Голод и Хлеб

— И ты поп, жив, — Дернул щекой Фрол. — Твое?

Василий машинально поймал брошенный ему крест.

— Мое. — Он до боли сжал крест в руках.

— Серебро?

— Откуда? Олово.

— Не богат видать был у тебя приход... А крест, того, — вернулся к тебе, божьим промыслом — усмехнулся Фрол. — Больше уж не теряй.

* * *

Он отвел грузовик полдня, чтобы дать поспать Кэмрону. Тот — добрый хозяин — перед тем как уйти спать, — некоторое время смотрел, как Фрол справляется с автомобилем. И только убедившись, что Фрол в автомобилях с пониманием, показал ему свой знак рукой с пальцами, свернутыми колечком, и ушел спать. Фрол отрулил полдня. Теперь они опять поменялись местами. Фрол полусидел в кузове, натянув на глаза свою импровизированную шапку, и пытаясь поспать. Дорога через грузовик толкала ямами и ухабами. Но он по крайней мере проваливался в отдохновенную дрему. Мысли постепенно потекли медленно, путаясь, и растворяясь. Но тут что-то коснулось его руки.

Фрол поднял капюшон с глаз. Перед ним сидел придвинувшиеся священник Василий.

— Чего тебе, поп?

— Все не мог найти времени поблагодарить тебя, — Тихо сказал Василий.

— За что? — Попытался сообразить спросонья Фрол.

— За крест. — Василий непроизвольно сжал свой крест в кулаке.

— А-аа, — сообразил Фрол. — Носи на здоровье.

Василий помедлил.

— Еще хотел сказать...

— Чего?

— Понять не могу. Ты с товарищами меня на дороге спас. И потом еще раз — когда встретили тех бандитов. А вместе с тем, — Василий еще помедлил. — Чувствую от тебя к себе большое нелюбье. Прав ли? Ошибаюсь?

Фрол сообразил, что его дрема несколько откладывается, и провел рукой по лицу, отгоняя сон.

Китаец Ли, сидевший рядом, смотрел на них со спокойным интересом.

— Правду сказал поп. — Согласился Фрол. — Есть к тебе нелюбье.

— Отчего так? — Внимательно глянул на Фрола Василий. — Мы ведь раньше не встречались.

— И снова прав — не встречались. Только и не надо было. Нелюбье мое к тебе не как к человеку — а как к попу.

— Отчего же? Я слуга Божий, поборник истины.

— Вот, это ты верно сказал, — поборник! — Фыркнул Фрол. — Помню я, как вы в деревне с нас подбирали. За крещение — рубль. За свадьбу — пять. И даже помереть без вас — поборников херовых — нельзя было; — занеси три рубля за панихиду. А рубль чтоб заработать на заработках — нашему брату — неделю горбатится! И попробуй не заплати вам, — поборникам. Мигом стучали куда следует, про неблагонадежность. И как вам лучшую землю в селе отводили — шесть десятин, — да еще с перемежовкой, если вдруг оскудело или заболотило. А нашей общины всей худой землицы едва на прокорм хватало. И как вы нас заставляли вашу землю задарма обрабатывать. Когда у нас еще свое не распахано, да не засеяно. За спасение души! И как вы нам вещали, что нужно налоги платить вовремя и без недоимок — а сами никогда ни хера не платили. Полное вам освобождение! И как вы — суки! — ссужали в бедовые годы мужикам деньги в рост, под кабальный процент. А потом звали приставов, чтоб этот процент выбить. А после читали нам в церкви — "как мы прощаем должникам нашим". И как Матрениного мужа служивые мигом сыскали в схроне, — про который она вам по дурости на исповеди рассказала. И как вы ходили и проповедовали нам смирение — после того как царевы войска со стрельбой и штыками по нашей деревне прошли. Усмирили наш черный передел... Помахали кадилами над мертвыми в овраге. Я все помню поп! Будь воля — я б вас всех, у ваших торгашеских храмов — на перекладинах развесил. И не снимал бы, пока воронье не растащит. А потом ваши храмы — с землей сравнял. И землю солью засеял, — чтоб ни одна поганая травина на этих проклятых местах больше не выросла.

Фрол запыхался, умолк, и тяжело выдохнул.

