Убить менестреля Часть 1

— Послушай, ты, э-э-э, как тебя зовут, кстати? — Дон аккуратно потряс бородача за плечо.

— Эдин Рыжебородый, — ответил тот. — Для друзей — просто Рыжебородый.

— Успокойся, Рыжебородый, — сурово сказал ему Дон. — Кстати, меня зовут Дон, а вот его — Грахель. Мы найдём путь внутрь, дай немного подумать.

— Придумал, — отозвался Грахель и с улыбочкой возложил руки на стену рядом с дверью. Камень хрустнул, и кусок стены беззвучно ввалился внутрь, взметнув тучу пыли вокруг неожиданного прохода в оружейную комнату. Дон не стал себя упрашивать дважды и змеёю скользнул внутрь, держа меч наготове.

Дон ожидал, что оружейная комната окажется заполнена стражниками. Но, к его удивлению, в комнате почти никого не было, кроме невысокого старика в мундире стражника, небрежно опирающегося на пару длинных мечей и без особого страха взирающего на неожиданного визитёра.

Дон принял стойку и уважительно поклонился.

— Послушайте... — начал было он, но в этот момент старик атаковал.

Это была атака настоящего, великого, выдающегося мастера. Казалось, клинки летят со всех сторон, их не два, а не меньше двух дюжин. Но Дон выдержал атаку. Если старым служакой двигало лишь желание защитить имущество тюрьмы, то Дона толкал в бой страх. Не тот страх за свою шкуру, заставляющий слабеть ноги и поступаться честью — нет, его страх был за других людей, за тех, над кем нависла страшная угроза, столь скупо обрисованная словами Эдина Рыжебородого.

Дон перешёл в атаку, теперь уже его клинок вился вокруг старика, вынужденного перейти в глухую защиту. Это его и погубило — два меча идеальны для атаки, а в ходе защиты их функциональность значительно ниже. Вскоре меч Дона застыл у стариковского горла.

— Да, ты настоящий воин, — в голосе старике не было ни капли страха, звучало лишь неподдельное удивление. — Что же тебя толкнуло на преступный путь? Зачем ты участвуешь в бунте?

— Да, я воин, — нетерпеливо ответил Дон. — Я невиновен, но дело не в этом! Город атакуют амазонки. И либо мы встретим их лицом к лицу с оружием в руках, либо погибнем страшной смертью, как бараны на бойне. Я не хочу быть бараном. Идём с нами! Хороший мечник не помешает, тем более — Мастер!

— Но закон... — старик явно колебался. — Как же мой долг?

— Твой долг — защищать людей Города-на-Реке! Этим мы сейчас и займёмся!

— Хорошо, — убеждённо кивнул старик. — Я верю тебе, Воин не станет лгать. Что требуется от меня?

— Организуй выдачу оружия заключённым. Старший среди них — Эдин Рыжебородый. После этого мы покинем тюрьму, а ты собирай охранников — мы их не убивали, а лишь оглушили, приводи в чувство и организовывай оборону. Кстати, тут где-то должен быть мой меч и арбалет... не видел?

— У меня во всём полный порядок, — усмехнулся старик и отпер дверь, в которую начали протискиваться заключённые. — Кстати, можешь подобрать себе доспех по плечу.

— Спасибо, — Дон пожал стражнику руку и быстро облачился в приглянувшийся ему довольно дорогой доспех гномьей работы. Рядом пыхтел Грахель, облачаясь в свой родной доспех. Ожидая друга, Дон обратился к Рыжебородому, примерявшему шлем:

— Дружище, а не подскажешь ли, где здесь камера пыток?

— Кого ты пытать собрался? — удивился тот.

— Там держат мужа одной моей хорошей знакомой. Мне бы хотелось его вытащить.

— Очень просто. Спускаешься по лестнице в самый низ, а потом направо. Кстати, встретишь палача — передавай ему привет.

— Обязательно. Встретимся на улице, перед зданием тюрьмы.

Дон ухватил за локоть гнома, и друзья поспешили к лестнице.

