Ливонская война в мире князя Барбашина

Тот разгром, которому подверглась Венгрия со стороны турок, вызвал потрясение во всех европейских странах. И какое дело было Священной Римской империи до той опасности, которую представляли русские для далёкой окраины христианской ойкумены, когда турки угрожали самому сердцу Германии?! А если к этому добавить возобновившуюся войну Габсбургов с Францией, сформировавшей против них так называемую Коньякскую лигу, то становится понятно, что в такой ситуации ни император Карл V, ни его младший брат Фердинанд Австрийский не были заинтересованы ни в малейшей степени конфликтовать с русским царём, в лице которого они видели скорее не противника, а потенциального союзника против турок. Император высказывал свой взгляд на события в Ливонии в письмах к австрийскому эрцгерцогу и своим представителям на шпеерском рейхстаге летом 1526 года в том духе, что хотя он и полон соболезнования в судьбе Ливонии, но первое, чего следует добиться, это — примирения магистра с архиепископом, на которых лежит немалая доля вины во всех ливонских смутах. Только при внутреннем согласии и могли бы они успешно действовать против России. Более того, Карл полагал, что архиепископ и магистр сами открыли русским ворота в Ливонию. Помочь теперь Ливонии значит впутаться в новые распри и навлечь на империю новых врагов; всякие новые налоги легли бы слишком тяжёлым бременем на сословия империи, поэтому император и предписывал брату и своим депутатам всеми силами ратовать против посылки помощи ордену и отклонять всякое участие империи в помощи против России.

Австрийский эрцгерцог был того же мнения, что и его старший брат, и развивал мысль, что империя не в состоянии помогать всем своим частям, в особенности же Ливонии, которая давно уже пользуется свободой от податей в пользу империи, и на сбережённые деньги имеет полную возможность отстоять свои владения от русских.

Эта позиция имела поддержку большинства в коллегии курфюрстов, и хотя в северо-восточной Германии, а также Вестфалии (знать которой была связана с Орденом родственными отношениями) всё же наблюдалось немалое волнение, вследствие русских побед, но даром взывал герцог Барним Померанский к германским князьям, рисуя апокалиптические картины того, что будет, ежели этот "подобный леопарду или медведю" Московит утвердится в этом "форпосте христианства на востоке" и займёт её "славные приморские гавани" — дальше разговоров, морального осуждения и высокопарных речей дело не пошло. Как только дело доходило до необходимости организации военного похода, или, хотя бы, материальной поддержке ливонцев, то весь страстный пыл сразу тут же угасал, поскольку никому не хотелось чем-то жертвовать ради неких абстрактных, не касавшихся их напрямую целей. И даром Любек призывал императора и князей объявить хотя бы имперскую блокаду Русскому государству, запретив торговать с ним, а его эмиссарам вербовать в Империи мастеров. Даже среди ганзейских городов любекцы не нашли единогласной поддержки этому своему требованию, не говоря уже о нидерландских купцах, которые открыто игнорировали ганзейские запреты на торговлю с русскими, и снаряжали на восток торговые караваны.

В схожей ситуации оказалось и Польско-Литовское государство. Триумф турок в Среднем Подунавье создавал угрозу и на её границах, ибо было ещё неизвестно, куда дальше двинется армия султана: против Германии, или всё же против Польши, которая буквально пару лет назад уже испытала на себе вторжение турецких войск, когда весной 1524 года 8-тысячная турецкая армия в сопровождении 4 тысяч белгородских татар ворвалось на территорию Короны. Как описывал произошедшее автор Хроники Литовской и Жмойтской: "...турки и татаре Лвовскую, Слуцкую, Белзскую, и Подолскую землю окрутне звоевали и неоплаканую шкоду по всей Руси Подгорской учинили".

Удар турок был тогда подкреплён массированым набегом крымских татар в том же 1524 году, когда выполняя указание Стамбула, Саадет Гирей сумел собрать внушительную армию численностью от 10 до 15 тысяч человек, усиленную турецкими отрядами, которая обошла литовские земли (где их уже поджидала спешно собранная литовская армия) и вторглась на территорию Галичины, где став кошем под Мостиском, "распустила войну" по всему Русскому воеводству.

Так что, когда на Польско-Литовское государство зимой 1526-1527 годов обрушился санкционированный султаном большой набег крымских татар, многими он был воспринят как прелюдия к собственно турецкому вторжению. Крупная татарская орда ворвалась с юга-востока в земли Короны и великого княжества, нанося удар преимущественно по Галиции и Подолии. Никакого сопротивления татары не встретили, ибо на границе не было вооружённых сил. На территории Великого княжества Литовского татары доходили до Турова и Пинска. И только в январе 1527 года удачные действия подоспевших литовских войск под командованием гетмана Юрия Радзивилла дали возможность изгнать последние отряды татарского арьергарда. Но эти военные успехи не могли не вернуть пленных, ни оказать защиту населению южных окраин Литвы и Польши. И, разумеется, крымские операции такого масштаба исключали какую бы то ни было возможность для Сигизмунда I участвовать в борьбе за Ливонию. Более того, сами литвины, пользуясь той бедой, в которую попали ливонцы, сами немедленно выдвинули претензии к последним, требуя от Ордена уступить спорные пограничные территории.

