Fate/ Slaughter Notes

"Чудовище".

Когда его удалось привести в чувство, парень, заикаясь, путано объяснился.

С его слов умудрённые опытом монахи поняли, что произошло и тут же принялись за дело: в окрестностях объявился юрэй.

В принципе, юрэй — это просто призрак умершего жестокой смертью человека. Может, рядом строили что-нибудь, что потревожило его могилу, кто знает. Нельзя сказать, что они были опасны — но осторожность никогда не помешает. Вид одного такого призрака ввёл в панику одного человека, а что будет, если его увидят другие? Одно дело — какая-нибудь Ханако-сан, живущая в школьном туалете. Слухи о ней есть в каждой школе, и эта самая Ханако — городская легенда, миф, которым можно пощекотать себе нервы в компании таких же соскучившихся по адреналину людей, и не более того.

Но настоящие призраки — совсем другое дело. И им не место среди людей.

Старший монах, старик Рюдо, знал это, как никто другой. Поэтому на следующий день было решено — призрака необходимо упокоить, и мастера оммёдо могли помочь в этом деле. Стоит ли говорить, что знание этой оккультной практики для монахов было необходимо?

Процессия медленно выдвинулась вперёд, окружая колодец. Застучали чётки, и старик Рюдо забормотал певучее заклинание, прося у богов защиты от злых духов. Его примеру последовали и остальные.

Вокруг воцарилась тягостная тишина, нарушаемая лишь негромким пением.

— Кхм-кхм, — сзади кто-то интеллигентно прокашлялся, нарушив гармонию тишины и пения.

Старик Рюдо, закончив чтение, обернулся.

На него глядел незнакомец. Молодо выглядящий человек, в холёном, с иголочки костюме смотрел на него грустным взглядом, и на лице его бродила слабая улыбка. В свете фонарей отсвечивало пенсне, нацепленное на правый глаз — незнакомец был самим воплощением изыска и аристократичности.

— Господа, я искренне прошу прощения за то, что прерываю Ваше, без сомнения, весьма серьёзное таинство, но хочу предупредить: не стоит трогать моего Слугу.

Старый монах нахмурился. Сказать, что гость ему не понравился, значило погрешить против истины. Этот иностранец не понравился ему совершенно.

— Кто ты?

— Ах, простите мне мою грубость, господа монахи, я совсем забыл представиться. Знаете, мне довелось столько времени не общаться с людьми, что я почти растерял все свои манеры. Моё имя — сэр Тронше Лавель, а список моих регалий так велик, что перечислять его вышло бы слишком долго и, простите мне мою непосредственность, он мало о чём вам скажет. Моё начальство возложило на меня великую миссию — приехать в этот город. Большее, увы, я не могу вам рассказать. Искренне надеюсь, что вы простите мне такую панибратскую вольность. Также я смею надеяться, что вы соблаговолите оставить попытки провести ритуал по изгнанию якобы "нечисти" и согласиться на сеанс небольшого, абсолютно безболезненного изменения воспоминаний, ради вашего же блага. Я был бы очень вам благодарен за такой сущий пустяк — поверьте, это вам не будет стоить практически ничего.

Старик нахмурился и поднял руку вверх — дал сигнал своим ученикам.

А благородный сэр Тронше Лавель ликовал — наконец-то ему, достойнейшему из достойнейших мужей всей Часовой Башни, выпала честь показать себя в деле. Он, несомненно, самый способный из числа энфорсеров, не зря был удостоен такого весьма деликатного и сложного дела — Тронше не сомневался в этом ни на секунду. Сама мисс МакРемитц участвовала в этой операции, и посему он не должен посрамить себя в глазах самого опытного оперативника Часовой Башни. О да, он ни минуты не сомневается в своих, несомненно, блестящих способностях — даже если эти монахи хоть что-то могут, то умения благородного сэра Тронше Лавеля будут на голову выше. Он молниеносным, отточенным тысячекратными повторениями движением сплёл поражающее по своей сложности заклинание. Его элементное родство позволяло использовать любую стихийную магию, и он не замедлил этим воспользоваться — не зря же он был прославленным сэром Тронше Лавелем! Земля под ногами медленно задрожала, за долю секунды камень накалился почти до малинового марева и начал расступаться под ногами. Подобно зыбучему песку, он утягивал за собой этих варваров, обещая похоронить их заживо в толще камня. Но этого благородному сэру показалось мало — конечно! Этих людей надо было обезвредить как можно быстрее, а благородный сэр Тронше Лавель привык делать всё быстро и эффективно. Например, погрузить их глубже в землю.

