«Не получится», — понимал он. — «Инквизиция не оставит нас в покое после такого преступления. Да мне и выйти отсюда после этого не дадут. А даже если случится чудо, нам не удастся уйти далеко, нас догонят. Совершить такое преступление и уйти безнаказанными невозможно. И кого за нами отправят? Ренара?.. Нет, у меня ничего не выйдет… все пропало…»
— Ты ее знаешь, — устало заметил Лоран. — Я так и думал. — Он покачал головой. — Это из-за нее «случайно погиб» тот проповедник, которого ты допрашивал?
Вивьен покачал головой.
— Базиль Гаетан умер в допросной, но он совершил самоубийство.
— Продолжаешь упорствовать, — глубоко вздохнул Лоран. — Что ж, как знаешь. Вивьен, мне известно, то ты и Ренар — не самые праведные и сдержанные люди на свете. Я не дурак и давно понимаю, с кем имею дело. Но на этот раз я не смогу закрыть на это глаза. Приехал папский легат, который уполномочен проверить нашу добросовестность. Чтобы нас всех за наши промахи не лишили сана и не отправили в изгнание, мы — каждый — обязаны чем-то пожертвовать. Ты поступишь так, как я приказал, или отправишься на костер. Решать тебе.
Вивьен заставил себя взглянуть на Рени. Она смотрела на него своим пронзительным взглядом. Едва заметный кивок послужил ответом.
— Если вы знаете о нашем… знакомстве, — севшим голосом выдавил Вивьен, — вы позволите мне хотя бы… попрощаться? Прошу…
Лоран несколько мгновений смотрел на него, затем кивнул.
— Я буду ждать в конце коридора. Ночь ты проведешь запертым в келье в моей резиденции. Для надежности.
Вивьен ощутил себя так, будто что-то нанесло ему тяжелый удар в грудь.
«Я не смогу предупредить Элизу. Я никак не смогу с ней связаться, не смогу ничего объяснить… она увидит на Sermo Generalis меня, а мне придется сжечь ее сестру…»
Эти мысли едва не свели его с ума.
Епископ кивнул.
— Недолго, — приказал он и начал неспешно удаляться.
Когда шаги Лорана смолкли в коридоре, Вивьен рассеянно припал к решетке и покачал головой.
— Я… — начал он, но не смог произнести ни слова.
Рени поднялась с пола, протянула руку и нежно провела по его волосам в знак успокоения. Она словно заранее знала, что события обернутся именно так.
— Послушай меня, Вивьен, — с удивительным смирением заговорила Рени. — Ты должен это сделать. Должен согласиться на эти условия. Нельзя, чтобы казнили нас обоих. Ты знаешь, она этого не переживет.
Вивьен мучительно сморщился.
«А то, что я лично стану твоим палачом, она, думаешь, переживет?» — спросил он про себя, но не сумел выдавить это вслух. Это было невыносимо.
— Ты сумеешь ей все объяснить, — мягко проговорила Рени. — Я ведь поэтому и сказала: ты не сможешь мне помочь. Я не делала ничего, чтобы те люди заболели, но все здесь уверены, что это я наслала на них проклятье. Уже не выйдет доказать им, что я невиновна. Но ты — ты не обязан расплачиваться за это вместе со мной. Если хочешь сберечь ее, ты должен повиноваться.
Вивьен почувствовал, как его горло что-то сдавливает. Он зажмурился, словно это могло помочь ему сбежать от страшного кошмара.
— Я не могу…
— У тебя нет выбора, — вздохнула Рени. — Теперь его нет. Он был бы, если бы ты послушал меня и ушел вовремя. Но не сейчас.
Вивьен издал тихий стон бессильной злобы.
— Боже… — прошептал он.
— Вивьен, — Рени снова заговорила мягко, словно успокаивала ребенка, — мы еще встретимся с тобой. В следующий раз. Я не боюсь.
«Я — боюсь», — возразил он внутренне, но снова промолчал.
