Романтические линии из Кл2

— Ну что, больной, — поблескивая в полумраке глазами, она уселась на мне громадной расшалившейся кошкой. Белокурые локоны, выбившиеся из-под съехавшей далеко набок вязанной шапочки, пощекотали мне щеку. — Проведем осмот?

"Пьяна до изумления" — догадался я, а вслух произнес:

— Тут столько народу, а я такой стеснительный... Ну, ты помнишь.

Она звонко засмеялась, а потом на удивление мелодично напела:

— Не забывается такое никогда, — после чего локти ее подломились, и голова ткнулась мне в грудь. Чуть подумав, она прилегла на меня сверху и заболтала в воздухе сапожками.

Я покосился вниз. Левый каблучок был еще так себе, а вот правый стерт до самой съехавшей набок пятки.

Вздохнул и расслабился. Ничего так, в принципе — удобно. Весит она не много, пахнет приятно, кости ниоткуда не выпирают. Над головой сквозь заснеженные ветви тополей виднелся подсвеченный желтоватыми уличными фонарями собор и звездное небо за ним.

Тут мне кое-что припомнилось, и я хихикнул.

— Что, — она зашевелилась, устраиваясь на мне поудобнее, — стебешься над взрослой теткой?

Я негромко засмеялся:

— Где это здесь "взрослая тетка"? Ты, что ли? — нащупал ее ухо и начал легонько почесывать за ним. Она довольно уркнула и прижалась покрепче. — Не. Вспомнилось, что весной именно на этом самом месте мне мечталось упасть в сугроб с девчонкой.

— Так новый год же! — она пару раз с энтузиазмом пристукнула по моему плечу кулаком. — Исполнение желаний!

— Знаешь, — из меня засочился сарказм, — вот никак не предполагал тогда, что это будешь ты, и это будет так.

— Как так?

— Ну... — я поболтал в воздухе свободной рукой и опустил на талию, — как-то предполагал, что это я буду заталкивать девчонку в сугроб, а не она меня.

Она приподнялась на локтях и с непонятным интересом молча посмотрела на меня. Ее глаза были совсем рядом, и в них было мало веселья.

— Что? — спросил я, встревожившись.

— Да так, странно очень, — она опять пристроила голову мне на грудь и шумно вздохнула. — Диссоши... Диссоси... Тьфу! Дис-соци-ация. Во. Ну вот скажи, зачем такие слова для девушек сложные выдумывать, а? Диссоциация зрительной и слуховой информации у меня с тобой. Вижу одно, а слышу другое. Вижу мальчишку, а вот слушаю — и правда, будто для тебя "девчонка". У?

— У, — согласился я и хмыкнул, — да забей! Женщинам положено верить своим ушам, нет?

Вдали послышался смех. Из-за угла вывернула и начала удаляться какая-то подвыпившая компания. Софья подняла голову, прислушиваясь.

— Мои, — признала с едва заметным недовольством. Подумала и добавила, — лучше мне уйти.

И она попыталась встать, но я сцепил руки замком на ее пояснице.

— Эй! — воскликнула она с радостным азартом, — пристаешь?! Во школьнички пошли!

Я притянул ее и поцеловал в податливые губы. Отпустил:

— С новым годом, Софи, с новым счастьем!

Она поднялась, чуть пошатываясь. На какой-то миг показалось, что на лице ее мелькнула нерешительность, но она мотнула головой, словно приходя в себя, и бросила мне вниз улыбку:

— И тебе хороших отметок, школьничек! — и устремилась за своими.

Я приподнялся на локте и посмотрел вслед.

"Вроде, только девушки", — подумал с удивившим меня облегчением.

Встал, отряхнулся, посмотрел на свежие следы на снегу. Осененный идеей, выдернул из шарфа нить и замерил, завязав по узелку, длину отпечатка. Тридцать шестой или тридцать седьмой?

"Потом определю", — решил, засовывая нить во внутренний карман, и с легкой опаской покосился на виднеющийся вдали балкончик. Окно за ним было темным, и я выдохнул с облегчением.

