— Он мирный,— сказал оцепеневшему от страха особисту Валька. — Своих не трогает, особенно выпивших.
Лесник опустился на лавку и тут же вместе с ней рухнул на землю.
— Ножки подгнили, — заржал Брусловский. Он, хотел, было подняться, но устало опустил голову на землю.
В глубину бриллиантовой россыпи Млечного пути, неудержимо понесся его раскатистый храп.
Такого звездного неба Пилюгин не видел никогда. Мимо застрявшего в Большой медведице Марса, стремительно пронесся спутник. В другой части небесной сферы — еще один. Он мчался от созвездия Стрельца к Жертвеннику. Вдруг одна из звездочек сорвалась с черного купола.
— Говорят, когда звезды падают, желание нужно загадывать, — прошептал заплетающимся языком Владимир Семенович. — Только бы на голову не упало. — Он тяжело выдохнул, закрыл глаза.
Утром контрразведчик Пилюгин очнулся от холода. Все тело ныло, а в голове шумело, словно в ванной, в которой забыли выключить кран.
Над столом нависали туман.... и наглая бычья морда, дожевывающая кусок картонной коробки.
На краю столешницы лежал пустой открытый ларец. Больше на столе не было ничего. Древние рукописи, черновики Глянцева, а так же монастырские схемы отставного майора явно пришлись по вкусу любезному другу Федора Арбузова.
-Нет!!! — закричал Владимир Семенович.
Ответственное поручение.
Семен Ильич глотнул густого, пахнущего полынью чаю, облегченно вздохнул.
-Ну, вот теперь и поговорить можно, — он опустился на стул рядом с Озналеном Глянцевым, только что доставленным в его кабинет конвоиром, — представляете, два дня уже голова болит и не проходит. До этого колени ныли, теперь голова. А, главное, спиртного в рот ни капли не брал. Может быть, болит, потому что разные мысли мучают. Кстати, а чем вы сами по утрам опохмеляетесь?
На неожиданный вопрос полковника Глянцев только пожал плечами.
-Знаю, знаю, — засмеялся Пилюгин, не дождавшись ответа,— рассол капустный, квас, а то и рюмка другая водки. Угадал? Я вам, Ознален Петрович, откровенно скажу, что нет лучше средства, чем стакан пива на пол-литра кефира. Главное соблюсти пропорции. Да... Редкая гогенцоллеровщина! Нет лучше средства,— повторил полковник, вдруг глубоко задумавшись, — или все же есть, а, Ознален Петрович? Может, пустынник действительно придумал какой-то необыкновенный эликсир? Гогенцоллерн, цоллерн, цоллерн... Он, может, и правду написал в грамотке, а вот вы...Мои ребята провели у вас в доме еще один небольшой досмотр. Повторяю, небольшой. Можно сказать, дружеский, но никаких теремков в железном ящике и документов не нашли.
-Как же так?
-Вот и я задал такой же вопрос. Не может быть, чтобы в доме Озналена Петровича ничего интересного не нашлось. Он же не будет просто так чепуху сочинять. А ребята мои только руками разводят. Да... Гогенцоллерн маринованный. Не могла ли ваша жена манускрипты перепрятать?
-Клянусь вам,— задергался всем телом Глянцев,— она не знала о них ничего.
-Успокойтесь, не нужно высоких эмоций. Бог с ними с манускриптами, я вам на слово верю. Кстати, я проконсультировался с несколькими товарищами, видными учеными, профессорами и они мне подтвердили, что в некоторых летописях времен Ивана III действительно упоминается некое зелье, которое "человече в разум воплощае, еже согрешивше в дни сем питием страстным". Вот видите, я тоже по — старославянски заговорил. Ну, давайте по существу проблемы. Вы должны понять, что если начнутся официальные поиски могилы старца Иорадиона в Ильинском монастыре, ничего хорошего ни для вас, ни для меня не будет. Даже если найдут захоронение и расшифруют тайну его "заряйки", никто вам спасибо не скажет. Уверяю, никто. Мало того, вас обязательно привлекут за то, что вы сразу не сообщили властям о находке ценнейшего серебряного кинжала с драгоценными камнями. А меня обвинят в буржуазном либерализме, так как я не завел на вас соответствующее дело. Сгорим мы с вами синим пламенем, и копоти не останется. У меня есть предложение — работать теперь вместе.