— Утешь ее, — попросила Рени. — Кроме тебя у нее больше никого не осталось.
Он мучительно взглянул в ее спокойные, смиренные глаза, невольно пожелав поменяться с нею местами.
«Я так виноват! Боже, милостивый Боже, избавь меня от чаши сей, она мне не по силам!»
— Ты этого не заслужила… это нечестно…
— Это уже не нам судить. — Рени вгляделась вдаль, в темноту коридора. — А теперь тебе нужно идти. Ты должен повиноваться, Вивьен. Ради нас всех.
Опустив голову и сжав кулаки на решетке, он еще пару мгновений простоял молча, затем отступил от камеры. Он знал, что Рени права. Понимал, что, окажись он на костре, на соседнем столбе окажется и Ренар: пусть ему простили обучение у Анселя, работу в обществе предателя инквизиции ему с рук вряд ли спустят. И — как знать! — возможно, Sermo Generalis тогда отложат, и этот архиепископ из Амбрена приступит к допросу Вивьена и Ренара со всей суровостью, и тогда кто-то из них неминуемо расскажет об Элизе — о настоящей Элизе. Если Вивьен не повинуется приказу, он навлечет беду на всех.
— Прости меня… — произнес он.
Рени устало вздохнула.
— Это не твоя вина, — прошептала она.
Воцарившееся молчание было зловещим, тягучим и болезненным. Похоже, и Рени больше не могла выносить его.
— Иди, — полушепотом произнесла она.
Словно в тумане Вивьен повернулся спиной к камере и направился в темноту коридора, оставив факел висеть на стене. Он двигался во мраке и думал, что теперь только из движения в темноте и будет состоять вся его жизнь.
Лоран встретил его в условленном месте.
— Ты принял решение?
Вивьен не ответил, но его потускневший взгляд говорил сам за себя. Епископ в сопровождении своего помощника молча отправились в резиденцию.
Тебе воздастся за то, что вынудил меня так поступить, — говорил какой-то чужой голос внутри Вивьена, и он не смел противиться ему. Он испытывал к епископу тихую ненависть, гулкий бас которой более не старался заглушить. — Ничто уже не будет, как прежде. Ты будешь жить в вечном страхе потерять то, что считаешь дорогим, и страх этот притворится в жизнь. Ты потеряешь все и будешь умирать с осознанием этого…
Вивьен бездумно переставлял ноги, пока дверь кельи не закрылась за ним на ключ с обратной стороны. Не помня себя, он прислонился спиной к стене, безвольно съехал по ней, внутренне ругая себя за то, что не повиновался сиюминутному порыву и не убил епископа прямо в тюрьме.
Закрыв руками лицо, он содрогнулся от болезненной волны, пробежавшей по его телу, и заплакал навзрыд.
* * *
Ни одна ночь прежде не казалась Вивьену такой бесконечно долгой. И даже томительное ожидание в кабинете Лорана, решавшего судьбу Кантелё, не было таким тяжелым.
Несколько раз за эту ночь Вивьен вскакивал и начинал расхаживать из стороны в сторону по келье, мучаясь бессилием. Не в силах совладать со своими чувствами, он снова пытался позволить рыданиям выйти наружу, но слезы больше не шли, из горла рвались лишь протяжные тихие стоны, а боль в груди — должно быть, именно там, где находилась душа — ощущалась почти физически.
Хватаясь за стены и молотя по ним, сбивая в кровь костяшки пальцев в приступах отчаяния, Вивьен мысленно растягивал ночь, но часть его, казалось, противилась этому и, наоборот, призывала первые лучи солнца скорее возникнуть на небосводе. Словно его душа разделилась на две половины: одна из них все еще сопротивлялась судьбе, а вторая смирилась с неизбежным и хотела лишь прервать муки ожидания.
Так или иначе, оставалось всего несколько часов. А после на площади соберутся люди, и Элиза, затерявшаяся среди толпы, увидит, как из возлюбленного Вивьен превратится в палача.