Поиски камеры пыток много времени не заняли — и, вломившись сквозь пробитое гномом отверстие, Дон с облегчением понял, что они успели вовремя — экзекуция не зашла слишком далеко. Достаточно оказалось одного взмаха меча, чтобы палачи, числом трое, обратились в бегство.

— Эдин Рыжебородый передавал вам привет! — крикнул им вслед Грахель, после чего бегство стало просто паническим.

В камере осталось двое её первоначальных обитателей — узник, закованный в цепи, и богато одетый юноша с испуганным взором.

— Вы — капитан Кровавый Парус? — обратился Дон к узнику, освобождая того от цепей, и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил:

— У меня есть к вам небольшая просьба — не могли бы вы подбросить нас с другом до Гномьих гор?

— За освобождение от этого? — бравый капитан потряс цепями, поднявшись во весь рост. — Можете просить и не такое. Конечно, отвезу. Вы же не этот трус-наместник...

Взор капитана обратился на съёжившегося юношу, и полыхнул огнём. Ухватив юношу за грудки, капитан ему закатил хорошую оплеуху, приговаривая:

— Будешь ещё издеваться над беспомощным человеком? Будешь?

— А кто это? — поинтересовался Дон.

— Личный секретарь наместника, — пробасил Кровавый Парус. — Они хотели заставить меня отвезти этого труса из вверенного ему города; я не согласился. Тогда они пытать меня вздумали — полагая, что капитан корабля — это трусливая богатая шавка! Но не на того напали!

— А скажи-ка, дорогой друг, — обратился Дон к юноше. — Что твой хозяин намерен делать в ближайшее время.

— Рекомендую говорить правду, — встряхнул юношу капитан.

— Скажу, скажу! — засучил ногами юноша. — Он нанял флотилию, они очень скоро отплывают...

— Отходят! — рявкнул моряк.

— Да, да, отходят из Южного Порта. Мне было приказано проследить, что капитан умерщвлён, после чего присоединиться к отпл... отходящей флотилии.

— Время есть, — решительно сказал Грахель. — Мы успеем их перехватить, если поспешим.

— Но как же город? Амазонки? Неужели мы всё бросим? — сокрушённо спросил Дон.

— Мы и так сделали для этого города больше, чем кто-либо другой! Сколько атак мы отбили? Сколько новых клинков добавили к его защитникам? Твой меч и мой молот ничего не решат, зато если Сильмарилл попадёт в плохие руки...

Дон нехотя кивнул:

— Тогда идёмте, скорее!

— А что делать с этим? — Грахель указал на юношу.

— Дай ему какой-нибудь нож из палаческого инструмента и отпусти на все четыре стороны. Авось хоть одну амазонку поцарапает — всё городу польза.

— Хорошо, — пробасил капитан, усадив юношу на стол со всевозможными инструментами для мучений себе подобных, и коротко сказал:

— Выбирай. А мы пошли.

Возле выхода из тюрьмы собралась уже немаленькая толпа бывших заключённых с оружием в руках. Эдин Рыжебородый пытался внедрить какое-то подобие строя и дисциплины — и частично ему это даже удавалось. Протолкавшись к Эдину, стоящему на небольшом каменном постаменте, Дон запрыгнул на него рядом с Рыжебородым.

— Ребята! — крикнул Дон во всю мощь своих лёгких. — Нас ждёт тяжёлый бой. Бой за наши жизни. Я не знаю, кто вы и какие поступки вы совершали до этого, но знайте одно — за участие в таком бою самый благородный воин почтёт за честь пожать вам руку! Как я пожимаю её вашему предводителю! — и Дон крепко сжал протянутую ладонь Рыжебородого.

Толпа — вернее, уже не толпа, а отряд — взорвался приветственными криками.

— Вперёд! — крикнул Рыжебородый. — Защитим наш родной город! Покажем этим... этим... даже не знаю, как назвать их, — закончил он под общий смех и ряд предложенных названий, одно непристойнее другого.