-Это как? — не понял Глянцев.
-А так. Будем вместе искать могилу старца Иорадиона. Вы и я. И не каких археологов, историков и тому подобных бездельников. Гогенцоллерн им в глотку. А найдем могилку, раскроем тайну отшельника, устраним все белые пятна в рукописях, тогда и преподнесем подарок нашему правительству. А может и лично товарищу Сталину. Скажем, нате вам на здоровье, пользуйтесь! А так, что мы будем попусту отвлекать от дел руководителей государства, у них и без нас забот хватает. Как предложение?
— Я на такое сотрудничество готов, — сразу согласился Глянцев,— когда вы меня отпустите, сегодня?
Полковник Пилюгин подлил себе в кружку кипятка из запаянного чайника, заложил по-сталински правую руку за лацкан пиджака.
— Если хотите, я вас прямо сейчас отпущу. Но только, как мы тогда попадем с вами на территорию Ильинской психоневрологической клиники?
-А какое это имеет...
-Самое прямое. Мы же не можем приехать с вами в лечебницу и попросить главврача дать нам возможность поискать на территории больницы могилу средневекового отшельника. Нас моментально зашнуруют в смирительные рубашки и там же, в психушке, навсегда и оставят. Понимаете?
Глянцев кивнул.
-Что же делать?
-Нам, а вернее вам придется попасть туда на вполне официальных основаниях.
-Это как, вы мне что, направление дадите?
-Хм. Можно сказать и так. Вы с сегодняшнего дня начнете симулировать какое-нибудь психическое заболевание. Например, паранойю. У нас в стране эта болезнь широко распространена и вам легко поверят.
-Параною, это что такое?
-Это когда вы, одержимые всякими бредовыми идеями пытаетесь навязать их другим. Вот,— полковник достал из ящика стола брошюру, — мне тут одна интересная книжица попалась. Ее изъяли у одного из врагов народа. "Очерки по психологии сексуальности" называется, некоего австрийского врача-психиатра Зигмунда Фрейда. Он утверждал, что всеми нашими поступками движет половой инстинкт. Словом, все начинается, грубо говоря, с конца.
-С какого конца? — удивился Глянцев.
-С мужского, разумеется. Впрочем, неважно. Говорите всем, что вы врач-психиатр Зигмунд Фрейд , что родились в 1856 году. Я вам эту брошюру на ночь дам. Память у вас хорошая. Запомните какие-нибудь словечки, выраженья. Тракторист, возомнивший себя Фрейдом! Это должно сильно подействовать на медицинскую комиссию.
— Я не совсем уловил, к чему устраивать этот балаган?
-Глянцев, вы вроде бы не похожи на жвачное животное, Гогенцоллерн вам в поджелудочную железу, а задаете дурацкие вопросы! Неужели непонятно? Комиссия признает вас душевнобольным и освободит от уголовной ответственности за подготовку теракта. Если забыли, я напомню, что в лучшем случае вам грозит двадцать пять лет магаданских лагерей.
Ознален Петрович хмуро сдвинул густые брови, сжал мозолистые кулаки.
-Итак,— увлеченно продолжал полковник, — комиссия вынесет заключение о вашей невменяемости и направит на принудительное лечение в психиатрическую больницу. Я позабочусь, чтобы вы попали именно в Ильинскую клинику. Живете вы от нее недалеко, это весомый аргумент. У вас родственники больные все как один, а органы правопорядка должны быть гуманными. В больнице, вы продолжите изображать из себя Фрейда, но спокойно, без фанатизма, а то вас запрячут в изолятор и весь наш план рухнет. Когда окажетесь в Ильинской больнице, то есть в бывшем монастыре, начнете потихоньку вынюхивать — где, что находится. За тихими больными во время прогулок почти не наблюдают, поэтому у вас будет полная свобода действий. Первым делом разведаете, где монастырская усыпальница. Скорее всего, под главным собором или рядом. В усыпальнице теперь, вероятно, столовая для идиотов или склад. Пока вы будете вести разведку, я попытаюсь раздобыть исторические документы, связанные с монастырем. Через пару месяцев я к вам приеду, скажем, для того чтобы уточнить некоторые детали по вашему бывшему делу, и мы обсудим дальнейший план действий. Но без моего ведома ничего не предпринимайте! Вы поняли?
