Тетрадь 93

— А пока холодненького, — Колька достал флягу с холодным чаем.

— Самое оно, — одобрил Миняй, усаживаясь поудобнее.

Эркин ещё раз перемешал кашу с мясом и снял котелок с огня. Андрей повесил на место котелка чайник, подправил огонь и полез за мисками.

— Ну, надо же, — хмыкнул Миняй. — Как скажи, в ресторанте.

— А чего ж и нет, — ухмыльнулся Колька.

Ложка у каждого своя, Андрей разложил кашу по мискам, Миняй нарезал хлеб, перекрестился и первым начал есть.

Первые ложки прошли в молчании: уж очень устали. Но, беря второй кусок хлеба, Колька сказал:

— А кашеваришь ты, Мороз, здоровско.

— Мясо хорошее, — улыбнулся Эркин. — И крупа чистая.

— Ага, — Андрей хоть и с полным ртом, а не промолчит. — И дурак, значит, кашу наварит, когда крупа есть?

— У тебя же получалось, — спокойно, только глаза блеснули, ответил Эркин.

Все заржали.

— Так его молодого, — кивнул Миняй. — Чтоб не зарывался.

— Эх, все-то на меня, на младшенького, — хмыкнул Андрей, накладывая себе ещё каши.

Колька фыркнул, едва не поперхнувшись.

Пока ели кашу, закипел чайник, и Колька заварил чаю.

— По-флотски. Чтоб в кружку налил, и дна не видно.

— Это что ж, — Миняй повёл носом, — чифирь вроде?

— Нет, — мотнул головой Андрей. — Чифирь крепче.

Чай пили вприкуску, не спеша, наслаждаясь вечерней прохладой и отдыхом.

— Не думал, что за день смахнём, — Колька, блаженно отдуваясь, допивал кружку.

— В охотку-то, — хмыкнул Миняй. — Ну, и выложились, конечно. На то она и страда, день год кормит.

Эркин кивнул.

— А хватит этого на зиму?

— Сено хорошее, — возразил Миняй. — А ежели соломки подмешивать...

— Если уж мешать, то концентраты, — возразил Эркин.

— Эка хватил! Концентрат-то кусачий! — Миняй потёр пальцами воображаемые деньги. — Купил мешок, да и остался без порток.

— Зато молоко с него, знаешь, какое? Дуешь, а оно не брызгается, во, в два моих пальца сливки.

— Ну, это ты загнул, я таких коров не видел.

— Ты, может, и не видел, а я доил. День постоит бидон, и ложкой не пробьёшь, а горловину потом не отмоешь.

— Это что за коровы такие?

— Шортгорны называются.

Миняй недоверчиво покрутил головой, и Эркин улыбнулся.

— Раз говорю, значит, знаю.

— Ну... ну да, — Миняй ухмыльнулся. — А у козы какие сливки? Тоже знаешь?

— Нет, — вздохнул Эркин. — Коз там не держали, только... Коза — не корова, конечно, но и её. Как покормишь, так и подоишь.

Молча слушавшие их спор Колька и Андрей дружно заржали.

— Ай да, братик!

— Ну, умыл!

Рассмеялся и Миняй. Ну, в самом деле же, завёлся, будто о его корове речь.

— Эркин, — отсмеялся Андрей. — А летом мы кого пасли?

Эркин удивлённо посмотрел на него.

— Фризов. Забыл, что ли?

— А ну да, они мясные, так?

Эркин кивнул.

— Ну и имена, — покрутил головой Колька.

Было очень тихо, а от луны и костра светло. Андрей со вздохом подвинулся и прилёг, опираясь на локоть. Эркин улыбнулся.

— Устал?

Улыбнулся и Андрей.

— Не смертельно.

Миняй хмыкнул.

— А ты злой на работу, Мороз. Неужто и там, — взмахом головы показал куда-то в сторону, так же уродовался?

— Там, это в Алабаме? — уточнил Эркин, переходя на английский. — Так и не так. На беляков работал, это было. А скотина-то не причём, понимаешь? Я её не подою, у неё вымя распирать будет, загорится... — и видя, что Колька не понимает, а Андрей встревожился, оборвал фразу и продолжил по-русски: — Взялся — делай, а не можешь, так и не берись.

— Боишься — не делай, делаешь — не бойся, — подхватил Андрей. — Верно, брат.

И вдруг привстал на колени.

— Ты чего? — удивился Колька.

— Девок услышал— сразу догадался Миняй и заржал. — И сна уж ни в одном глазу.

