— Не скажу ничего нового. Специалисты объяснят лучше меня. Наблюдается неуклонное ухудшение, — признал профессор. Проглядев пачку графиков и таблиц, он отбросил их в сторону.

При этих словах Мэл закрыл глаза точно от мучительной боли.

— Доза яда убийственна, — продолжил Вулфу. — Как правило, в итоге — кровоизлияние в мозг, обширный инсульт и летальный исход. Удивительно, но организм до сих пор борется.

Мэл закусил щеку и отвел взгляд в сторону.

— Почему она? — воскликнул с отчаянием.

— Почему? — переспросил мужчина, вытягивая увечную ногу. — Предположений много, как и мотивов.

Собеседники сидели друг напротив друга, разделенные саркофагом. Сегодня они впервые заговорили, оставшись вдвоем. Им мешали люди, суматоха. Профессор приходил и наблюдал со стороны за бесконечными обследованиями, совещаниями и назначаемыми процедурами.

— Прежде всего, её отец, — начал Вулфу. — Каким бы безоблачным ни виделось будущее, дочь — его уязвимое место. Он не может рисковать.

— Откуда вы знаете? — спросил холодно Мэл, неприятно задетый тем, что профессор в курсе своеобразных отношений Влашека и его дочери.

— У меня свои источники.

— Он не выглядит радостным, — усомнился в домысле Мэл.

Влашек приезжал в институт дважды в день — утром и вечером. Здоровался молчаливым рукопожатием и выслушивал динамику состояния дочери за прошедшие сутки.

— Висор — цена тому политику, который не умеет играть разные роли, — заметил веско мужчина. — Неужто он должен светиться от счастья?

— Ну, да... Он мог... — признал Мэл, подумав. — Но я не верю. Риск большой, однако его покрыли гарантии.

— Имеете в виду брачный союз Влашеков с Мелёшиными? — улыбнулся собеседник, и взгляд Мэла ответил вызовом. — Хорошо. Допустим, Влашека устроили выгоды, получаемые с браком дочери. Отсюда вытекает второе предположение. С заключением союза в правительстве сформируется мощная коалиция, и кое-кому заранее не понравилось усиление позиций отдельных кланов. Завистники и недоброжелатели боятся, что Влашек доберется до поста премьер-министра, и что ваш отец получит исключительные полномочия. Поэтому они решили убить в зародыше альянс, устранив дочь Влашека.

— Да... Я думал над этим, — взъерошил волосы Мэл.

— Таким образом, круг подозреваемых расширяется, вернее, растет список возможных заказчиков. Следующее предположение отсеялось из-за выяснившихся обстоятельств.

— Какое?

— Коготь Дьявола. Ваша семья вне подозрений.

Слабое утешение. После произошедшего мало кто верит в силу фамильного артефакта, и в обществе открыто говорят, что Мелёшин-старший решил избавиться от неугодной избранницы сына, спутавшей планы семьи.

— Далее... — продолжил Вулфу. — Могли отомстить за элементарное пренебрежение правилами приличия. Если не путаю, ваш отец разорвал договоренность о браке с отцом другой претендентки в шаге от соглашения. Так что решение вашего батюшки сочли оскорблением чести и достоинства.

— Отец не разрывал, — огрызнулся Мэл. — Это сделал я.

— Неважно, — улыбнулся уголками рта профессор.

— Значит, вы обвиняете Аксёнкина в покушении? — ощетинился Мэл.

— Я строю предположения. Обвинять — дело следствия.

— Интересная у вас логика. Могу выдвинуть встречную гипотезу. Эву отравили из-за вас.

— Из-за меня? — удивился Вулфу.

— Да. По институту начали гулять слухи об осмотрах в лаборатории. Эве не раз угрожали. Косвенно, с применением волн. Думаю, предупреждали по-хорошему, чтобы она отказалась от дел с вами.

Профессор некоторое время молчал, обдумывая услышанное.

— Ваша гипотеза абсурдна, — сказал, наконец.

— Не более чем ваша, насчет Аксёнкина.