Ознален Петрович минуту помолчал, потом обречено свесил голову.
-Жена будет волноваться, надо бы ее успокоить.
-На этот счет можете не беспокоиться. Я завтра же дам знать Анастасии Ильиничне, кажется, так зовут вашу супругу, что вы уехали на Дальний восток с ответственным поручением.
Полковник Пилюгин слова своего не сдержал, никакой весточки Анастасии не отправил ни на завтра, ни через месяц.
А через неделю Ознален Петрович Глянцев предстал перед медицинской комиссией МГБ. Все семь дней, по утверждению надзирателей, заключенный из третьей камеры " вел себя крайне неприлично и даже вызывающе". Обзывал их через дверь какими-то инвертированными педерастами, а сам валялся на нарах абсолютно голый и почти не переставая, мастурбировал.
Вертухаям строжайше запретили обращать внимание на спятившего тракториста. Полковник же Пилюгин был до крайней степени удивлен обнаружившимися в Глянцеве лицедейскими способностями. Кажется, дело пойдет, думал он. Но Семен Ильич ошибался, задуманный им план начал рушиться уже на первом этапе, на медкомиссии.
Глянцева привели под светлые очи врачей со связанными за спиной руками. Медики в белых халатах поверх военных мундиров с малиновыми петлицами, сидели за длинным столом, на краю которого стоял горшок с фиалками.
-Ну— с,— поправил пенсне главврач с ухоженной седой бородкой, похожий на члена Государственной Думы николаевских времен. — Как вы себя чувствуете, гражданин Глянцев?
Потупив взор, Ознален Петрович молчал, думая как лучше поступить — теперь же подойти к столу и начать жрать цветок или подождать, когда бородатый встанет, врезать ему коленом по репродуктивным органам, а потом уже приняться за цветок. Пока размышлял, слова сами напросились на язык:
-Инверсий желаете?— тихо спросил он. — Тогда руки развяжите. Инверсия, лишена характера исключительности. Сексуальный объект может принадлежать как одинаковому с ним, так и другому полу.
-Надо же, какие глубокие познания! — умилился доктор в пенсне, — И что же дальше, любезный?
Слово "любезный" отчего-то очень не понравилось Глянцеву. Ему представился длинный, липкий язык, который облизывает его с ног до головы. И от этого языка несет этой самой любезностью. Нет, смердит так, что аж сознание гаснет. Глянцева чуть не вырвало.
"Ну, я вам сейчас покажу "любезного"!
-Гермафродит ты психосексуальный! — закричал он почему-то не на бородатого доктора, а на медбрата, сидевшего в стороне от стола.— Парвус — предатель! Аксельрод — урод! Полупобеда ненадежна, враг непримирим, впереди западня! Долой Временное правительство Гучкова — Милюкова! Долой слияние меньшевиков с большевиками! Долой соглашателя Джугашвили! К позорному столбу его! А вы, товарищ,— вдруг участливо поинтересовался у главврача Глянцев,— часом не соглашатель?
Члены комиссии притихли как мыши в норке. Сидели не шелохнувшись.
А Ознален Петрович тем временем продолжал фарс:
-Я октябрьский переворот возглавлял, Красную армию создал, белых под Свияжском разбил, а вы, гниды, меня в ссылку? Заговор эпигонов!
Глянцев замолчал, с ужасом осознав, что перешел на другую, не согласованную с полковником Пилюгиным роль. Но переживал не долго. "Раз я ненормальный, то мне все можно. К тому же, останавливаться поздно. Только откуда это у меня? Ах, ну да, это вчера в соседней камере кричал настоящий враг народа. Или настоящий псих".
