Ова 4 (часть 1)

Коноховец кивнул:

— Итого восемь трупов. Как-то маловато.

— Кто о чем, а ты о своем, — Заку старался не выдавать волнения. — Думаю, результаты турнира для отдельно взятых его участников тебе неинтересны. Прочие детали тоже. Главное, что твои бои сегодня.

— Ставки делал?

Заку отрицательно покачал головой:

— Смысл? Все уверены, что предварительный ты пройдешь. Спорят больше о том, как высоко поднимешься. Но ставки делать побаиваются.

Дверь столовой открылась, и в нее вошли десяток надзирателей в сопровождении нескольких синоби.

— Заключенные! Шагом марш на отведенные места!

Зеки отозвались довольным гомоном и без разговоров двинулись на выход. Кьюджин поднялся, но топать вперед не спешил, пропуская всех остальных.

— Если это когда-то случится, если в этот день будет праздник, я хотел бы остаться один. Утром, в день моей казни, — напел Кьюджин.

Заку удивленно глянул на него:

— Я думал, это ты собираешься казнить своих противников.

Коноховец кивнул:

— Верно. Но каждый человек приговорен к смерти с самого рождения. Срок исполнения приговора просто у каждого разный.

Дальше он шел молча, безразлично поглядывая на заключенных и надзирателей. Бывший синоби Звука даже не пытался гадать, о чем может думать Кьюджин в такой момент. Чувствует ли он азарт перед боем? Вряд ли. Судя по всему, у него были враги посложнее и поинтереснее. Он выходит на ринг просто для того, чтобы отправить на тот свет еще одного человека. Не важно, кого. Это будет еще один заключенный, которого отдадут ему на растерзание. Здесь он не боец. Он палач.

Трибуны оживленно гудели. Меж заключенными сновали торгаши и их шестерки, что принимали ставки. И сейчас среди заключенных появились и девушки, которых тоже пустили на зрелищное представление. И хотя к ним было повышенное внимание со стороны изголодавшихся зеков, на трибунах было спокойно. Видимо, повышенное количество синоби сказывалось.

Но Коноховца больше интересовали не эти трибуны, а те, что предназначались для почетных гостей. Раньше он не слышал о боях, что проводились в этой тюрьме. И сейчас его интересовало, был ли среди гостей кто-то из Конохи или Страны Огня вообще. Но никого знакомого не замечал, правда, сейчас его способности были несколько ограничены. Да и среди гостей были скорее людские аристократы, чем синоби, и, с большой вероятностью, из малых стран.

Всего сражались сто двадцать восемь человек за шестнадцать мест претендентов. А это всего сто двенадцать боев. Значит, сегодня должно было пройти шестьдесят четыре поединка. Достаточно много, если задуматься. Затянется на весь день. Хотя было заметно, что заключенные этому только рады.

Однако для самого Коноховца зрелище оказалось слабым. Дрались эти ребята лучше, чем те, которых он упокоил несколько дней назад. Значительно получше. Но как-то до гладиаторских боев, которые могли похвастаться настоящими зрелищами, не дотягивало. Даже изредка встречающиеся участники-девушки интереса не добавляли. Гибкие, быстрые, даже побеждали иногда.

А вот дорогие гости развлекались куда активнее. Не хотелось смотреть поединки — пожалуйста, шлюхи к вашим услугам. На любой вкус, девочек в тюрьме хватало. Кьюджин задумался над тем, откуда они в таком количестве сюда попадали? Неудачливые куноити? Так их не сажали, а отстраняли. Гейши? Это было логичнее: скидывали тех, кто знал недостаточно много, чтобы убивать на месте, но достаточно много, чтобы мешаться под рукой. Но тоже странно, слишком много. А вот всякие небрачные дети гулящих синоби, да и просто дети нукенинов — это было куда вероятнее. Какая их могла ждать судьба? Если папаша просто свалил и никогда не вспоминал о детях, либо идти в скрытую деревню, либо торговать телом, либо сразу в нукенины. Простое фермерство — вариант спорный. В виду способностей по использованию чакры, если такие появлялись, дети в большинстве случаев становились изгоями. Даже в этом мире. Но в скрытую деревню попасть не так-то просто. Это у Великих Деревень был запас для потенциальных рекрутов. А вот в селениях поменьше места не хватало — не хватало денег, чтобы обучать всех подряд. А кому нужен потенциальный синоби с потолком где-то чуть выше слабого тюнина, и то не всегда, да еще и со смутным происхождением? Верно — почти никому. Даже в Конохе таких хватало, их сразу после академии отправляли на смежные отрасли, не пытаясь выращивать из них синоби.

