| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В такой ситуации Шуйский решил рискнуть, навязав литвинам генеральное сражение, и 29 июня обе армии встретились под Вильно, где литовское войско расположилось в укреплённом лагере. Центр русского войска, составили пехотинцы — стрельцы и копейщики; правое, ближнее к берегу крыло заняла поместная конница, а левое — сотни кованой рати.
"За час до свету" передовые русские части вошли в соприкосновение с вражеской "лёгкой конницей в панцырях с луками и короткими копьями". Первоначально Шуйский начал действовать небольшими конными отрядами, чтобы выманить противника, однако схватки передовых отрядов ни к чему не привели. Тогда он повёл всё войско, планируя ударами с правого фланга отвлечь вражеское войско, после чего мощным ударом с левого фланга отсечь его от города и прижать к Вилии.
Но Немирович не стал дожидаться русского удара, и когда стороны сошлись на достаточно близкое расстояние, скомандовал атаку, и "подняв крик", его конные хоругви нанесли сильнейший копейный удар по русским порядкам. Поместные первые не выдержали натиска литовской левофланговой кавалерии, и русская конница подалась назад; многие воины стали в беспорядке отступать назад под защиту укреплений. Зато пехота, возглавляемая князем Андреем Барбашиным-Шуйским, выставив вперёд длинные пики, и встретив атакующих огнём из пищалей, осталась неподвижной. И воспользовавшись замешательством отбитых пехотинцами литвинов, командовавший левым крылом русской рати князь Иван Барбашин-Шуйский с "кованой ратью" успешно контратаковал. Удар был столь силён, что противник не выдержал и побежал, смешав стоящие во второй линии наёмные отряды.
Стремясь спасти свои силы от окончательного разгрома, Гаштольд с Немировичем приказали им отступить в город. Русские двинулись вслед за ними, постоянно атакуя расстроенные литовские части, и на их плечах ворвались внутрь городских стен. На улицах города закипели упорные рукопашные схватки, но постепенно становилось ясно, что город литвинам не удержать. Первым отреагировал Гаштольд, приказавший своим людям отступать к мосту через Вилию. Узнав об этом, дрогнули и остальные защитники города. Как вспоминал позднее один из очевидцев: "толпа с большими потерями бежала". Кульминация сражения разыгралась уже около моста, по которому отступающие переходили на противоположный берег реки. Подтащив полевую артиллерию, русские открыли огонь по массе столпившихся у переправы людей, в результате наступила "i>такая кровавая битва, что редко кто мог переправиться через реку". Сам же польный гетман спасался вплавь, скинув с себя верхнюю одежду.
Те остатки городского гарнизона, которые не смогли вырваться засели в обоих городских замках (верхнем и нижнем), и ещё двое суток отбивались от русских, но после ожесточённого штурма, и они были вынуждены сдаться.
Падение Вильно произвело впечатление грома среди ясного неба. Не только в Литве, но в Польше все были в растерянности от случившегося. Как прокомментировал царившие в польском обществе в тот момент времени настроения известный польский дипломат Иоганн Хоффенс: "Никто не ожидал, что такая сильная крепость, как Вильно, столь быстро падёт".
В отступившей от Вильно литовской армии произошёл раскол. Немирович обвинил в поражении Гаштольда — именно находящиеся под началом виленского воеводы жолнёры не поддержали атаку посполитого рушения, и именно они были первыми, кто попытался вырваться из города, бросив своих боевых товарищей. Гаштольд не остался в долгу, заявив, что он всего лишь хотел не допустить попадание моста в руки неприятеля, и назвал Немировича и его людей трусами, готовых бежать только при виде русских. Как результат, остатки армии разделились на три враждебные друг к другу части. Более двух тысяч жмудских шляхтичей отказались продолжать нести службу, и отправились домой. Альбрехт Гаштольд с 1500 жолнёрами ушёл на юг, где располагались его имения, сделав свою ставку в Геранёнах. Польный гетман Андрей Немирович с тремя тысячами посполитого рушения, также двинулся на юг, в сторону своего имения Вселюбы, расположенного к югу от Немана, в 46 вёрстах от Геранён.
Обосновавшийся же в Вильно князь Василий Шуйский, хорошо понимая, что владение одним только городом, без контроля над окрестностями, мало что даёт, старался распространить власть русской администрации на литовские территории, находящиеся между Западной Двиной и Неманом. Для чего надо было, в первую очередь, покончить с Немировичем, который служил главным препятствием над установлением русского контроля над междуречьем Вилии и Немана. Отправленный за ним в погоню отряд (1900 конных, 500 стрельцов и 5 полевых орудий) во главе с Андреем Барбашиным-Шуйским, полагая, что ушедшие из Вильно литвины пошли в сторону Минска, уже 4 июля занял Ошмяны, откуда, узнав о реальном положении дел, повернул на юг, прибыв 6 июля в Трабы. К удаче Барбашина, прошедшие дожди помешали переправе Немировича через Неман, и его отряд находился в деревне Липнишки. Выйдя из Трауб 7 июля, примерно в 3 часа утра, к полудню Андрей Барбашин вышел к Липнишкам.