Он мучительно скривился, ухватившись за пульсирующие болью виски.
«Не думай об этом, не думай об этом! Ты сделаешь только хуже!»
Но не думать он не мог. Вивьен уже знал, что Элиза не простит его, как бы он ни пытался объясниться с нею. Возможно, не стоило и пытаться? Вивьен раз за разом представлял себе холодный, полный ненависти взгляд Элизы, и ему казалось, что это окончательно сломит его и без того пошатнувшуюся волю.
Это было слабостью. Нельзя было привязываться к Элизе так сильно, нельзя было позволять себе любить ее. И все же по-настоящему пожалеть об этом не получалось. Впрочем… была ли разница?
«Так или иначе, уже завтра я потеряю все», — с горечью подумал он и тут же отругал себя за то, что позволяет себе думать только о собственных чувствах. А как же Рени? Ведь ему предстоит стать ее палачом! Ее ждет страшнейшая, мучительная казнь, а он смеет задумываться о том, как отнесется к нему после Элиза? Какое право он имеет жалеть себя, зная о том, что обязан сделать с Рени?
И все же отогнать мысли о себе и о собственных чувствах он не мог.
Эта бесконечная ночь, которую он торопил и оттягивал одновременно, перетекала из одних терзаний в другие. Вивьен не сумел ни на минуту сомкнуть глаз, но нимало этому не удивился. Он знал, что бессонница не упустит такую возможность помучить его и даже думал, что она не оставит его больше никогда.
* * *
Рени не могла видеть первые лучи солнца в своей камере, но каким-то образом ощутила наступление утра. Она знала, что скоро за ней придут, однако почему-то не испытывала страха. Рени была уверена, что боль страшной казни, к которой ее приговорили, обойдет ее стороной, словно Мать-Земля успокаивающе шептала ей это на ухо.
Вскоре в коридоре послышались одинокие шаги.
Рени прильнула к прутьям своей клетки, понимая, что человек, явившийся сюда в этот ранний час, пришел по ее душу. Через несколько мгновений она узнала в своем посетителе человека, который приказал Вивьену провести казнь. Он по-прежнему был в простой серой сутане, подпоясанной грубой веревкой, хотя за минувшие дни Рени доводилось видеть его в более ярком и помпезном наряде. Она смотрела на этого человека, и ей казалось, что такое одеяние словно бы помогает ему спрятаться от кого-то, стать менее заметным, преуменьшить собственную значимость.
— Здравствуй, дитя, — тихо произнес епископ Лоран. Его лицо все еще хранило следы усталости и казалось изможденным. Похоже, этой ночью Лоран не сомкнул глаз.
Он смотрел на Рени выжидающе, словно для него было важно услышать от нее в ответ хоть что-то, но она промолчала. Судья Лоран вздохнул и приблизился к ней. Говорил он тихо, и его было едва слышно:
— Ты должна знать: мне очень жаль. Я сочувствую твоей участи. Господь свидетель, я бы не пожелал ее тебе, будь моя воля.
— Но воля не ваша, — отозвалась Рени несколько мгновений спустя. Отчего-то из уважения к этому человеку она тоже решила не повышать голос и говорить почти шепотом.
Лоран не спешил ни соглашаться, ни возражать. Он сделал еще несколько шагов к решетке ее камеры, и Рени заметила в его руке небольшой стеклянный невзрачный пузырек, запечатанный маленькой пробкой. Внутри пузырька виднелась какая-то жидкость.
— Что это? — спросила Рени.
Судья инквизиции чуть помедлил с ответом, но затем решился:
— Способ облегчить твою участь. Я наблюдал за тобой во время допросов и слышал в твоих словах не зло, а попытку кого-то защитить. Ты в чем-то солгала архиепископу, верно? В чем-то важном.