— Шестьдесят семь-девятнадцать! — размышления прервал окрик надзирателя.

Кьюджин кивнул, поднявшись. Сейчас он всех здесь немного взбодрит. Неторопливо спустился вниз, туда, где ожидали остальные бойцы. Шестнадцать претендентов. Шестнадцать претендентов на его место. Кьюджин обвел всех их взглядом. Две девушки, остальные парни и мужчины разного возраста и внешности.

— Сегодня трое из вас умрут. Мне все равно, кто, — предупредил Коноховец.

Надзиратели вызвали двоих бойцов. Короткий поединок, и один из них возвращается, а второго выносят. Жив, пусть и побит. Уходят еще двое. И снова лишь один возвращается на своих двоих, а одного выносят. И наконец...

— Шестьдесят семь-девятнадцать против Пятьдесят три-двадцать один.

Кьюджин вышел на ринг, за ним вышел высокий крепкий заключенный. Явно тренированный, но так даже лучше. Коноховец покосился в сторону одной из особых трибун, где за стеклом зрители вовсю предавались плотским утехам, даже не глядя на ринг. Стоило захватить их внимание. Он перевел взгляд на противника.

— У тебя крупная голова. Это хорошо.

Заключенный поежился.

— В бой! — скомандовал судья из синоби.

Синоби, видимо, для того, чтобы иметь возможность быстро остановить бой. Логично.

Заключенный встал в незнакомую Кьюджину стойку, но атаковать не решался. Коноховец просто стоял расслабившись. Затем медленно пошел по кругу, обходя противника и остановился так, чтобы заключенный оказался на одной линии между ним и балконом-целью. Поднял левую руку, показывая пять пальцев:

— Пять секунд.

И резко сорвался с места, сближаясь. Оказавшись в паре метров, резко приник к полу, занося ногу для подножки. Противник успел сделать шаг назад одной ногой и поднять вторую. Но Кьюджин остановил подножку и своей ногой резко обвил ногу противника в захвате, будто змея. Разница в габаритах палача не волновала абсолютно. Резко выпрямив ногу, он переломал ногу заключенного. Затем, не снижая темпа, поднялся на второй ноге и нанес удар пяткой в горло. Не смертельно, пока. Подпрыгнул, зажав голову противника между ног, и крутанулся на триста шестьдесят, свинчивая черепушку с плеч. Поставил руку на плечо еще не успевшего начать падать тела и поднялся вниз головой, попутно окончательно сорвав голову с противника. Подкинул ее в воздух и сильным пинком отправил в полет до целевого стекла. Спрыгнул на ноги, позволяя телу противника упасть и начать заливать пол кровью. На той ложе уже давно не наблюдали за боями, и вид размазавшейся об стекло головы, растекшейся по стеклу неаппетитными ошметками, оказал нужный эффект. Кто-то блевал, кто-то просто обделался. Даже шлюхи, бывшие гейши, визжали, неготовые к таким зрелищам.

Печать едва заметно жгла кожу. Но даже так. Эти идиоты додумались выпустить скованного печатями недосиноби против сеннина. Пусть техники Кьюджин использовать сейчас не мог, но и без того его тело было пропитано сенчакрой чуть больше, чем полностью.

Коноховец вернулся к остальным претендентам, улыбнувшись им:

— Не поскользнитесь на крови.

Слегка опомнившиеся надзиратели вызвали следующих двух бойцов, а один из двух оставшихся подошел к Кьюджину:

— Ты что, псих больной?