— Хорошо. Принимаю ее, но с натяжкой, — признал мужчина после задумчивого затишья. — Видите, сколько предположений лежит на поверхности. А сколько сокрыты в глубине?

— Откуда вы знаете об... Аксёнкине?

— С некоторых пор мне интересно всё, что касается Эвы... Карловны, — объяснил профессор.

Вскочив с кресла, Мэл подошел к окну, и мужчина безотрывно следил за ним: мальчишка полыхал ревностью как факел.

— Не понимаю, как она умудрилась схватить нужный бокал, — сказал Мэл, вернув дыхание в норму. — Из двух десятков одинаковых выбрала со стола тот самый. Может, кто-то навязал ей или предложил?

— Предлагал Генрих Генрихович, но не пить, а подержать. Свой бокал она взяла со стола. Следствие восстановит картину случившегося посекундно, но могу предположить, что бокал изначально стоял так, чтобы Эва Карловна заметила его. Это психология. Обычный прием в стратегии продаж. Умение подать нужную вещь, показать ее особенность, вычленить из множества одинаковых. Или яд добавили, когда Эва Карловна отвлеклась. На секунду поставила бокал на стол, отвернулась, — и готово.

— Получается, что тот, кто... Значит, он находился рядом с ней? За её спиной?

— Вполне возможно, — пожал плечами Вулфу. — Что вас удивляет? Смешно думать, будто заказчик действовал напрямую. Для деликатных дел обычно нанимают профессионала. Тот находился неподалеку от Эвы Карловны, пока не убедился, что нужный бокал у нее в руках.

— Почему заказчик и исполнитель не может быть одним лицом? — возразил упрямо Мэл. — Например, студентка, которую отверг преподаватель символистики? А? Как вам?

— Вижу, вам не дает покоя этот вариант, — поджал губы профессор.

Мэл отошел от окна и сел в кресло, взявшись мять кулаки.

— Неужели нет выхода? — спросил с отчаянием.

— Антидота не существует — ни медицинского, ни висорического. Остался от силы день или два. Дезинтоксикация, симптоматическая терапия и вентиляция легких лишь оттягивают финал. Она и так продержалась достаточно времени.

Мэл судорожно вздохнул.

— У меня к вам предложение, — сказал, взглянув пристально на Вулфу, и тот приподнял бровь. — Но прежде скажите... Я знаю о вас. О таких, как вы.

— Лично контактировали? — спросил с усмешкой мужчина.

— Да. Сталкивались на цертаме*... И в департаменте отца. Его заместитель — такой же, как вы... Я читал. И дед рассказывал...

— В том нет особого секрета, — ответил снисходительно профессор. — Считайте мой вид редкой национальностью или малой народностью, имеющей право на существование. Времена, когда нас преследовали и истребляли, канули в лету, равно как способность оборачиваться, обращение адептов и кровосмешение с людьми.

— То есть вы вырождаетесь?

— Ну-у... если говорить вашим языком, — хмыкнул профессор, — то да, народность числом чуть более пятидесяти тысяч когда-нибудь исчезнет с лица земли. Популяция поддерживается на неизменном уровне уже три столетия, — добавил он.

Мэл терзал губу, пощипывая.

— Хочу спросить об Эве... Она тоже ваша?

— Теперь это имеет значение? — Вулфу обвел рукой нагромождение приборов.

— Имеет. Я хочу знать. У меня есть на то право, — сказал Мэл с нажимом.

— Есть, — согласился мужчина. — Что дало вам основание задаться вопросом?

— Глаза... зрачки... Несвойственное поведение... И полнолуние... — перечислил путанно Мэл.

Профессор ответил не сразу. Он ушел в себя, задумавшись, и складка меж бровей сигнализировала о неприятных мыслях.

— Эва Карловна — полиморф. В её организме сочетаются признаки двух разных видов. По каким-то причинам в генетическую цепочку встроились чужеродные гены. Могу утверждать с большей долей вероятности, что на генном уровне установилась симбиотическая связь, и паразитирующие гены не угнетают гены-носители, а мирно соседствуют. Иными словами, организм Эвы Карловны оказался совместим с хомо сапиенс и... с моим видом.