Маг, выставив руку вперёд, приготовился щёлкнуть пальцами — единственной его слабостью была страсть к эффектности.

— Рокудо Кёкай! — Отрывисто рявкнул Рюдо, почуяв неладное. Рука с четками взметнулась вперёд.

Раздался щелчок пальцев.

И всё было кончено.

Благородный сэр Тронше Лавель был отличным бойцом, схватываюшим всё на лету. Если бы цепей у него было больше хотя бы на одну, то он мог заставить добрую половину династии Бартомелой сгрызть все ногти от зависти.

Но вот это заклинание обладало маленьким нюансом — поле действия, стоило лишь ослабить контроль, становилось гораздо больше. На месте мага осталась лишь остывающая поверхность камня, медленно и всё неохотней и неохотней пузырящаяся, и лишь вплавившееся стеклышко пенсне напоминало о внезапном госте. Благородного сэра Тронше Лавеля больше не было.

В темноте тихо мерцал едва-едва не уничтожившийся от таких нагрузок барьер — ученики и учитель погрузились вниз, в самом прямом смысле продавив себе путь. Углубление круглой формы, в рост человека глубиной — в таком они оказались положении. По лбу старого монаха ручьями лился пот, покуда остальные шокированно озирались — не каждый день тебя хотят утопить в расплавленном камне, не каждый день доведётся увидеть такой барьер, и уж точно не каждый день такое случается практически одновременно. Золотистое мерцание прекратилось, и в защищённую доселе область хлынул поток пара.

— Выбираемся, когда остынут стены, — подал команду старик. Остальные лишь молча кивнули.

* * *

Покинув обитель наблюдателя, Рин угрюмо размышляла о своей нелёгкой доле. Что с одной стороны, что с другой стороны — бросить этого упрямого дурака ей не позволяла совесть. Что бы ни говорил Котомине о магах — Рин не была такой. И порой подобное её сильно тяготило. "Как было бы здорово," — подумала она, — "просто, не задумываясь, прикончить этого Эмию. Смахнуть с дороги, как надоедливую букашку, и ни разу не мучаться угрызениями совести. Или просто не вытаскивать его с того света, а оставить умирать ещё тогда. Возись теперь с таким союзничком..."

— Эй, Тосака, — не заставил себя долго ждать объект размышлений.

— Чего тебе?

— Мне понадобится твоя помощь.

"Как мило. Мне бы она тоже не помешала."

Рин не ответила, продолжая вышагивать по ночной улице.

— А я — помогу тебе. Я же тебе должен, — продолжил парень. Голос его стал на пару градусов теплее, и внутри девочки поднялась непонятная смесь чувств. Разобраться в них сходу у неё не получилось — выделить получилось лишь нотки раздражения, да и только. Впрочем, подробный анализ её отношения к этому непробиваемому тупице в лучших традициях психоанализа можно было оставить на потом.

— Хорошо, — кивнула она. — Обсудим у меня.

Повисшее неловкое молчание нарушал лишь мерный звук их шагов. Юная магичка не горела желанием поддержать беседу, юноша же не знал, чем её продолжить.

В таком молчании они миновали поворот.

— А ловко ты его осадила, — неумело попытался перейти на другую тему Широ.

— Лжец.

"Кто ещё кого осадил..."