С крыши напротив со свистом ушла в небо зеленая сигнальная ракета, и несколько голосов радостно заорали "с новым годом!" ей вослед.

Я посмотрел на часы: без четверти двенадцать.

Странный мне выдался год. Удивительный. Сказочный. Исполнивший заветное желание. Давший шанс.

Запрокинул голову к звездному ковшу и прошептал обещание:

— Ты мне нравишься, мир! Я спасу тебя!

Среда, 11 января 1978, день

Ленинград, Красноармейская ул.

В суете школьного коридора я приметил знакомую фигурку и возрадовался. Чуть качнул головой в сторону обычно безлюдного тупичка у кабинета географии, и идущая мне навстречу Мелкая понятливо свернула туда. Хорошо, что не заболела. А ведь могла — когда мы повстречались вчера, она уже посинела от холода.

Сутки назад, в последний день каникул, я, наконец, подвел черту. Аккуратно вернул на прежнее место вспышку, фотоаппарат и струбцину, насухо вытертый бачок. Потоптался, недоверчиво разглядывая свисающие с карниза пленки: "неужели и, правда, все?!". Припрятал в тайник на соседнем чердаке исписанные тетради и пошел куда глаза глядят, старательно выдыхая из себя прилипчивую кислинку фиксажа.

На углу напротив Техноложки наши пути сошлись. Я заподозрил неладное сразу, как только увидел подрагивающие фиолетовые губы и смотрящие в никуда темные глаза. Пришлось даже махнуть рукой перед ее лицом, иначе бы так и пробрела мимо.

Затем мы сидели в полуподвальном "Вьюнке" и, склонив головы друг к другу, негромко шептались. С кухни отчетливо несло тушеной бараниной и луком, за спиной развеселые студенты Военмеха заправлялись разливным портвейшком. Глаза пощипывало — то ли от папиросного дыма, то ли от горького рассказа. Я пытался запихнуть в Мелкую сочащийся крепким бульоном чебурек и найти хоть какие-нибудь слова утешения. Но что скажешь девушке, у которой дома угасает, скрученная злой болезнью, мать? А я даже не мог довести Мелкую до ее дома — у меня пленки сушатся на видном месте и вот-вот вернутся родители... Пришлось неловко извиняться и убегать. Потому-то сердце у меня сегодня было не на месте.

Все это вихрем пронеслось у меня в голове, пока я шел к обосновавшейся у подоконника девушке.

— Привет, — сказал я и извлек из кармана батончик гематогена, — держи.

Мои мелкие вкусные подношения девочки принимают очень по-разному, и я с интересом ожидал, как это будет происходить у Мелкой — тот давний пластик жевательной резинки на первомайской демонстрации не в счет.

Тома, к примеру, поутру трепетно ждет свою ежедневную полоску самодельного мюсли, берет ее уверенно и сразу с интересом пробует — я время от времени экспериментирую с составом, добавляя туда то орехов, то мака, то протертой цедры. Иногда я умышленно затягиваю выдачу лакомства, имитируя забывчивость, и тогда Томка постепенно превращается в беспокойного галчонка: просить не просит, но вьется вокруг и обеспокоенно заглядывает в глаза, чем меня безмерно веселит. Но вот впихнуть в нее что-то сверх этого не представляется возможным — начинает коситься с каким-то неясным выражением в глазах и подчеркнуто вежливо отказывается.

У Яськи каждый раз, когда я протягиваю ей что-то, возникает небольшая тактическая пауза, и она на миг замирает, словно просчитывая на пару ходов вперед. Потом всегда берет и благодарит, в последнее время — просто кивком и легкой улыбкой.

Пару раз предлагал Кузе. Та не берет, а принимает — величаво и сдержанно, словно с давнего данника, но глаза при этом запахиваются, и прочесть в них что-либо невозможно.

Мелкая взяла не задумываясь.

Я хмыкнул про себя и на всякий случай уточнил:

— Не заболела?

— Нет, — блеснула она слабой улыбкой и покачала головой. Содрала обертку и разломала батончик напополам, — на, держи, — протянула мне.