— Нет, — спокойно ответил Коноховец, — я предупредил их, что убью любого, кто выйдет против меня на ринг. А я всегда держу свое слово.

Соперники ощутимо занервничали. С ринга вернулась девушка. И, по логике турнира, она становилась следующим противников Палача.

— Ты веришь в богов? — громко спросил Коноховец.

Бывшая куноити вздыбилась:

— Тебе какое дело?

— Можешь помолиться, пока те двое решают, кто из них умрет.

Противники на ринге действительно не торопились завершить поединок. Но вечно это продолжаться не могло, и с ринга вернулся победитель, окинув мрачным взглядом направляющегося на ринг Коноховца. Девушка вышла за ним. Синоби предупредил:

— Больше никаких оторванных голов!

Кьюджин улыбнулся:

— Я не повторяюсь.

Куноити вздрогнула. Зато теперь за боем наблюдали все, забыв обо всем остальном. Коноховец прошелся оценивающим взглядом по куноити, одежда на ней отличалась только дополнительной полоской ткани под рубахой, обтягивающей грудь:

— Ты гибкая. Посмотрим, насколько?

— В бой!

Девушка тут же сблизилась, начав наносить удары ногами. Два быстрых верхних удара Кьюджин блокировал, затем отступил на шаг, затем позволил ударить себя в бок. Однако куноити лишь поморщилась. По ощущениям — она пыталась бить каменную глыбу. Следующий удар был направлен в голову, но Коноховец перехватил ногу чуть выше щиколотки и потянул, своей ногой блокируя другую ногу девушки, и как бы пытался посадить ее на шпагат. Но куноити легко растягивает ноги, сразу пытаясь ударить локтем. Коноховец отталкивает заключенную, кивая своим мыслям.

— Что, в пять секунд не уложился? — оскалилась девушка.

Но Кьюджин лишь медленно шел на сближение, наблюдая за движениями противницы. Быструю серию ударов ногами он легко блокировал — сказывалась подавляющая разница в силе. Печать начала обжигать сильнее, синоби заподозрили, что он использует чакру, но такие мелочи не могли его остановить. Пропустив перед собой еще один удар, Кьюджин сблизился, нанеся резкий прямой удар левой прямо в лицо. Дезориентированная куноити пошатнулась и устояла бы, если бы не второй такой же удар, разве что с чуть большим размахом. Девушка упала, Коноховец пинком перевернул ее на живот, схватил за затылок, приподнял, и еще раз ударил об пол. Затем схватил за шею и, прижимая своим коленом ее ноги к полу, выгнул ее тело в обратную сторону, прижав затылок к внутренней стороне колен. Куноити застонала, схватив его руку, но сил не хватало, чтобы разжать захват. Ткань спала, кожа натянулась на выпяченных ребрах, это был предел ее гибкости. Печать обожгло сильнее, синоби выкрикнул:

— Стоп!

Но Коноховец лишь качнул головой:

— Ничего личного.

И повел голову куноити к ее же ягодицам, все так же прижимая к ногам, пока с хрустом сразу в нескольких местах не сломался позвоночник.

Поднялся. Повернулся к последнему противнику, махнув рукой, приглашая на ринг.

— Давай, иди сюда. Закончим с этим.

Вот только последний противник наоборот пятился, совсем не желая выходить на ринг. Кьюджин повернулся к синоби-судье:

— Мне подождать или самому его сюда вытащить?

Судья покосился в сторону ложи, где находился глава тюрьмы. Стекло на миг стело прозрачным, и Муи сделал короткий жест, после чего стекло вновь стало зеркальным. Судья бросил надзирателям:

— Вытолкайте противника на ринг!

Трибуны молчали. Вялое негодование от убийства красивой девушки смешалось с восторгом маньяка, жаждущего еще зрелищ. А надзиратели уже выталкивали дрожащего от страха бойца на ринг. Толпа чуяла его страх. Толпа предвкушала. А Кьюджин вновь окинул жертву изучающим взглядом.

