захар...

— Что? — строго прервал пятидесятника Леонтий.

— ... Шипко горяч он. Сгодится ли он в таком деле...

— Пущай не куралесит! Голову оторву если чё! Понял?!

— Понял, батюшка...

— Вот, Тимофей Андреевич, и десятка тебе. Стрельцы справные, не раз ходили и на ляхов, и в дозоре они первые, и в сражении. А десятник их храбр, как черт, вот только маленько своенравен, но если его осечь, то горя с ним не будешь знать. Шоры ему нужны! Ну, а если чё не так, то ты сказывай мне, а я ужо разберусь.

— Поди поладим! — проронил Тимофей.

— Тебе сейчас позвать Котова? — спросил Леонтий.

— Думаю да...

— Прохор! — рявкнул голова. — Зови Котова к господину особому обыщику!

— Не изволь сердиться, Леонтий Еремеич, — услужливо пропел пристав и соскочил со своего места за столом.

Выйдя из избы, он плотно закрыл за собой дверь так, что внутри не было слышно, о чем он говорит со стрельцами во дворе. Скорее всего он готовил десятника к появлению перед очами головы и московского чиновника, да отвечал на вопросы стрельцов, томимых неведением. Однако Прохор вернулся быстро. За ним в избе появился крепкий мужчина лет сорока от роду, темноволосый с проседью. Седые волосы серебрили его голову ровно наполовину. Тимофею отчего-то подумалось, что так чернеет серебро на монетах, покрываясь патиной. Десятник Котов, держа в правой руке смятую шапку, отвесил не глубокий и совсем не почтительный поклон.

— Заходи, Захар! — строго приветствовал его Леонтий.

— Доброго здравия тебе Леонтий Еремеич! И вам господа хорошие не болеть!

— Проходи Захар, садись за стол, — не попросил, а приказал стрелецкий голова.

Десятник прошел в дальний угол избы и сел с противоположного края длинного стола, тем самым давая понять, что он знает свое место, но все это он проделал так, словно был каким-нибудь сыном боярским, гордо и с достоинством.

— Захар, вся твоя десятка здеся? — спросил также строго стрелецкий голова.

— Вся, батюшка...

— Будете отселе выполнять все указания господина особого обыщика Тимофея Андреевича Романцева.

Десятник встал и поклонился указанному мужчине, а потом и голове. Сев обратно, он сжал шапку сильной рукой и молвил.

— А что Леонтий Еремеич нам надобно выполнять? Ежели идти на татей, ты мы готовы хоть зараз!

— У вас нонче несколько иная забота, — отрезал голова.

— Пока нам предстоит вести беседы с посадским людом и дознаваться что тем ведомо о ляхах и их посулах.

— Так мы не обучены таким делам!

— Вам и не следует это делать. Это моя головная боль, а ваша оказывать мне посильную и всякую другую помощь!

— Стало быть нам зараз не нужны ни пищали, ни бердыши, ни сабли?

— Не торопись, Захар, — Романцев опередил открывшего было рот стрелецкого голову и спокойно, проникновенно, но довольно тихо сказал. — Выполняя мои указания не ведомо, что может приключиться. И пищали, да бердыши вам не надобно оставлять дома, они могут пойти в дело хоть зараз, хоть завтра...

— А что ж нам господин хороший предстоит делать?! — все еще с гонором громко спросил десятник.

— Ты, десятник, знай свое место! — прикрикнул Леонтий, возмущенный поведением своего стрельца. Ежели сказали тебе поступить в распоряжение господина особого обыщика, так будь готов выполнить любые его поручения, а не спрашать попусту! Сказано — выполни!

— Так я же не супротив! — Захар уже смиренно стал оправдываться. — Я токмо хотел узнать, в чем наша забота. Мои орлы готовы хоть зараз в баталию вступить, а я им скажу, что надобно укрываться в слободке!

— Да не укрываться! А мы, Захар будем первые смотреть в глаза ворогам и татям! Но чтоб так было, надобно найти их. Одни будут гнаться за ними по пятам и не знамо догонят ли, а другие умом да хитростью их поймают! — терпеливо объяснил Тимофей, понимая, что от взаимопонимания с десятником зависит его успешный труд.

— Ясно, батюшка, не серчай на меня, — примирительно произнес Котов, — впервые предаёмся такому делу...

— Господин стрелецкий голова, — Тимофей посмотрел на Леонтия, — сказывал ты знакомы тебе все сведущие людишки, что извещали о кромоле?

— Имеется список таковых, — кивнул головой стрелецкий начальник.

— Выдай его мне и проводи меня с десятником в избу допросную.

— Подьячий! — крикнул Леонтий подьячему. — Живо дай список видоков и послухов!

Подьячий соскочил со своего места и подбежал к стрелецкому голове, держа в руках свиток грубой бумаги. Леонтий развернул его, бросил в него быстрый взгляд и протянул Тимофею.

— Вот батюшка смотри, — сказал он обыщику, а потом, повернувшись к приставу, приказал тому. — Проводишь господина обыщика в губную избу, представь ему губного старосту и обеспечь господина особого обыщика всем необходимым!

— Слушаюсь, батюшка, — поклонился пристав и замер в ожидании того, когда Тимофей встанет и будет готов следовать за ним.

Романцев пробежал взглядом по содержимому бумаги, свернул ее и, встав из-за стола, натянул на голову свою дорогую шапку.

— Захар, скажи своей десятке подходить к допросной избе, и сам за ходи, я буду тебя ждать!

Вслед за приставом он вышел из избы оставив Леонтия выполнять свои обязанности, предписанные воеводой и смутным временем. Захар, когда они вышли во двор, собрал свою десятку и в ее сопровождении пристав повел Тимофея в губную избу. Она оказалась недалеко и им пришлось пройти всего с четверть версты.

— Вот батюшка, здеся, — поклонился пристав обыщику, открывая перед ним дверь натопленного небольшого сруба.

— Хорошо, ступай! — сказал Тимофей. Он не стал пока заходить в избу, а на крыльце повернулся к стрельцам, которые молча шли за ним всю дорогу до допросной избы во главе с десятником. — Братцы! Наше дело не менее важное и опасное, чем у других! Враг, облачившийся в своего, опасней нежели тот, что открыто пуляет в вас из пищали! Надобно найтить оного и помешать задумкам ворога государева, ляхам и смутьянам. Тепереча вы пойдете по хатам и начнете приводить сюда послухов, кои знают больше остальных.