— Много худого видать ты претерпел. — Смиренно сказал Василий. — Бывают и у матери церкви неправедные пастыри. Чтож на всех нас злобу свою переносишь? Неужто правда думаешь — что все священники — без Бога?

— Я в армии одну вещь узнал, поп. — Разжал занемевшие кулаки Фрол. — Если ты солдат, то делаешь, что скажет генерал. Он — голова. Ты — рука. Он приказал — ты ударил. И если генерал тебя ведет на худое дело, а ты служишь — не важно каков ты сам. Ты. Часть. Подлости. Твоя церковь — та же армия. Даже если ты сам не обирал больше чем тебе приказали сверху — все равно обирал. Ты поп — солдат армии в рясах, что веками гнобила нас, — крестьян. Ты правда думаешь, что будучи в своей поповской армии — ты остался чистым? Одел мундир — держи ответ за всю армию.

— Разве могу я отвечать за престолоначальников? — Вскинул руки Василий. — Я сам всегда старался добро творить.

— Ты что, вообще не понял, что я тебе только что говорил? — Осерчал Фрол.

— Церковь общая. Но каждый грешит и спасается сам.

— Ага, говорите каждый спасается сам. — Прошипел Фрол. — А грабили-то нас союзно да купно. В крепкой поруке с властью. Морды церковные. Я теперь, после революции, как живого попа где в деревне вижу — прям удивляюсь. До чего наш российский народ долготерпимый. Ты лучше отвали от меня. А то я тебя прикладом переебу.

— Последнее спрошу. — Тихо спросил Василий. — Почему же тогда спас меня? Почему не бросил на дороге?

Фрол посмотрел на него, подумал как сказать.

— Потому и спас. Что твои деревенские тебя к воротам не прибили. Им про своего попа было виднее. Видать не худший ты, из своего черного племени. Но того что я сказал про всех вас — солдат в рясе — это не отменяет.

— Спасибо и на том.

Василий отодвинулся, отсел на другой на другой конец кузова.

— Что у вас там? — Спросила снизу из кабины, повернувшись к ним Хельга.

— Ничего, — буркнул Фрол. — Обсуждаем с батюшкой христову веру.

— Не увлекайтесь. — Назидательно сказала немка. — Чёрт сеет раздор даже в богословских вопросах.

— Не будем, — кивнул Фрол. — Мы уже закончили.

* * *

Некоторое время был слышен только шум двигателя и дороги.

— Опять деревня, — Через некоторое время сказала Хельга.

Фрол повернулся в кузове, и глянул вперед, за появившиеся вдалеке силуэты домов.

— Может, — объедем ее? — Предложила немка. — Мне страшно въезжать в жилое место.

— А начстанции мне сказал, — что вы Хельга железная, и ничего не боитесь, — поделился Фрол.

— О, я просто умею держать лицо. Это хороший тон для немецкой женщины. Но мне страшно не только за себя. Там будут голодные. А я... мы, — ничем не сможем им помочь. Тем более с нашим грузом... Я не хочу видеть людей, которым не могу помочь. Давайте объедем?

— Если б могли, — так вообще бы никуда не въезжали. — Развел руками Фрол. — Так тут везде поля каждый год паханные. Трава на них даже под паром — без крепкого сплетня корней. А у нас полный кузов. Будем проседать колесами и ехать медленно. А если засядем, — впятером такой здоровый грузовик уже не вытянем. Сядем сиднем, — бандитов ждать. Не от хорошей жизни мы через деревни едем. Других дорог для нас нет. Кроме того, — Кэмрону нужно заправить водой радиатор.

— Как он это вам сказал?

— Показал руками. Я-то в технике тоже чутка соображаю. Ничего. Заедем быстро, — закинем пару ведер из колодца. Да себе во фляжке зальем. И дальше махом.

— Ну хорошо, вздохнула Хельга.

— Эй, поп, — позвал Фрол, обернувшись к Василию. — Возьми-ка винтовку.

— Зачем? — Василий посмотрел на Фрола, а потом на несколько сложенных на мешках трофейных винтовок. — Мне оружием пользоваться по сану нельзя.

— Знаю что нельзя. Ты просто ее в руки возьми, и сиди сиднем в кузове. Так деревенские увидят, что нас в машине с оружием — число. Будет для острастки. Понял?

— Понял.