Несмотря на то, что литовский отряд Немировича, имевший в общей сложности более 3 тысяч человек, имел численное превосходство, князь Барбашин решил атаковать противника. Выстроив своё войско в боевой порядок, он начал битву артиллерийским обстрелом литовского лагеря. В ответ Немирович направил в атаку кавалерию, но её натиск разбился о выстроившихся "терцией" пехотинцев. После чего последовала атака русской конницы на левый фланг литвинов, обратившее его в бегство.
Вынужденный скомандовать отступление, Немирович направился в сторону Немана. Преследуемый русскими буквально по пятам менее чем за сутки польный гетман потерял до половины бывших у него людей, коих к тому моменту, как он вышел 8 июля к Неману, у него оставалось менее полутора тысяч. Остальные либо погибли, но в основном численность его отряда таяла из-за дезертирства. Тем не менее, он смог организовать их переправу, уйдя в сторону Новогрудка.
Прекратив преследование литвинов, Барбашин занялся приведением под "царскую руку" понеманских городов и местечек, и пройдя вдоль реки вниз по течению, занял Лиду, Ивье, Олькеники, после чего повернул обратно к Вильно, захватив по дороге Троки. Некогда древняя резиденция великих князей, к началу XVI века утратила свой статус, будучи преобразованной в центр Трокского воеводства. Замок располагал некогда великолепными укреплениями, но они годились для отражения нападения армии образца века эдак четырнадцатого, в лучшем случае — пятнадцатого, но никак не армии первой трети шестнадцатого столетия. Сам город не имел даже стен — в случае опасности его население должно было бросать свои дома, и бежать под защиту замковых укреплений. Но в оных замках (островной и полуостровной) даже некому было руководить обороной. Трокский воевода — князь Константин Острожский сразу же после начала войны уехал в свои имения на Волыни, а трокский каштелян Станислав Кезгайло больше внимания уделял своим обязанностям жмудского (жемайтского) старосты, чем вопросам управления Трок. Так что, когда местные жители увидели приближающиеся русские конные сотни, они сами, без сопротивления, сдали свой город. Не став трогать самих мещан, русские обчистили все католические костёлы и бенедиктинский монастырь. Впрочем, с самими католическими священниками и монахами поступили относительно милосердно — отобрав из них несколько человек — хороших книгочеев, остальным просто предложили убраться из города.
Впрочем, не везде получалось столь легко. После захвата Вильно князь Василий Шуйский решил дополнить список захваченных городов Ковно. Расположенный в месте впадения Вилии в Неман, 90 вёрстах к западу от литовской столицы, этот город долгое время был важным оборонительным рубежом, защищающим страну от вторжений крестоносцев. Но к началу XVI века, его некогда мощные укрепления, как и у многих городов и замков Европы, безнадёжно устарели. Однако захват русскими Ливонии вновь заставил литовские власти вспомнить об этом городе, и у круглой башни Ковенского замка был сооружён бастион. На этом реконструкция оборонительных сооружений Ковно была и закончена. Но когда, ещё в начале июля в этот повет пришли русские войска, взять город с хода им не удалось. Ковно обороняли, в основном, местные ополченцы — профессиональные воины составляли менее трети от общей численности защитников. Осаждённые вели прицельный огонь с городских валов, делали успешные вылазки. Поначалу город осаждал князь Фёдор Андреевич Прозоровский. Он доложил Шуйскому: "Выходили из города Ковна литовские конные и многие пешие люди с знамены и снаряды. У них с теми литовскими людьми был бой. В том бою государевы ратные люди литовских людей многих побили и в город вогнали, Ковенский уезд повоевали, села и деревни пожгли и в полон много поймали".
Однако на Василия Шуйского эти отписки не произвели впечатления. Он отозвал Прозоровского в Вильно, вместо него к Ковно пришёл только что вернувшийся из рейда князь Андрей Барбашин-Шуйский. Желая избежать больших потерь в своем войске, он избегал штурма, сделав ставку на блокаду, артиллерийский обстрел и переговоры. Напротив замка был сооружён земляной городок, где разместились войска. Из Вильно по Вилии прибыли осадные орудия — три крупные стенобитные пищали. Они и решили дело. Стены города не были приспособлены выдерживать огонь крупнокалиберной артиллерии, а помощи от гетмана Радзивилла по-прежнему не было, и 28 августа 1530 года город сдался.