— Да, какой тут сон, время-то детское, — возмутился Андрей, вскакивая на ноги и заправляя рубашку. — Кольк, айда.

Колька покачал головой.

— Полежу.

— Давай, парень, — ухмыльнулся Миняй. — Твоё дело холостое, самый твой час, наше уже отгуляно.

— Ну, как хотите.

Андрей быстро обулся, снова прислушался.

— Там, вроде, поголосистее будут, — и уже уходя: — и посисястее.

Его провожал дружный хохот.

— Ох, Миняй вытер глаза и налил себе ещё чаю. — Ну, чисто кот мартовский. Слышь, Мороз, ты в парнях, ну, до свадьбы, тоже гулял?

Помедлив, Эркин кивнул.

— Небось не один десяток перепробовал, — поддержал Миняя Колька.

— А я не считал, — так же, со спокойной ленцой в голосе, ответил Эркин.

Разговор обабах — неизбежный мужской разговор, и он уже знал, что можно и не врать, главное — до конца не договаривать. Правда, но не вся.

Ну, Колька, ты и щас не промах.

Я ж Моряк, ржёт Колька. — А на суше моряки — всегда победители.

— Хороша-то вдовушка? — подмигивает Миняй.

— Чисто сахарная.

— Много сахару зубы портит.

А у меня и перчик припасен.

— Видал я твой перчик, — Миняй пренебрежительно сплёвывает. — Селёдка заморенная. Нет, я, брат, помясистей люблю.

— Белорыбицу, что ль? — смеётся Колька. — Рыбка хороша, да больно дорога.

— Это да, — соглашается Миняй. — Такая тебе живо карман растрясёт и вытрясет.

— Было бы чего трясти, — мрачнеет Колька, но тут же улыбается. — А сам-т? Тоже ведь... не всю правду жене сказываешь.

— А ты думал, — Миняй даже как-то обиженно смотрит на Кольку. — Я что, не мужик?

— Мужик, — кивает Эркин. — Дверью хлопнешь, так всё крыло вздрагивает.

Миняй оторопело смотрит на него.

— Это как в крыле? Я же в башне...

— В башне своей ты, может, и не хлопаешь, — очень серьёзно, только глаза блестят, отвечает Эркин. — Не знаю, не слышал, — и обращаясь к Кольке: — Я в семьдесят седьмой живу, а как он в пятидесятой хлопнет, так весь этаж слышит и знает.

Миняй молча широко открытым ртом хватает воздух, а Колька катается, хохоча и стуча кулаками по земле.

— Ну уж, — забормотал Миняй, — ну уж и весь, ты, Мороз, того...

У Эркина так и вертелось на языке, что у пятидесятой дверь хлопает часто и каждый раз по-другому, но, поглядев на Миняя, решил промолчать. Пусть Миняй думает, что он ц неё один.

— Ну, Мороз, — отсмеялся Колька, — ну, ты и хват.

Миняй, наконец, сообразил, что ему тоже лучше рассмеяться. Знаить-то люди всегда всё знают, главное, чтоб не звонили. Женя да семья — это одно, а мущинское его дело — это уж совсем другое.

Дружно допили чай, Эркин остатком кипятка залил миски, заглянул в чайник.

— Кольк, воды принеси.

— Это зачем? — удивился Миняй.

— А чтоб утром чаю не ждать.

— Ну и хозяйственный же ты мужик.

— Костёр-то всё равно на всю ночь, — пожал плечами Эркин, быстро отмывая миски. — Хлеба сколько осталось?

— Назавтра хватит, — хмыкнул Колька. — Тебе б каптером быть.

— А это кто?

Выслушав объяснение Кольки, Эркин кивнул:

— Понятно.

Ну вот, костёр налажен, в чайнике тихо греется вода, в котелке мирно ждёт утра остаток каши, сохнут перевёрнутые вверх дном миски. Можно и на боковую. Ночь тёплая, но ни легли по-походному: в куртках. У Миняя тёмно-синяя, в угоне у всех такие были, у Эркина такая же, только тускло-чёрная, рабская, а Колька принёс свою зимнюю робу. Поёрзали, посопели, укладываясь, и Миняй с Колькой дружно захрапели. Эркин улыбнулся, не открывая глаз. А хорошо было. Сладко ноют натруженные мышцы, вокруг тихие ночные шорохи и свисты, громко стрекочет невдалеке, вроде, сказали, сверчок.

Эркин проснулся на рассвете от тихого позвякивания крышки чайника. Высунул голову из-под мокрой от росы куртки и увидел Андрея, возившегося у костра.