— Даже не знаю. Какой-то ты нескладный...

И противник, не дожидаясь, сигнала, с криком бросился в атаку. Нервы сдали. А в бою он двигался вполне неплохо, мог бы показать даже больше, чем та девчонка. Но он со срывающимся на визг криком бросился в бой. Отведя занесенную в ударе руку, Кьюджин положил руку на затылок заключенного и, добавив ему скорости, толкнул к сетке. И в момент, когда заключенный должен был врезаться в натянутую сетку, нагнал и нанес сильный удар ступней по затылку, расплющив голову между ногой и сеткой. Отступил, поморщившись:

— Не очень красочно, но лучшее я оставил на главных противников.

Судья поднял руку:

— В карцер этого!

На ринг высыпались надзиратели, но Кьюджин не сопротивлялся, позволив увести себя с уютную одиночную камеру. Увести под шум радостно улюлюкающей толпы. Толпы, среди которой было не так много хмурых лиц. Тех, кому послезавтра предстояло выйти на этот же ринг.

Глава 4/10.

День начался с грубого пинка куда-то в бедро. Заключенная открыла глаза, пытаясь понять, что вообще происходит. Но окружающий мир плыл, мерцал вспышками света и ярких красок. Тело казалось ватным, слушалось с большим трудом. Нет, не слушалось вовсе. Ей хватило сил только повернуть голову в сторону, чтобы не смотреть на того, кто на нее залезал. Может, даже хорошо, что она почти ничего не ощущает.

Туман в голове был искусственным. Какая-то дурь, но она не могла вспомнить. Да и не имело это значения. Чтобы как-то отвлечься, она пыталась вытянуть нить собственных воспоминаний. Без этого измученное сознание грозило развалиться, сделав своего хозяина овощем. Нет, думать. Нужно было о чем-то думать.

Сколько она уже в таком состоянии? Сложно сказать, дни превратились в калейдоскоп затуманенных картинок. Но она знала, с чего это началось. Тот, кого она соблазнила. Боец арены, сильный, в десятке лучших. Он потерял к ней интерес. Нашел кого-то новенького. Она пыталась сохранить его, позволяла ему все, придумывала что-то новое, старалась. Но рано или поздно это должно было случиться. И ее просто отдали на растерзание всем остальным. Шестеркам. И с того момента жизнь ее просто калейдоскоп ярких картинок, навеянных наркотой. Синоби даже из такой задницы мира, как ее деревня, не опускались до наркотиков. Такие пристрастия почти всегда стоили жизни. Но сейчас она была даже не против. Непонятно ей самой было только одно — зачем она еще сопротивляется? Почему так упорно пытается сохранить остатки разума? Ответ был только один — инстинкт.

Ее подняли и поволокли куда-то. На голову полилась холодная вода, это немного прояснило сознание. Ее мыли. Сейчас даже это она не могла делать самостоятельно. Слишком сложно, слишком много сил уходит даже просто на то, чтобы дышать. Две заключенные, что мыли ее, особо не заботились о состоянии подопечной. Мысленно девушка радовалась, что хорошо закалялась раньше, и сейчас такая холодная помывка не будет причиной болезни. Если бы ее еще не пытались утопить... Нет, просто осознанно забывали придерживать ее голову над водой, а ей самой не хватало сил, чтобы приподнять голову над водой. Но она пыталась. Инстинкт заставлял бороться за выживание, что лишь смешило тех двоих.

Затем ее вернули в общую комнату. Пока сознание немного прояснилось, она пыталась оглядеться, оценить обстановку.

— Мне не нравится ее взгляд. Накачай ее еще раз, — голос грубый.

— Мы зря переводим дурь, — голос мальчишки, недовольный.

— Дай ей мою порцию, мне все равно тренироваться, — снова первый.

— Мог бы продать, — это кто-то другой.

— Ха! Купить что-то лучше этой девахи я все равно не смогу.

— Она не твоя.

— Пока он потерял к ней интерес — моя. Или кто-то против?