Я на миг остолбенел. Слова отказа, к счастью, застряли в горле. Молча протянул руку, принимая. Сбоку раздался узнаваемый растянутый щелчок.

— Excellent composition, — с чувством сказала огненно-рыжая женщина и перетянула рычажком пленку.

Нет, такую бы я, пожалуй, не забыл. Добрая фея генетика щедро закидала ее лицо мелкими неяркими конопушками — больше всего досталось носу, где они действовали в уверенном большинстве, но и лоб, и скулы, и подбородок — никто не ушел обиженным. Веснушки поглядывали с ушей, сбегали по шее... Дальше все было прикрыто строгой белой блузкой, но мне почему-то явственно представились голые, обсыпанные пятнышками плечи.

Нет, точно не забыл бы. А, значит, что-то изменилось и здесь.

Я мысленно пожал плечами: "ну, уж жизнь ленинградского КГБ точно пошла не так". История тихонько меняется, пока в мелочах — вот и преподавателей из США, о которых нас предупреждали утром на классном собрании, забросило теперь в другую школу. В прошлый раз не было — я теперь уверен.

— You are welcome, — улыбнулся я и еще раз с любопытством осмотрел американку.

Рыжие брови, рыжие ресницы... Даже выглядывающая из-под наутюженной манжеты потертая фенечка — и та оранжево-желтых цветов. В буквальном смысле слов — колоритная женщина.

— Хотите попробовать? — протянул ей гематогенку и пояснил, — it's soviet specialty for children.

Она колебалась не долго.

— Спасибо, — неуверенно покрутила в руках отломанные дольки, а потом принюхалась к ним.

Из-за угла стремительно вылетела хрупкая брюнетка средних лет, которую нам сегодня представили как нового завуча по внеклассной работе. Ага, знаем мы таких "завучей", с цепким, все запоминающим взглядом... К счастью, эта — не моя проблема.

Оценив диспозицию, женщина одобрительно улыбнулась.

— А я вас потеряла, Мэри... — пояснила, встав рядом.

— Это же не шоколад? — акцент у рыжей Мэри был не столько в произношении слов, сколько в интонациях.

Хотел было пошутить, что это — молоко коров напополам с их кровью, но сдержался: она мне ничего плохого не сделала. Да и Мелкая уже половину сжевала...

— Сгущенное молоко, мед, витамин С и содержащие железо белки, — перечислил я и слегка подмигнул левым глазом, — партия заботится о наших растущих детских организмах.

— Хорошо, — оценила Мэри, жуя, — правда.

— Конечно, хорошо, — горячо поддержал я, — вот если бы не заботилась, было бы плохо.

Брюнетка посмотрела на меня с легким осуждением, американка усмехнулась.

— Мэри, — протянула руку.

— Андрей Соколов, — слегка пожал прохладную твердую ладошку.

— Девятый класс, — с укоризной в голосе проинформировала "завуч" и уволокла женщину-костер за собой.

Я повернулся к Мелкой.

— У вас сегодня шесть уроков, — сказала она утвердительно.

— Ага, — кивнул я, — а потом часа на полтора в актовом зале еще. Горком комсомола объявил конкурс агитбригад, мы участвуем. Десятые и восьмые к экзаменам будут готовятся, а мы — петь и танцевать.

Она понимающе покивала, и я, пару мгновений поколебавшись, добавил:

— Если хочешь, я ключ дам — иди ко мне домой. Пересидеть...

— Нет, — она ответила твердо и не задумываясь, — я буду с мамой.

— Что-нибудь... — я наклонился ближе, — что-нибудь надо? Я могу достать, помочь...

Мелкая промолчала, но глаза ее стали совсем тоскливыми. Коридор за спиной затих перед звонком, и я уже было шагнул вперед, чтобы ободряюще приобнять ее за худые плечи, как тут меня кто-то толкнул сзади в спину.

Резко обернулся — это был Паштет, жизнерадостный до отвращения.

— Дюх, ты чего тут застрял? Пошли! Там сценарий принесли, роли распределять будут!