— Ну вот и бери. Винтовка-то, на предохранителе. Случайно не пальнет. Ты только не крути на ней ничего. И лицо сделай суровым. Учат вас специально что-ли в ваших семинариях таким постным рожам...

Фрол глянул на Ли.

— Я пойду в кузов, буду руководить водителем жестами. А ты следи в кузове, в оба глаза. На тебя вся надежа.

— Хорошо. — Немногословный китаец приготовил свой карабин.

В деревню заехали лихо. Улицы были почти пусты. Мелькнули впереди пара силуэтов каких-то людей, — которые при приближении автомобилей растворились за тынами и в проулках. В окнах мелькали смутные бледные тени лиц, — будто снулые рыбы, на секунду всплывавшие со дна к поверхности воды, и тут же испуганно исчезавшие в ней. И все же — эти скрывавшиеся в страхе люди, принесли вертевшему головой Фролу, хоть какое-то облегчение. Без привычных в деревне брехливых собак, без петухов и курей, да без прочей живности, — деревня была тихой и мертвой. Это было так неестественно, что рождало ощущение какой-то суеверной жути. Будто не жилые дома вокруг стояли, а избушки на куриных ногах. Будто проехал автомобиль по каленому мосту через смрадную реку из стариковских былин да сказок, и оказался в навьем царстве, куда обычно живым нет входа, а особенно — выхода.

Автомобиль протарахтел, и остановился на главной деревенской улицы, у укрытого крышей сруба деревянного колодца. На скамеечке у колодца, прислонившись к срубу спиной и боком, сидела старуха. Руки ее были сложены на груди, ноги вытянуты вперед, голова откинута назад, так что становилось видно ее лицо — морщинистое, будто печеное яблоко, со впавшим толи от недостатка зубов, а то ли от голода ртом. Глаза у старухи были закрыты. На шум автомобиля старуха ничем не откликнулась, ни жестом, ничем.

Кэмрон затормозил, и выжидательно глянул на Фрола.

— Сиди пока, — показал ему Фрол. — Ли, — верти головой по всем сторонам.

— Она... жива? — Показала на старуху Хельга.

— Сейчас узнаем, — Фрол поднялся с автомобильной скамьи, перехватив винтовку. — Пропустите-ка меня.

Он вылез со стороны привставшей Хельги, спрыгнул с подножки наземь. Под лаптями поднялась куча сухой пыли. Фрол подошел к колодцу. Поглядел на старуху. Вблизи старуха выглядела еще более... древней. И ветхой. Плоти в ней почти не осталось.

— Поздорову, бабуся, — громко сказал Фрол.

Женщина на скамье никак не отреагировала.

Фрол аккуратно коснулся ее руки, перетянутой вытянутыми трудом жилами, — и не почувствовал ничего — ни тепла, ни холода. Рука старухи была такой же, как воздух вокруг нее.

Но что-то дрогнуло, — веки старухи открылись, и на Фрола глянули выцвевшие, стариковские глаза.

— Задремала, — тихим, как ветерок в поле голосом, промолвила старуха, так и не переменив своей позы.

— Не хотел пугать, — Фрол перетоптался на своих лаптях. — Мы тут проездом, мать. Позволишь набрать воды из колодца?

— Набирай, — кивнула старуха. — Колодец для того и устроен.

— Поклон тебе. — Фрол повернулся к Кэмрону, и показал на ведро, и на капот.

Водитель кивнул, спустился с машины. Снял с грузовика свое ведро, и подскочил к колодцу. Глянул на старуху, и аккуратно обойдя, ухватился за ворот. Заскрипело старое дерево, заплескало в колодце.

— А ты чего тут сидишь, мать? — Спросил Фрол.

— Помирать пришла. — Ответила старуха. — Не хочу избу покойницким смрадом портить. Тут, может, кто еще жив в деревне будет — так приберет. А я напоследок, на божий мир поглядела. Солнышком погрелась. Западающее светило проводила.

— Хорошее дело, — неловко кивнул Фрол.

— Тяжкую жизнь прожила. — Старуха говорила под звук вращающегося ворота. — Всю жизнь в церковь ходила. А сейчас — помирать боюсь. Вдруг там бога нет?

— Как же нет? — Уверенно возразил Фрол. — Есть бог. Не может не быть. Твердо тебе говорю, мать.

— Пошто знаешь? — Вперилась в него взглядом старуха.