— Да нет, у тебя почти получилось, честно!

— Ты меня так приободрить хочешь? Если да, то лучше помолчи.

Эмия смолк — если требовалось подождать, то лучше уж, действительно, просто подождать с разговором. Рин тем временем переключилась на другое.

"Странно всё это. Кирей что, совсем из кельи своей не вылазит? Не видит, что за бред вокруг творится? Это же невообразимо, при мне уже погибло несколько человек просто так, а он..." — Мысленно Тосака чуть не задохнулась от гнева. "Да что он задумал?! И что с ним не так?!"

Она резко остановилась, когда впереди замаячил силуэт родного дома.

"Не так..."

— Широ.

— Да?

— Ты заметил кое-что странное, когда разговаривал с Киреем?

Широ задумался.

— Я с ним вообще в первый раз разговариваю, откуда мне знать, что у него странно, а что — нет?

— Левая рука, — ответила Рин, шагая к дверям особняка. — Она не двигалась, висела, как будто загипсованная.

— И что? Может, с лестницы упал, всякое бывает, — высказал предположение ничего не понимающий Широ. — Что в этом такого странного?

Рин в ответ честно попыталась представить Котомине Кирея, падающего с лестницы и ломающего себе руку. Как она ни старалась напрячь воображение, страдала неизменно лестница, но никак не сам священник.

— Да ничего, — она открыла дверь, далеко не с первой попытки попав в замочную скважину. — Просто он темнит. Будь с ним впредь осторожней, Широ — наверняка у него какие-то свои цели, и вряд ли они отличаются благородностью.

Распахнув дверь, она повернулась к парню.

— Заходи. Нам с тобой предстоит много чем заняться.

* * *

Отчаяние.

Безысходность.

Оно жалось ближе к теням, подальше от света фонарей. Истощённое, обессиленное, оно делало шаг за шагом, едва передвигая обессиленными конечностями.

Сил не было.

Была лишь боль. Тупая боль, боль потери, боль от недостатка сил, боль разочарования.

Этот человек... Самодовольство сгубило его, самоуверенность утопила его, заставив страдать и это. Всё из-за него, этого человека. Из-за него. Него. Него. Всё из-за него.

Злой рок, подло подшутивший над этим при рождении, снова подложил свинью. Теперь этому придётся уйти, уйти ни с чем, рассеяться с первыми лучами зари. Или незадолго до первых лучей солнца, кто знает.

Споткнувшись, оно упало. Из последних сил цепляясь за надежду, за жалкие её крохи, что уцелели в его тщедушном тельце, оно ползло вперёд. Ещё немного — и что-то точно случится, что-то точно произойдёт, верно, оно будет цепляться за надежду до конца. Оно сможет, оно ухватится за любую, даже самую ничтожную, возможность, и вырвет себе право продолжить, проложить дорогу к победе, к воплощению своего желания.

Да, оно сможет. Оно сделает это, надо лишь сделать идти вперёд. Сдаться — значит, умереть, превратиться меньше, чем в пыль, не более, чем в воспоминание, которое некому помнить.

Глаза едва различали, куда идти, трава шуршала в такт судорожным движениям этого.

Вперёд.

Вперёд.

Ещё. Ещё. Ещё. Ещёещёещёещё...

— Ты в порядке?

Как гром среди ясного неба, раздался вопрос. Тупая, не оформившая ни во что конкретное, надежда дала лишь воли идти дальше, ни разу не подсказав, что же делать. Оно слепо подняло голову вверх, силясь разглядеть этого человека.

Нет. Оно не в порядке. Этому нужна помощь, помощь, помоги, помоги, помоги...

Издав невнятный хрип, оно не могло более держать голову и рухнуло оземь, к ногам этого человека. Странного человека...

Остатки затуманенного разума пронзила невозможная мысль.

Он не убежал от этого! Он хочет помочь! Слово, от этого требуется всего одно слово, не более! Быстрее! Быстрее!