Но не только враг народа вложил в уста Глянцева вольнодумные мысли. Он иногда почитывал газеты, оставшиеся на чердаке его дома с революционных времен. Медики по-прежнему не шевелились. У некоторых из них лишь открылись рты.
-Можете убить мое тело, но дух останется неистребим! — принялся вновь вещать Глянцев.— Я навеки останусь в душах людей пролетарским революционером, марксистом, диалектическим материалистом и, следовательно, непримиримым атеистом. Я только об одном жалею, что подонка Джугашвили в восемнадцатом не кончил. За предательство идеалов социальной справедливости, за измену России!
Бородатый профессор первым сомкнул челюсть, подошел к Глянцеву. Наклонив голову, исподлобья спросил:
— Я так понимаю, вы Троцкий?
-Перо, Яновский, помещик Викентьев, Петр Петрович, он же Лев Давидович Троцкий.
-Отлично!— кивнул главврач, — а кто же, по-вашему, я?
-Аксельрод — урод, сволочь мелкобуржуазная. Нам с Мартовыми и Аксельродами не по пути. Нет лучше большевика, товарищи, чем Троцкий! Это слова Владимира Ильича, а он врать не будет. Кристальной души был человек. Умный, проницательный. Людей видел как под микроскоп. Но, признаться, тоже сволочь порядочная! Я бы даже сказал, гнида. В Париже подарил мне свои старые ботинки, а когда я в кровь сбил ими ноги, смеялся и радостно кричал: " Что, батенька, больно вам? Помучайтесь, помучайтесь! Я в этих колодках целый месяц страдал. Теперь ваша очередь. Больно, да? Это хорошо, ха, ха, ха"! Чуть не обмочился от радости, вождь херов. И после переворота все мечтал подставить меня. " Вы были председателем Петроградского Совета, вам теперь и быть председателем Совета народных комиссаров". Еле отмахался.
Ничего из вышеизложенного Глянцев не слышал от врага народа из соседней камеры и не читал в газетах. Откуда из него теперь поперли эти троцкистские бредни, он и сам не знал.
-Так, так,— пожевал губами председатель комиссии,— а что вы можете сказать про нашу эпоху? Эпоху развитого социализма. Как вы, товарищ Троцкий, оцениваете наше время?
— Ха. Тяжелое московское варварство глядит из бреши царь-колокола и жерла гигантской пушки. Все пропахло красной китовой икрой. Порвалась связь времен, зачем же я связать ее рожден?
После этой цитаты Глянцев сплюнул, и со всей дури врезал профессору ногой по промежности. Тот скрючился, завыл как дикая собака Динго, рухнул на бетонный пол.
Глянцев подбежал к членам медкомиссии, вцепился зубами в грудь толстенной тетке, видимо, секретарю. Та сначала глубоко завздыхала, затем начала кричать. Ее крик, от которого, кажется, треснул графин на столе, разнесся по всему скорбному заведению.
Тетка пыталась отодрать от себя озверевшего в конец Глянцева, но безуспешно. Ознален Петрович нащупал гнилыми зубами ее безразмерный лифчик, впился в него мертвой хваткой.
— Звезда Носаря — Хрусталева закатилась! Сейчас самый сильный человек в Совете это я! — рычал он, не разжимая зубов.
— О, о, о! — орала толстуха, — уберите от меня этого гада!
В эти секунды Глянцев ощущал необычный восторг. Именно сейчас он был абсолютно свободным и мог заставить воспринимать себя не как жертву, а как хищника. Ему так не хватало таких ощущений со времен войны! Ознален Петрович рвал, рвал пропахшие потом женские тряпки, пока, наконец, из них не вывались тяжелые венозные груди.
Остальные члены комиссии, как ни странно, глядели на происходящее спокойно, не вмешивались. То ли им тетку с профессором было не жалко, то ли просто давно не ходили в цирк.
-Будем лечить? — поинтересовался длинный, будто карандаш врач у лежавшего на полу в позе эмбриона профессора.