Отряд двинулся вслед за Рыжебородым, оглашая воздух яростными криками и сверкая клинками. К Дону протолкался Грахель.

— Смещайся к краю, — шепнул он. — На перекрёстке мы разделимся и направимся на юг, в Южный Порт. Должны успеть.

Дон кивнул и активно заработал локтями.

Перекрёсток открыл вид на Город-на-Реке во всей красе — слева стелилась вниз широкая улица, венчавшаяся Южным Портом, возле причала которого, как сумел разглядеть Дон, пристроилось несколько кораблей, спешно готовящихся к отходу. Дону даже показалось, что на одном из них мелькнуло знакомое одеяние наместника.

— Скорее туда! — Грахель потянул его за руку, оставалось сделать лишь шаг, выбросив из головы все заботы о городе, для которого, как справедливо заметил гном, они и так сделали больше, чем кто-либо.

Но Дон всё-таки обернулся и посмотрел в другую сторону.

И застыл.

А справа по направлению к ним двигалась орава амазонок. Уверенным, ленивым шагом, никого и ничего не боясь, они оглядывали город хозяйским взглядом. И за их спинами горели дома, слышался плач и проклятия.

Вот четверо заскочили в один из аккуратных домиков — и воздух прорезал предсмертный хрип, отчаянный женский крик, детский плач — и всё стихло.

— Идём же! — гном дёрнул человека за плечо.

Дон посмотрел налево. Порт манил — прохладой, спуском, безопасностью. Один шаг, и — забыть обо всех проблемах!

Воздух прорезал ещё один протяжный, долгий, исполненный невероятной муки крик. Распахнулось окно, короткий полёт тела в нарядном платье, удар — и крик оборвался. Но Дону казалось, что его отзвуки ещё стоят в ушах — и будут стоять до самой смерти. Которая как никогда близка — но даже смерть лучше осознания, что не сумел предотвратить такое.

— Извини, в порт мне идти некогда, — Дон последний раз взглянул на белоснежные корабли и повернулся к ним спиной — навсегда. — У меня здесь ещё дело есть — неоконченное. Дело всей жизни.

— У меня тоже, — скрипнул зубами гном и стал рядом с человеком, поигрывая верным молотом.

Дон рванул меч из ножен и, не помня себя от ярости, ринулся навстречу надвигающейся ораве. Кровавая пелена боевого безумия застила взор, и последнее, что успел прошептать Дон перед тем, как с головой окунуться в горячку боя, было:

— Похоже, я всё-таки сумею продать жизнь подороже. Миралисса, я тебя люблю!

И мир вокруг растворился в огненной круговерти.

Шестая глава

Бывший командующий в очередной раз провёл точилом по лезвию ятагана. Скрежещущий звук пронёсся над широким берегом, всполошил птиц в камышах, пронёсся над речной гладью и растворился в синем-пресинем небе.

Собственно говоря, в заточке ятагана не было никакой нужды — за время ожидания бывший главнокомандующий успел довести его лезвие до бритвенной остроты. Но заточка лезвия и скрежет точила о металл позволяли хоть как-то выплеснуть наружу копившееся в душе раздражение от длительного бездействия.

Бывший главнокомандующий не находил себе места, постоянно вскакивая на ноги и осматривая окрестности, пустую речную гладь и Солнце, которое, как ему казалось, намертво застыло в одной и той же точке небосклона.

Особенно подстёгивало нетерпение орка лицезрение Шамана, являвшего собою воплощение безмятежной расслабленности. Сразу по приходу на берег Шаман развил кипучую деятельность, в ходе которой он сначала метался по берегу, потом чуть ли не тыкался носом в землю, ползая по ней на коленях, а под конец и вовсе заставил бывшего главнокомандующего копать ятаганом яму и извлекать из-под земли чёрные блестящие камни, приведшие Шамана в полный восторг. Но после того как орки сложили камни в кучу, с Шаманом произошло разительное изменение — он улёгся на самом солнцепёке и всё время так и лежал, поднимаясь лишь для приёма пищи, причём ел он за четверых.