— Без Бога ведь никуда. Без Бога и жизни бы не было. Взлетишь к нему белым лебедем. Встретит тебя. Хвори все спадут. Будешь там снова здоровая, да молодая. Конец страданиям.

— Спасибо тебе. — Улыбнулась старуха. — Так и отходить легче.

— Ты постой мать. У нас же с собой священник есть, — Фрол обернулся к машине, сделал к ней несколько шагов.

— Отец Василий! Спустись сюда! Тут работа по твоему укладу.

Плюхнула вода. Деревянное ведро на раскрученной Кэмроном веревке, плюхнулось вниз в колодец, и затонуло. Священник неловко отложил винтовку, и через кабину спустился из кузова. Оправляя рясу на ходу подошел к Фролу.

— Поговори со старухой, — Шепнул Фрол Василию, — умирь ее как сможешь.

Василий кивнул, подошел к старухе. Наклонился. Выпрямился.

— Отошла она, — сказал Василий. — Выходит, ты ее проводил.

Фрол посмотрел на старуху. Та невидяще смотрела в никуда, за грань недоступную взгляду живых.

Василий опустил ей ладонь на глаза, и смежил старухе веки.

Хельга спустилась из кабины, и молча подошла к ним. Перекрестилась по своему обряду. Китаец продолжал бдительно смотреть по сторонам, не опуская карабин.

— Слышал я, что ты ей говорил, — повернулся Василий к Фролу. — Ты, выходит, верующий?

— Она была. — Вздохнул Фрол. — Нет у нас времени для похорон. Прочитай что-нибудь, над телом. Что там положено? Не зря же тебя народ столько лет за свой счет кормил.

Василий кивнул. Повернулся к телу.

— Помяни Господи наш, в вере и надежде живота вечного, новопредставленную рабу твою... крещальное имя которой тебе ведомо. И яко благ и человеколюбец, отпущай грехи, и отпускай неправды...

Камрон тем временем намотал на ворот веревку, вытащил бадью с водой, слил ее в свое ведро. Подтащил ведро к машине, споро отвинтил пробку с радиатора, и вставив туда воронку, начал заливать булькающую воду.

— Гости! — Крикнул сверху Ли.

Священник прервал молитву. Все обернулись на китайца. Он сверху показал им за спину — не карабином, а рукой. Фрол с остальными повернулись по жесту Ли. От ближайшего дома к колодцу шла маленькая девочка. Ясноглазая, худая. Очень худая. Рубашка болталась на ней как на жердях пугала, при движении обнажая тонкие, как списки ручки и ножки. Она шла, почти не поднимая ног, ковыляя в пыли.

— Хлебца, дяденьки! — Протянула к ним ручки девочка. — Хлебца... Хлебца...

Хельга тихо заплакала.

— У нас есть полторы лепешки из дорожного пайка. — Хельга положила руку Фролу на рукав. — Пожалуйста...

— Отдай, — Фрол повернулся к Хельге, с облегчением, что для этого он может перестать смотреть на девочку. — Недолго осталось. Доедем, как-нибудь.

Хельга бросилась к машине. Фрол смотрел на нее, чтобы не смотреть назад. Оттуда все доносилось — Хлебца... Хлебца... Василий терзал нательный крест судорожно сжатой рукой. Кэмрон трясущимися поставил ведро с водой на землю. Он не попадал струей в воронку, вода бесполезно лилась по капоту. Водитель с усилием мазнул рукавом по глазам, втирая в них дорожную пыль.

Хельга прибежала обратно от машины, сунула в руки девочке лепешки.

— Вот. Возьми. Только не ешь сразу...

Девочка схватила лепешки, и ломко побежала прочь.

— Варте маль! Постой! Я... — Хельга опустила руки.

— Когда долгий голод, — нельзя есть сразу. — Хельга повернулась к Фролу. — Нам объясняли врачи. Может случиться плохое сварение. Надо найти дитя, и объяснить...

Над деревней раздался вой. Сперва одиночный. Потом превратившийся в многоголосицу. Кричали потерянные души мертвецов, скорбящих о своих потерянных жизнях. Или может быть демонов, что столько лет провели в аду, что уже забыли все, что когда-то делало их людьми. Фрол со спутниками переглянулся, чуя, как по хребту его прошла ледяная рука страха.