— Но как таковое возможно? — выдавил потрясенно Мэл. — Разве так бывает?

— В мифах и легендах. Но, как вы знаете, у любой сказки есть реальная предыстория.

— И... что теперь делать? — растерялся Мэл.

— Теперь уже ничего, — мужчина кивнул на саркофаг. — При иных обстоятельствах я рекомендовал бы пройти полное обследование и регулярные медицинские осмотры. Случай Эвы Карловны уникален.

— Значит, её полиморфизм — врожденный? Неужели каждое полнолуние...? — начал и не договорил Мэл.

— Это приобретенная мутация. И недавнее полнолуние стало первым для Эвы Карловны, — ответил профессор. — К сожалению, я понял слишком поздно и вдобавок недооценил влияние луны, точнее, ошибочно провел параллель с нашими женщинами. Знай Эва Карловна об изменениях в организме, она успела бы подготовиться морально и физически и перенесла испытание с меньшими потрясениями для нервной системы. Знания облегчили бы ей жизнь в дальнейшем. Представьте: человека, который не умеет плавать, бросили в воду. Он вслепую барахтается, стараясь выплыть. Не удивлюсь, если Эва Карловна не вспомнит свое первое полнолуние.

Альрик умолчал о снах, связавших его и девочку. Мальчишке незачем знать о промахах соперника. Никаким изумлением не оправдать негостеприимство хозяина, оттолкнувшего долгожданную гостью. Пусть самочка неопытна и неумела, но приласкай её Альрик во сне, и она пришла бы к нему наяву на поводке инстинктов, отметя мелочевку, отвергнув того же мальчишку.

— Как Эва заполучила чужие гены? — нахмурился Мэл. — Это... из-за ваших дел? — осенила его догадка.

— Да, — признал Вулфу. — Наша договоренность была скреплена обетом на крови.

— На крови?! — вскочил Мэл с кресла и опять сел. — На крови... Вот оно что! Эва ездила к вам домой, где вы заключили сделку!

Кусочки головоломки встали на свои места. Разве что суть сделки, запечатанная обетом, не откроется никогда, но общий смысл был ясен: профессор помог раздобыть деньги для приема.

— Вот почему она долго продержалась, — заключил Мэл. — Может быть, это к лучшему... Так или иначе, я возвращаюсь к своему предложению и прошу помочь Эве... У вас опыт, знания... Тайные заклинания, ритуалы, семейные предания, обряды... Ведь должно быть что-то! Эву можно спасти!

Вулфу покачал головой.

— Помогите ей! Исчерпаны все возможные средства. Меня уверяют в один голос, что безнадежно, но я чувствую — что-то есть! Примите что угодно — долг, клятву, обет! Деньги? Артефакты?

— Ваша горячность играет мне на руку, — сказал мужчина, посерьезнев. — Я, не задумываясь, потребовал бы от вас немыслимые кабальные условия, но увы, противоядия нет.

— Спасите Эву, и я... отпущу её...

Профессор понял, что мальчишка вынашивал разговор и заготовил нужные фразы, а все равно чуть ли не силой заставил себя произнести последние слова.

— Если бы я мог, то сделал это вне зависимости от ваших красивых жестов, — ответил резко Вулфу.

Он поднялся из кресла и, прихрамывая, подошел к прозрачному колпаку, чтобы в сотый раз оглядеть руку с татуировкой на пальце. Что в ней особенного? Четкий рисунок волосинок-звеньев проступил на коже, став выпуклым, и кисть выглядела слегка отечной.

С того момента как Эву поместили в стерильный саркофаг, профессор периодически изучал руку и прислушивался к чему-то, различимому ему одному. Он ждал чего-то или кого-то, но безуспешно.

— И вы согласны расстроить планы своего отца и Влашека? — спросил мужчина, выпрямляясь. — А Коготь Дьявола? Что станет с ним?

— Кольцо волнует меня меньше всего, как и чьи-то планы. Они и так не сегодня-завтра пойдут прахом, когда Эва... Когда Эвы не станет, — ответил Мэл и опустил голову.

Пришла медсестра, но не Морковка. Пока она выполняла предписанные процедуры, собеседники молчали.