Вот и сейчас Шаман невозмутимо пожёвывал травинку и, довольно щурясь, смотрел на небосвод с неподвижно застывшим на нём светилом. Бывший главнокомандующий пытался заставить себя последовать примеру друга, но не мог. Опытный воин, он ощущал признаки грядущей битвы, о которых каждое мгновение напоминал ветерок, несущийся с реки. И неспроста — вода в реке пахла кровью. Где-то кипело сражение, шла битва, в которой решалась судьба Звёздного Камня, а значит — и их с Шаманом судьба, да не только их, а судьба целого мира. И этот запах будоражил кровь, заставлял работать мышцы, властно призывал вскочить на ноги, мчаться, разить, наносить удары и получать их — делать всё что угодно, но не сидеть сложа руки. Смиренно ожидать решения своей судьбы, не в силах вмешаться и как-то её исправить — было невыносимо.

— Да сядь ты, чего маешься, — добродушно проворчал Шаман, когда бывший главнокомандующий, мечущийся по берегу, в очередной раз закрыл собой солнце. — Всё равно они от нас не уйдут.

— Я не могу! — выдохнул бывший главнокомандующий, останавливаясь. — Там идёт битва, а я сижу здесь!

— Здесь тоже будет битва, — невозмутимо ответил Шаман. — Правда, ты в ней участвовать не будешь — я всё сделаю сам. Так что тебе не о чем волноваться.

— Есть о чём! — бывший главнокомандующий схватился за голову. — Ведь эта битва идёт, в сущности, из-за нас! Это мы спровоцировали нападение амазонок на Город-на-Реке! Это из-за нас там гибнут невинные!

— И это всё, что тебя беспокоит? — серьёзно спросил Шаман.

— Нет! Ещё эти двое... гном и человек. Они наши враги, мы пытались их убить в бою, что было, то было, но сейчас мы их обрекли на верную смерть! Мы им не оставили ни единого шанса на спасение — это всё равно, что убить беспомощного, который не может сопротивляться!

— Уж не ты ли говорил о преимуществах удара в спину? — поднялся на локте Шаман.

— Да, говорил, но... это неправильно! Это подло! Ну нельзя же так. Мне казалось, что я становлюсь человеком, — бывший главнокомандующий опустил голову. — Но на самом деле оркское начало в моей душе только усиливается. Что я натворил, как же я мог?

Бывший главнокомандующий в отчаянии закрыл лицо руками.

— Прежде всего, успокойся, — Шаман с сочувствием смотрел на друга. — Если хочешь знать, то на самом деле всё наоборот — ты действительно становишься человеком.

— Ты серьёзно? Не шутишь, не пытаешься меня ободрить?

— Серьёзно. Пойми, ты задаёшься вопросами правильности своего поведения, сравниваешь их с моральным эталоном. Это свойственно людям и несвойственно оркам. У орков нет внутренних самоограничителей, их не волнует моральность их поступков. Они могут сожалеть о действии, за которое грозит наказание с чьей-то стороны, но никогда не сожалеют о том, что подло — они и слова-то такого не знают!

— Значит, теперь и у меня появился этот внутренний ограничитель? И он делает меня менее свободным в поступках?

— Люди называют его совестью. Многие не понимают, почему орки называют своё государство "царством свободы" — ведь и там есть стража, тюрьмы, наказания. Но у орков нет моральных ограничений. Свобода орков — это свобода от совести, не больше и не меньше. Твои моральные терзания ясно говорят о том, что ты уже не совсем орк.

— Но как жить с этой тяжестью на душе? — бывший главнокомандующий чуть не бросился перед Шаманом на колени. — Чем задобрить этого внутреннего стража, непрерывно меня мучающего осознанием неправильности поступков?

— Жить — так, как люди живут. По мере сил стараться не совершать поступков, за которые совесть будет мучить, а если уж совершил — стараться исправить последствия оных.

— Совесть — тяжкий груз, — вздохнул бывший главнокомандующий.