Судя по шуршанию травы, мужчина присел на колено.

— Мас...тер... Контракт... Прош-шу... — Едва выдавило оно слова надежды, вкладывая все силы в свою мольбу.

Повисло молчание. Мужчина, похоже, пристально глядел на странное существо.

Ну же... Давай... Этому осталось недолго, всего один знак, ну же!..

Незнакомец кивнул. Коротко, без лишних слов ответив на мольбу о помощи.

И заключив контракт.

— Слуга... Кас...тер...

Оно улыбнулось, вновь почувствовав такой желанный поток праны. Удалось...

И ночная мгла сомкнулась вокруг этих двух связанных судеб.

Ночная тень, зорко следившая за свершившимся, исчезла, так и оставшись незамеченной.

Ночь ещё в самом разгаре...

Глава 7

... И бог, наш создатель, сказал: "Прокляну". И проклял..."

Братья Стругацкие — Трудно быть Богом.

Близился четвёртый час ночи. Котомине Кирей неторопливо прохаживался по своей вотчине, туша последние зажжённые днём свечи. Храм медленно, но верно погружался во мрак ночи. Вот ещё одна готова, вот ещё одна потухла — скоро закончится эта тяжёлая ночь. Ещё и рука снова начинает ныть, словно предвещая ненастье.

Что ж, его уроки не прошли для Рин даром: в отличие от этого рыжего увальня, она пару раз весьма метко взглянула на повреждённую руку. "Не только в рот смотрит," — подумал про себя Кирей, ощущая в мыслях странный привкус гордости. Такая не пропадёт в суровом водовороте интриг Часовой Башни. Если, конечно, доживёт.

Затушив ещё несколько свечей, Кирей поправил висящую плетью загипсованную руку. Осталось немного — дотушить оставшееся, закрыть двери и уйти к себе в каморку, упасть в ставшие привычными за последние десять лет объятия зелёного змия и забаррикадированной сравнительно недавно тяжёлой дверью, ведущей в злополучный подвал. Оттуда то и дело доносился скрежет царапаемой двери — очевидно, страдать от алкоголизма приходилось в гордом одиночестве и в напряжённой атмосфере.

Напряжённая. Отчего ей не быть напряжённой, когда план десятилетней выдержки летит псу под хвост, а дела становятся такими плохими, что остаётся лишь меланхолично наблюдать за ними, неторопливо потягивая какой-нибудь кьянти двадцатилетней выдержки. Провал за провалом — не то, что у Кирея вовсе не было проблем в жизни, это не так. Но удача никогда не поворачивалась к нему такой задницей, обнажая постыдный чёрный рок, никогда он так не глупил, всегда просчитывал противника, а сейчас... Даже с чистой совестью себя старой развалиной не назовёшь, а уже промахивается, подобно старому волку. Не тот, что раньше, не тот, что прежде.

Священник мотнул головой, сбрасывая остатки внезапно нахлынувшего приступа самоуничижения. Что это, в самом деле — на старости лет потянуло жалеть себя, подобно избитой шлюшке в грязном переулке, размазывающей сопли вперемешку с кровью по своему грязному личику. Всего лишь непредвиденные обстоятельства, с которыми можно справиться, которые, при достаточной сноровке, можно обратить себе на пользу. Все получат своё.

Последняя свеча с негромким шипением погасла — Кирей, погруженный в свои мысли, просто тушил их пальцами. Задумчиво растерев оставшийся на пальцах жирный кусочек сажи, он пошёл к выходу.

Невесёлые размышления Кирея прервал натужной скрип открываемых створок дверей. Отсутствующий взгляд мгновенно сосредоточился на входе, мышцы мгновенно напряглись, готовя телу возможность дать отпор. Вспомнив, что он теперь — почтенный священник и наблюдатель от Церкви за войной Святого Грааля, Кирей слегка расслабился — ровно настолько, чтобы соответствовать образу мудрого священника, который обязательно даст приют осиротевшему Мастеру.