Положение дел осложнялось и тем, что погибший под Мохачем Людвик Венгерский не оставил наследника, тем самым его кончина сделала вакантными сразу две короны: собственно Венгерскую, а также Чешскую, за которые развернулась яростная борьба между двумя главными претендентами — польским королём Сигизмундом I Ягеллоном и австрийским эрцгерцогом Фердинандом Габсбургом. К досаде честолюбивой польской королевы Боны Сфорца, её супруг, в конце концов, уступил младшему брату императора свои права на корону святого Вацлава, и 24 октября 1526 года чешский сейм избрал Фердинанда королём.

Куда сложнее оказалась ситуация с короной святого Иштвана, где в качестве одного из главных кандидатов на неё выдвинулся местный магнат Янош Запольяи. В отличие от Чехии, тут Сигизмунд хотя и отказался от борьбы за корону, но открыто встал на сторону Запольяи, который был коронован в Секешфехерваре 10 ноября 1526 года. Однако не все венгерские дворяне признали его право быть королём, и 17 декабря 1526 года в городе Пожони оппозиция избрала венгерским королём Фердинанда Австрийского. После чего стало очевидно, что конфликта между двумя соперниками не избежать, и уже в следующем году дело между ними дошло до открытых боевых действий. Не осталась в стороне от этой войны и Польша, которая не могла допустить создание большого и сильного межгосударственного комплекса в составе Австрии, Венгрии и Чехии. И хотя сам польский король Сигизмунд I формально придерживался политики нейтралитета (пусть и благожелательного, по отношению к Запольяи), но многие польско-литовские вельможи, возглавляемые королевой Боной, оказывали прямую финансовую и военную поддержку "национальному" венгерскому королю.

Прежде всего, на этом поприще, выделялся примас Польши Ян Лаский. Он не просто "остерегал" и "предупреждал" Сигизмунда I от всяких контактов с "немцами", то есть с Габсбургами, и настаивал на дружбе с новым венгерским королём, но и оказывал последнему финансовую поддержку из находящихся в его распоряжении церковных фондов (сборы с прихожан, доходы с земель и другого имущества).

В Литве же наиболее горячим сторонником Запольяи показал себя канцлер Константин Острожский, открыто вербовавший и отправлявший в Венгрию тысячи литовских шляхтичей на войну против сторонников "немецкой" партии.

Таким образом, в самый разгар войны в Ливонии внимание руководства Польско-Литовского государства оказалось приковано к южным рубежам, и даже имей оно такое желание, то оказать какую-либо действенную помощь ливонцам не было возможности.

Безрезультатным оказалось ливонское посольство и в Данию, где Фредерик I избегая заявления о принятии Ливонии под свой "генеральный протекторат", как того хотели ливонцы, заявил послам лишь о готовности выделить магистру 30 тысяч рейнских гульденов, если ему будут уступлены области Гаррия и Вирланд, а в Ревель, как и в другие крепости Эстляндии должны будут введены датские гарнизоны.

Разумеется, подобные условия были неприемлемы для Ордена, на что, собственно, и был расчёт короля. Как известно из его переписки с Плеттенбергом, Фредерик I прямо писал магистру, что не может оказать ему помощь в виду враждебных планов Кристиана II против Дании, и в виду того, что его владения в Норвегии соприкасаются с землями русского царя. Как скоро русские узнают, писал Фредерик, что он помогает ливонцам, они тотчас откроют враждебные действия против датских подданных в Норвегии.

Ещё более неудачными оказались результаты переговоров со шведским королём Густавом I, у которого хотели получить заём в 20 тысяч гульденов под залог некоторых замков в Гаррии и Вирланде. Но завоевание независимости дорого далось Швеции, которая по отделению от Дании оказалась должна Любеку огромную сумму в 120 тысяч марок, при годовом доходе в 24 тысячи марок и государственных расходах в 60 тысяч марок. Так что, при полностью пустой казне Густав был не готов заключать столь сомнительную сделку, и уж тем более действовать в пользу Ганзы, склонявшей его к войне против России. Более того, в мае 1526 года Густав Ваза ратифицировал торговый трактат с Нидерландами, по которому жители этой страны получали право селиться и свободно торговать в Швеции, им было назначено пять мест для торговли: Стокгольм, Кальмар, Сёдерчёпинг, Лёдёсе и Або, и они были освобождены от пошлин на ввоз соли. И этот договор с Нидерландами нарушал ранее навязанные шведам ганзейцами обязательства вести внешнюю торговлю только посредством любекских, или, с их разрешения, других ганзейских купцов.

Таким образом, попытка Ордена заручиться поддержкой какого-нибудь "христианского государя", готового вступиться перед русским царём за Ливонию закончились полным провалом. Единственным союзником Ливонии оставалась только Ганза. Но и та была готова оказывать помощь только в кредит, под огромные проценты и принятие кабальных условий.