"Спокойно", — сказал я себе, — "спокойно. Это — Паштет. Он — хороший".

На плечо мне опустилась рука.

— Все в порядке, — раздался голос Мелкой, и мое раздражение стало улетучиваться. — Иди... Пой и танцуй.

Пятница, 13 января 1978 года, день.

Ленинград, ул. Егорова, общежитие института инженеров железнодорож-но-го транспорта.

Длиннющий коридор словно прострелил старое здание насквозь, оставив в стенах по входному и выходному отверстию — по мутноватому от осевшей пыли окну на торцах. Двери, двери, двери — бесконечные двери по обе стороны, застарелый запах мастики и потрескивание рассохшегося паркета елочкой под ногами.

Нашел нужный номер и замер, прислушиваясь. Я был готов ко всему, включая веселый рёгот из уже пьяных глоток — все-таки старый новый год. Но было тихо.

На мой стук сквозь приоткрытую дверь сначала осторожно выглянул один глаз. Идущий откуда-то сзади рассеянный свет окрасил его в загадочный темно-синий, почти кобальтовый, цвет.

— Ты?! — поразилась она, распахивая дверь настежь.

Стало светлей, и в глаза девушки вернулась приметная голубизна. Выражение крайнего недоумения на ее лице уже окупило потраченное время.

— Я... Привет. Пустишь? — и протянул вперед здоровенную коробку из "Севера".

— Ох, моя любовь — "Фигурный"! — ее брови радостно взметнулись вверх, и я был энергично вдернут в комнату.

Софья, опершись на косяк, наклонилась мимо меня в коридор и повертела головой, оглядываясь. Я судорожно выдохнул сквозь зубы — близко, слишком близко, аж теплом прошлось по лицу...

— За репутацию беспокоишься? — усмехнулся через силу и опустил на пол сумку.

— Да что мне та репутация, — отмахнулась, прикрывая дверь, и небрежно дунула вверх, прогоняя свалившуюся на глаз прядь светлых волос, — да и чем ты ей можешь навредить?

— Ну, вот и славно, — легко согласился я, передавая торт, — а чай в этом доме найдется?

В животе у нее протяжно заурчало, и она ойкнула — негромко и смущенно.

— Брось, — махнул я рукой и наклонился, расстегивая молнии на сапогах, — между нами, врачами, говоря, что естественно — то не безобразно.

— А это в честь чего вообще? — Софья демонстративно покачала тортиком.

— Пятница тринадцатое, — меланхолично пожал я плечами, распрямляясь, — порой в такие вечера творятся страшные злодейства и великие непотребства.

Она неожиданно зло прищурилась:

— Так, ребенок, может мне лучше прямо сейчас тебя за дверь выставить? С твоими подростковыми фантазиями?

Я неторопливо повесил куртку на гвоздь и обернулся, стараясь придать своему голосу убедительности и укоризны:

— Поразительно, как в такую очаровательную головку могут приходить столь похабные мысли? Да еще по столь незначительному поводу...

Софья побуравила меня исподлобья взглядом. Видимо, я прошел какую-то проверку, потому что спустя пару секунд она начала бурно краснеть. Посторонилась и смущенно забормотала, глядя куда-то в пол:

— Проходи... Я сейчас чай... Только лук доварю, там уже почти готово.

— Лук? — заинтересовался я, — французской кухней балуешься?

Мы склонились над эмалированной кастрюлькой, что парила на электрической плитке.

— Вот, — подняла она крышку, показывая. Там в побулькивающей желтоватой жижице лоснилась мелко порубленная луковица.

— Ага, суп с плавленым сырком, — догадался я, принюхавшись, — лук, морковка, картошка и вареная колбаса?

— Здесь упрощенная рецептура, — покачала она головой и швыркнула с ложки, пробуя готовность, — только лук. Вряд ли ты настолько голоден... Ты как, вообще, меня нашел?

— Будешь смеяться, — я завертел головой, осматриваясь, — но прием "родственник из провинции" в твоей регистратуре сработал. Главное — выглядеть пожалостливее... Сколько тут у тебя, метров десять есть?