— Нагулялся?

— Ага, — радостно согласился Андрей. — Крепко спишь, братик, я ещё когда вернулся.

— Не ври, — отозвался Колька. — Только сейчас подошёл.

Эркин встал и потянулся, сцепив пальцы на затылке, качнулся вправо и влево, разгоняя сон. Кряхтя и зевая, выпутался из своей куртки Миняй, посмотрел на ухмыляющегося Андрея и хмыкнул:

— Хорош!

— Гулять так гулять! — весело ответил Андрей.

Эркин спустился к воде умыться и обтереться, а когда поднялся, Колька опять заваривал чай, а Андрей брился, пристроив зеркальце в развилке ветвей. Эркин достал хлеб, отрезал каждому по два ломтя, убрал остаток и развернул тряпку с мясом, прикинул, как лучше отрезать.

— Оставь на кашу, — сказал Миняй. — С таком попьём.

— Соль, сахар есть, — фыркнул Колька. — И к чаю, и к хлебу приправа.

Устраивались не спеша. Всё равно ждать надо, пока солнце взойдёт, не по росе же валки разворачивать.

— А ты, Андрюха, пижон. И на покосе бреешься.

— Зато и девки любят, — смеётся Андрей, убирая помазок и бритву.

— Бородатому почёта больше, — ухмыляется Миняй.

— А на хрен почёт вместо любви? — тут же отвечает Колька.

— Спасибо, друг, — Андрей прочувственно трясёт ему руку, шмыгает носом, будто его слеза прошибла, и тут же: — Борода у козла, а щетина у кого? То-то!

— Ну, Мороз, — отсмеялся наконец Миняй, — Ну, брат у тебя...

— Лучше всех, — улыбнулся Эркин.

— Во! — восхитился Андрей. — Оценил наконец. Лопать-то будем?

— Успеешь.

Колька разлил чай по кружкам, дружно разобрали хлеб.

За чаем так же дружно дразнили и подначивали Андрея. Тот уже не краснел, как прошлым летом, а весело отругивался. Он тоже знал и про Кольку, и про Миняя.

— Кольк, а чего ты с ними вяжешься? Они ж...

— Честные давалки, — закончил за Миняя Колька. — Все удобства и без претензий. Понял? — и серьёзно: — Мне из дома не уйти, братьев не бросить, и в дом привести не могу, не бывает на одном корабле двух капитанов, а я не монах.

Миняй кивнул.

— Мущинское дело известное.

Пока напились чаю, пока Эркин засыпал крупу и наладил огонь, чтоб к обеду поспело, солнце уже поднялось.

— Ну, — встал Миняй, — айда, мужики.

— Айда, — тряхнул шевелюрой Андрей. — Косить-то уже не будем?

— Вчера чисто прошлись, только грабли бери, — распорядился Миняй.

Работали, как и вчера, в ряд. Миняй первым, за ним Эркин, Андрей и Колька. Ворошить — не косить, да и приспособились за вчерашний день. Ну, и спешить некуда: пока до конца дойдут, в начале просохнуть должно.

Солнце над головами, неумолчный стрёкот внизу и вокруг, душные пьяные запахи вянущей травы, струйки пота, ползущие по спине и груди.

В полдень Миняй остановился.

— Стоп, мужики. — Чем полудновать-то будем? — Андрей вытер локтем лицо. — Квас-то тю-тю.

— Вот тюрю опять и заведём, — ответил Миняй. — В самый жар работать толку не будет.

— От травы? — не унимался Андрей.

— От тебя! — рявкнул Миняй. — От жара голова худеет.

— А ему это без печали, Миняй, — заржал Колька.

-Точно, — горячо согласился Андрей. — За меня братик думает, на то он и старший.

— Ага, — согласился Эркин. — Сейчас я тебя воспитывать буду.

— Не-е, — рванул в сторону костра Андрей. — Я ещё жить хочу!

— Лови его! — скомандовал Кольке Миняй. — Ща мы Морозу подмогнём.

— А то он невоспитанным ходит, — ржал Колька, пускаясь бегом в обход и на перехват.

В общей толкотне и суматохе скатились к ручью. Утопить никого не получилось: больно мелко, но к костру поднялись мокрые все насквозь. Миняй проверил баклажку из-под кваса, вытряхнул себе в рот последник капли и погнал Андрея за водой.

— Мороз, хлеба отрежь, по два на брата и хватит.

— Останется совсем мало, — возразил Эркин.