— У нее безупречный послужной список, — сказал Мелёшин-старший сыну в первый день. — Двенадцать лет в правительственном госпитале и опыт в более сложных и безнадежных случаях.

Куда уж безнадежнее?

Вулфу впал в глубокую задумчивость, прохаживаясь из одного угла в другой. Когда медсестра ушла, мужчина остановился, и Мэл вскочил.

Альрик потер лоб. За эти дни он прокрутил в голове множество способов, вплоть до фантастических, но все они были отметены из-за одного весомого "но".

— Если случится чудо, и Эву Карловну удастся спасти, нет гарантии, что она сможет вернуться к прежней жизни. Мозг задет в первую очередь. Начались необратимые процессы, клетки умирают. Эва Карловна станет растением. Вы задумывались над этим, говоря о спасении? Желаете ей подобной участи?

— Нет, — понурил плечи Мэл.

— Выбор предполагает ответственность, и прежде всего, за неё. Мне горько видеть Эву Карловну в немощном состоянии, но еще тяжелее знать, что она выживет, но исчезнет как личность. Неужели вы согласны на ее растительное существование? И согласилась бы она? — взглянул в упор на собеседника, но тот не ответил. — Обобщая, скажу, что риск велик. Более того, риск огромен. Мне нужно время до утра.

— До утра?! Завтра может быть поздно! — взорвался Мэл. — Сегодня может быть поздно! В любую минуту может стать поздно! Что изменится утром?!

— Надеюсь, что всё, — сказал мужчина и вышел из стационара.

Мэл рухнул в кресло, как подкошенный.

Пульс нитевидный, — вздохнул он и откинулся в кресле. Сомкнуть бы глаза, но не спится. Не можется спать.

Приезжал отец, похлопал по плечу. "Крепись".

За что наказание? В чем она виновата? — взглянул на лицо Эвы за звуконепроницаемым стеклом. Под глазами залегли тени, подбородок заострился, губы бескровны.

Она виновата в том, что связалась с ним, с Мэлом, — стукнул по подлокотнику кресла. Сидела бы сейчас в парке иллюзий со спортсменом, ела орешки в меду, позволяя целовать себя в щеку.

Мир большой политики не для маленькой птички. Здесь нет места чувствам. Здесь давят слабых. А Мэл решал за обеих, как будет лучше и правильнее, не считаясь с её мнением, и своими руками подвел к краю пропасти.

Негромкий стук вывел из прострации. Из дальнего угла стационара по проходу между кроватями приближался парень в футболке и трикотажных штанах.

— Чеманцев, ты, что ли? — удивился Мэл, заметив подошедшего. — Фигово выглядишь.

Сима — а это был он — подвинул кресло, в котором ранее сидел профессор, и устроился рядом с Мэлом, сбросив тапочки.

— И ты не лучше. Посмотри в зеркало — волосы всклокочены, глаза красные и дикошарые.

— Как попал сюда? Стационар закрыт.

— Знаю. Капитоса не пускают. Зато смежные двери никто не отменял. Мой адрес — за стенкой, — показал нежданный гость направо. — А здесь суета третий день. Что случилось-то?

— Случилось, — вздохнул Мэл.

— О, да ведь это Эвка! — вгляделся парень в лицо спящей под саркофагом. — Что с ней?

— Она в коме. Яд в шампанском на фуршете. Гиперацин.

— Не секу в отравах. Это страшно?

— Страшно. Малейшее колебание — и хана. Поэтому изоляция под кубом. Но по любому будет хана. Хорошо, что быстро поставили диагноз и не повезли в больницу. Не доехали бы. Так что больница пришла сюда. Слушай, ну и рожа у тебя, — переключился Мэл.

— Знаю. Смеяться нельзя. Кожа натягивается по рубцам и лопается.

— Сочувствую.

— А-а, — махнул рукой Сима, — уже сжился. Хотя нет, не привыкну никогда. Меня скоро выписывают, а я боюсь. Одичал без людей.

Вот так запросто взял и признался о своих страхах. Мужчины не трусят, они плюют свысока на трудности.