Тем не менее, Вальтер фон Плеттенберг не терял надежды, и несмотря на неудачи предыдущих месяцев активно работал над восстановлением армии, а также пытался вдохновить колеблющиеся города и земли на дальнейшее сопротивление захватчику. Но, к его сожалению, проявленная за прошедшее время неспособность конфедерации защитить свою территорию подорвала веру в руководство Ордена. Ещё вчера казавшийся незыблемым авторитет престарелого магистра стремительно падал, а назначенный новым ландмаршалом бауский фогт Герман фон Брюггеней не пользовался достаточным уважением, хотя из всех тогдашних орденских гебитгеров, его кандидатура на эту должность было, пожалуй, самой удачной. Замок Бауск, в котором он ранее начальствовал, находился на беспокойном ливонско-литовском фронтире, и управляющий этим фогтством должен был быть человеком привычным, пусть и к "малой", но всё же войне и иметь хоть какой-то опыт боевых действий.

Возникшую проблему с деньгами ландмейстер попытался решить с помощью займов. Под залог замка Кегель он занял деньги у Ревеля, и аналогичную сделку совершил с магистратом города Риги, получив таким образом 60 тысяч гульденов. Ещё 40 тысяч гульденов он получил от отдачи в залог Гробинского фогства, которое было передано в обеспечение долга польской королеве Боне, оплатившей его приобретение из своих личных средств. Кроме этого, Плеттенберг попросил у польского короля заём в размере 50 тысяч гульденов под залог замков Бауск, Хофцумберге и Доблен, которые сами литвины называли занозами в своём теле и были готовы на многое, чтобы приобрести их. По заключённому договору, Сигизмунд мог разместить в них ограниченный контингент литовских войск, но их управление по-прежнему оставалось в руках орденских фогтов.

Таким образом, к ноябрю 1526 года магистру вновь удалось довести численность орденского войска до 12 тысяч бойцов, что давало ему возможность, после отхода назад основных русских сил, перейти в контрнаступление. Однако встал вопрос о направлении главного удара. Ливонская оборона трещала по всем швам, и в этой ситуации Плеттенберг первоначально хотел ударить по Дерпту, который служил основной операционной базой русских войск в регионе, и возвращение которого под власть ливонцев позволило хотя бы частично восстановить восточный оборонительный рубеж.

Но когда орденская армия уже готовилась выступать, до Вендена дошли известия, что среди жителей Ревеля, недовольных проявленным бессилием Ордена, стала популярной идея о переходе города под власть иного сюзерена, который, по мнению бюргеров, смог бы оборонить их от русских. И в качестве главной кандидатуры такового назывался датский король, которому предлагалось отдать город под покровительство, при условии, что тот подтвердит старые права и привилегии Ревеля. Уговоры фогта и других орденских представителей оказывали на горожан слабое воздействие, ибо отрезанные от основных владений Ордена, они уже плохо верили в то, что тот сможет их защитить. И среди ратманов уже шли разговоры о том, чтобы по весне, как только сойдёт лёд в Финском заливе, отправить в Копенгаген собственное посольство, с просьбой об установлении над городом датского протектората.

Рост подобных настроений, которые, к тому же, могли бы стать дурным примером для других земель и городов, не на шутку встревожили руководство Ордена, которое, с одной стороны продолжало уговаривать ревельцев не изменять Ливонии, а с другой стороны, прекрасно понимало, что без демонстрации реальной силы Братства рыцарей Христа Ливонии, пустые обещания не окажут большого влияния на умонастроения горожан. Единственным препятствием для ревельцев оставался орденский гарнизон в городской крепости, но даже в нём не наблюдалось единства. Часть кнехтов дезертировала из-за задержек с выплатой жалования, образовав несколько грабящих округу банд. И в такой ситуации возобладала идея удара в северном направлении, дабы прорвать изоляцию Эстляндии. Таким образом, цель была заменена на Феллин, возвращение которого позволяло восстановить единый массив орденских владений. На руку ливонцам сыграла и ошибка русской разведки, которая смогла разузнать о готовящемся орденском походе на Дерпт, но упустила момент изменения планов ливонского руководства. Таким образом, к середине ноября русское командование стянуло главные силы в восточную часть Ливонии, ослабив гарнизоны на других направлениях.

Впрочем, произошедшая коррекция планов орденских предводителей стало неприятным сюрпризом не только для русских. Согласно первоначальным замыслам удар по Дерпту предполагалось наносить с двух сторон — с юга главной орденской армией, а с севера должен был наступать новый фогт Вейсенштейна Отмар фон Гален, который, отступая от Лаиса со своими людьми, сначала самовольно занял брошенный замок, и позже был утверждён Плеттенбергом в новой должности. И когда Брюггеней развернул свою армию в сторону Феллина, то вейсенштейнского фогта просто не проинформировали об этом. В результате тот, ничего не зная об изменении планов главного командования, 12 ноября с 1,5-тысячным отрядом выступил на Оберпален, который и осадил спустя три дня.