Тем временем, ничего не зная о событиях под Вильно, князь Иван Бельский 12 июля приказал Западной армии выдвигаться в сторону литовской столицы. И лишь 14 июля, по приходу в Заславль, от прибывших туда беженцев стало известно о событиях под Вильно. Бельский оказался перед трудным выбором. С одной стороны, смысл его движения на Вильно терялся. Город был уже взят, и находился в русских руках. Но, с другой стороны, менять направление движения было уже поздно. Тем более, хотя на пространстве между Минском и Вильно не было крупных городов, но находился целый куст богатых магнатских резиденций (Заславль, Гольшаны, Геранёны, Вселюб, Свирь, Гедройц и пр.), которые ещё надо было привести под власть русского государя. А 16 июля произошло событие, оказавшее большое влияние на весь дальнейший ход войны. Когда Западная армия приблизилась к Радошковичам, то путь ей преградил крупный литовский отряд из 1500 жолнёров и 500 вооружённых шляхтичей. Однако воевать с русскими они не собирались. Навстречу Ивану Бельскому выехал Альбрехт Гаштольд, и как выразился летописец, "добив челом государю".
Мотивы такого решения Гаштольда были вполне понятны. Основной массив его владений — Трабы, Воложин, Любча, Радошковичи, Островец располагались на северо-западе великого княжества, и по результатам кампании 1530 года оказывались в зоне оккупации русскими войсками. Так что, ради их сохранения, он был вполне готов перейти на службу к русскому государю. Но и русским командованием сдача и переход на их сторону такого важного лица было воспринято как большая удача. В Москве очень хорошо понимали, что захватить территорию это ещё полдела. Не менее важно суметь удержать её под своим контролем. Численности русского войска было недостаточно для осуществления эффективной оккупации занятых регионов, и для успешного управления им требовалось заручиться, как минимум, лояльным отношением местного населения. Но с этим, как раз, были проблемы. Если во время предыдущих войн с Литвой русские вполне могли надеяться на поддержку своих войск со стороны значительной части жителей захваченных областей, то сейчас ситуация было уже не столь однозначной. В то время как простолюдины относились к приходу русских довольно благожелательно, и по словам одного из свидетелей тех событий: "молят бога, чтобы пришла Москва", то большая часть шляхетства была настроена не столь однозначно. Даже православные дворяне великого княжества не спешили переходить на сторону русского царя, в целом предпочитая сохранять если не верность Сигизмунду, то хотя бы нейтралитет. И подобная перемена настроения в умах благородного сословия, по сравнению с предыдущими годами, была вполне объяснимой. Став после кончины своего брата литовским господарем, Сигизмунд постарался учесть ошибки своих предшественников, приведших к потере великим княжеством своих восточных владений, и заручиться поддержкой в среде русских православных магнатов и шляхты.
Прежде всего, он дал благородному сословию в стране полноценную частную собственность на землю по нормам польского "воинского закона". Вплоть до конца XV века верховным владельцем земель в Литве считался великий князь, который передавал их в условное держание. Непременным условием было обязательство военной службы. Земельные пожалования носили даже не пожизненный "до живота", а временный "до воли" характер — могли быть отобраны у землевладельца в любой момент.
Сигизмунд перевёл их в наследуемые — "на вечность", чем совершил "земельный переворот" в Литве: если в конце XIV века имения на праве собственности здесь отсутствовали, то в начале XVI века 13000 семей благородного сословия владели 65% всех земель.
Вместе с наделением земельной собственностью Сигизмунд наделял шляхту правами крепостников над крестьянами и их хозяйством, сделав русских крестьян Литовской Руси фактически бесправными рабами своих господ.
Больше всего от "приватизации" земель и крестьянства Литвы выиграли магнаты и князья: они стали пусть не "суверенными государями", но полными собственниками огромных владений. Средние и мелкие бояре-шляхта также не остались в накладе — теперь они надёжно принадлежали к сословию "благородных", могли полноценно пользоваться его исключительным экономическим, судебным и политическим статусом.
Последним штрихом стало окончательное уравнивание в правах с католической знатью (до этого находившейся в привилегированном положении) православных князей и дворян, тем самым гася последние искры возможного недовольства.
И эти усилия Сигизмунда дали результат. Когда в 1508 году поднял восстание против литовского правительства Михаил Глинский, проявив готовность вместе со своими владениями перейти на русскую службу, то не получил ожидаемой поддержки от православного дворянства. По сути, бунт Глинского стал водоразделом: русская знать, принявшая идею преемственности Московских самодержцев от великих князей Киевских, считавшая Литву захватчиком русских земель, полагавшая, что католикам и православным не ужиться в одном государстве, — восстала, потерпела поражение и бежала в Москву. Те, кто признал своим государством Литву, — остались и приняли деятельное участие в подавлении восстания. Когда Смоленск в 1514 году под давлением горожан открыл ворота русским войскам, часть смоленских бояр организовала заговор, чтобы снова вернуть город в состав Великого княжества Литовского. А после окончания войны 1512-1522 гг. желавшие остаться в великом княжестве русские князья и бояре отошедших к Москве земель во множестве бежали в западную Литву. Их было столько, что Сигизмунд с трудом находил земли для их наделения.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