Рени подозрительно уставилась на него, но промолчала. Лоран не сводил с нее глаз и с каждым мгновением только убеждался в своей правоте. Рени не знала, что будет, если она скажет хоть слово, поэтому хранила молчание и была готова продолжить, даже если ее прикажут снова отвести в допросную комнату. Она не знала, сколько сможет выдержать, но готова была держаться до последнего. В прошлый раз предел наступил после второго ожога каленым железом — тогда Рени рассказала инквизиторам о Фелис. Тайну о существовании своей тетки она сохранить не смогла, а Элизу уберегла только потому, что о ней не было задано ни одного вопроса. Рени до сих пор не знала, чем обернется для Фелис ее признание, но надеялась, что удача будет сопутствовать тетушке и не оставит ее.
В тот же день допроса, приготовившись снова отдать приказ прижечь Рени, человек, представившийся де Бордом, начал расспрашивать о всяких небылицах: о встречах с другими колдуньями, о странных ритуалах с неким козлом, о каких-то поцелуях в интимные части тела некоему сатане, о чьей-то крови, которую колдуньи применяют для ядов…
За болью Рени толком не различила его вопросов, она потеряла сознание. А после оба палача слегли с какой-то хворью, и приговор был тут же вынесен. Архиепископ де Борд позже в компании епископа Лорана приходил к камере девушки и произносил какие-то одним им понятные проклятия отлучения, хотя Рени не знала, что именно ей могут сулить эти слова. Не понимала она и того, к чему эти проклятья, раз она никогда не была крещена как христианка, и отлучение от Церкви ничего бы у нее не отняло.
Позже ей назначили казнь. И вот теперь человек по имени Лоран снова расспрашивает ее.
— Ты о ком-то не рассказала? Дело в Вивьене? Его ты пытаешься защитить? — Лоран сурово нахмурился. — Не старайся, он выполнит приказ и докажет свою верность делу…
Девушка осталась бесстрастной к его словам, и Лоран недоверчиво прищурился. Она знала Вивьена, в этом не было сомнений, но защищала она не его.
— Был кто-то, кроме твоей тетки, кто учил тебя колдовству?
Рени снова промолчала — на этот раз напряженно.
Лоран опустил голову и тяжело вздохнул, ощутив, как усиливается давящая на него усталость. Защищать кого-то высокой ценой — ему ли было не знать, каково это!
— Ты и вправду пытаешься защитить кого-то, не боясь отдать за это собственную жизнь. — Он покачал головой. — Что ж, я не стану тебе в этом мешать. — Епископ протянул Рени пузырек, и та с опаской приняла его, тут же начав рассматривать. — Прими это, как только я уйду. Так будет лучше… насколько это возможно.
— Это яд?
— Это то, что поможет тебе не испытать мучений на костре. И да смилуется Господь над твоей душой. — Лоран осенил девушку крестным знамением, развернулся и направился прочь.
Рени молча смотрела ему вслед.
Прошло несколько минут, прежде чем она открыла пузырек, настороженно понюхала содержимое и, решив, что это и есть послание Матери-Земли, выпила все до последней капли. Следом она разбила пузырек о стену и осторожно сгребла осколки и пробку в самый темный угол камеры.
* * *
Дверь в келью открылась, и в коридоре показался Кантильен Лоран в епископском облачении. Позади него маячило двое стражников.
— Пора, — коротко произнес епископ, стоя в дверях.
Вивьен сидел, прислонившись спиной к стене на каменном полу, подтянув к себе колени. Когда епископ отпер дверь, Вивьен еще пару мгновений держал голову опущенной.
Епископ выждал, пока молодой инквизитор поднимется и выпрямится перед ним. Он всеми силами заставлял себя не избегать смотреть в его отравленные пустотой глаза — в какой-то момент ему даже показалось, что Вивьен вот-вот объявит ему, что готов принять участь мученика и сгореть на костре вместе с ведьмой, лишь бы только не исполнять бесчеловечное указание. Однако этого не произошло. Он молча вышел из кельи, окинув двух солдат таким же пустым взглядом, и побрел по коридору, глядя прямо перед собой и в никуда одновременно.