— Тогда по одному.

Андрей принёс воду. Миняй положил в каждую миску по ломтю чёрного хлеба, налил воды и посолил.

— Вот, теперь ложкой разотри, и всё. Жалко, луку нет.

— Жалко, — кивнул Колька. — И масла.

Густая коричневая масса в первый момент не понравилась Эркину, напомнив питомник, там на обработке и туманных картинках так же кормили, но всё вокруг было по-другому, да и есть сильно хотелось. И он очистил миску наравне с остальными.

Поев, как и вчера, легли в тени. Андрей заснул сразу, едва голову опустил, и Эркин его слегка подвинул, чтоб не так на солнце лежал.

Спали недолго: сегодня росы ждать незачем. Ещё раз перевернуть, сгрести и собрать в стога. Да и... эх, была бы телега, сегодня бы и свезли. Ну, уж как есть, так и есть... давай, мужики, не до вечера же колупаться... давай веселей, начать и кончить осталось...

Поставили четыре стога. Можно бы и в два, но чтоб далеко не грести и не носить. И так... помаялись. Но уж подгребли вчистую, травинки не оставили.

— Ну, всё, — Миняй удовлетворённо оглядел луг, — свалили, мужики, айда.

— Айда, — устало кивнул Колька. — Спасибо вам.

— Не за что, — Миняй ещё раз огляделся и, крякнув, взвалил на плечо вилы. — Помочь — святое дело, пять грехов с человека снимает.

— А за предателя десяток, — машинально, явно думая о своём, откликнулся Андрей.

— Балабол ты, — покачал головой Миняй. — Нашёл что с чем равнять.

Эркин быстро искоса посмотрел на Андрея и промолчал.

Каша на костре слабо булькала и пахла совершенно упоительно. Эркин достал остатки мяса, нарезал, как и вчера, кусочками, заложил в котелок, перемешал и прибавил огонь. К его удивлению, Колька покопался в своих вещах и достал бутылку водки.

Удивились и остальные. Миняй даже руками развёл.

— Ну... чёрт, ну, никак не ждал.

— После боя... трудового это самое оно, — ответил Колька, срывая фольговый колпачок.

Колька разлил водку по кружкам, Миняй нарезал хлеб.

— Ну... — Колька обвёл их блестящими глазами, — будем, братишки.

— Будем, — кивнул Эркин.

Жухать было не место и не время, и выпил он, как все: залпом и до дна.

Зажевали хлебом с солью. Миняй довольно крякнул.

— А хорошо пошла.

— Ага, — согласился Андрей и лукаво: — Самое оно для сугреву.

— Ну, балабол, — заржал Миняй. — Ну, язык без костей.

Андрей самодовольно ухмыльнулся и чуть ли не раскланялся.

Эркин разложил кашу по мискам, сразу выгребая до дна. Ни добавок, ни остатков. Ели не спеша, не так смакуя, как отдыхая. Наломались всё-таки... но и сработали! Тоже, как надо! Шутка ли, вчетвером за два дня с таким лугом управиться... а ежили ещё не спамши... ну, на это вольному воля...

— А что? — Андрей ухитряется трепаться с полным ртом. — Завидно небось!

— Нашёл, чему завидовать! — ржёт Миняй. — Да этого добра везде навалом. На копейку дюжина и баранка в придачу.

После каши так же не спеша напились чаю, приканчивая и заварку, и сахар. Ещё немного поболтали и поржали, и так же неспешно стали собираться. Чтоб и не по жаре, и до темноты добраться до дома. Вчера-то их подвезли, а сегодня и косы, и грабли с вилами, и своя поклажа — всё на себе переть.

— Ну, — Миняй огляделся, проверяя, не забыли ли чего, -пошли.

— Пошли, — кивнул Колька.

Эркин молча шевельнул плечом, поправляя ношу.

Когда такая дорога, то ни по сторонам глазеть, ни болтать не будешь. Шли молча и ровно, как заведённые, не сбивая дыхания болтовнёй. Может, под песню было бы и легче, да им такое и в голову как-то не пришло.

Вёл их Колька не дорогой, а тропами, напрямик через луга, большей частью уже выкошенные, уставленные стогами, а кое-где и стогов уже нет: свезли, — через картофельные, покрытые тёмно-зелёной ботвой поля, а вон уже и огородные загородки пошли, и не тропа уже, а проулок, из-за заборов голоса и смех, мычат коровы, что, уже и стадо пригнали? Да, сумерки уже, ну, надо же как маханули, а вон и Колькин проулок.