Меченый. (Меченый - 1)

Я вскинул правую ногу вверх, а клинок, летящий в переносицу, сбил в сторону серединой посоха и предплечьем. Вернее, серединой посоха и стальным прутом, вшитым в наруч. И тут же ударил 'левого' навершием в висок.

Воин оказался быстрее, чем я думал. И почти увернулся — конец посоха чиркнул его под ухом и слегка зацепил край нижней челюсти. Впрочем, даже такого 'легкого' касания хватило за глаза: воин пошатнулся, выронил меч и начал оседать на землю... А я не смог его добить, так как был вынужден блокировать шквал атак его товарища!

...Удар в живот, в горло, во внутреннюю поверхность бедра, подсечка, разрыв дистанции, бросок метательного клинка, попытка войти в ближний бой... — воин вкладывался в каждое движение так, как будто оно было последним. И старательно поворачивал меня боком к своим спутникам. Вернее, к монаху, который успел выдернуть из ноги мой нож и, накрутив на ладони рукава сутаны и морщась от боли в пальцах, пытался взвести арбалет без поясного крюка ...

Потеря концентрации на мне вышла мечнику боком: заблокировав очередную атаку, я изобразил, что тянусь к перевязи, ушел в сторону от глубокого выпада... и опустил посох ему на темя. Коротким, но очень акцентированным движением. Потом рванул древко на себя и тут же ударил снова. В переносицу. А потом присел, пропуская болт над собой...

Монах выдал очередную порцию крайне нелестных эпитетов в адрес Бога-Отступника, его слуг и одного 'на редкость гнусного' Бездушного, потом вбил арбалет в землю, вставил ногу в стремя и взялся за тетиву голыми руками!

Я хладнокровно дождался, пока он начнет выпрямляться, и бросил метательный нож. Потом скользнул к тому воину, которого оглушил в начале схватки, перебил ему позвоночник и... провел большим пальцем по Пути: на нем вот-вот должна была добавиться третья зарубка! За какие-то сутки!!!

Увидев улыбку на моем лице, леди Мэйнария посмотрела на меня, как на ожившую Темную половину Двуликого. И поползла к лесу. Задом! Загребая грязь босыми ногами!

Я нахмурил брови: повязка, которую я наложил на ее рану утром, куда-то исчезла. И... мысленно усмехнулся — увидев движение бровей, баронесса застыла! В том положении, в котором находилась!

Поняв, что убегать она не собирается, я закрепил посох за спиной и занялся делом: собрал ножи, переложил содержимое кошелей брата во Свете и его спутников в свой, отловил кобылок и от души покопался в содержимом чересседельных сумок...

...Пока я промывал ранку вином, найденным в сумках черного жеребца, леди Мэйнария стоически молчала. Только смотрела в землю глазами, полными слез и изредка сжимала кулачки. А когда я обмазал порез трофейной лечебной мазью и взялся за корпию, тихонечко спросила:

— Зачем?

Я пожал плечами и провалился в прошлое:

...Жрец Двуликого, открывший дверь обители, был стар, но кряжист и могуч, как столетний дуб. И от него веяло гораздо большей силой и уверенностью в себе, чем от любого из воинов, которых я когда-либо встречал.

Заглянув мне в глаза, он не спросил ни слова. А просто шагнул в сторону и предложил:

— Заходи...

Я зачем-то кивнул, сгорбил плечи, переступил через порог и остановился.

Жрец задвинул засов, и, не глядя на меня, неторопливо побрел по направлению к невысокой пристройке, прилепившейся ошую от храма.

Я поплелся следом. И, оказавшись небольшой комнатке, заставленной деревянной мебелью, прислонился к стене рядом с дверью.

— Садись... — голосом, не терпящим возражения, приказал жрец. Потом подошел к сундуку, стоящему у стены, вытащил из него пару свечей и воткнул их в подсвечники.

Я опустился в странное кресло с сильно наклоненной назад деревянной спинкой, положил руки на подлокотники и вытянул ноги.

Старик зажег свечи, потом сел в кресло напротив меня и уставился мне в глаза:

— Ты выгорел... Весь...

Я молча кивнул.

— Но выгорел очень давно, а от тебя пахнет свежей кровью. Почему?

Я по своему обыкновению пожал плечами... и услышал приказ:

— Раз пришел — рассказывай!

— Забрал жизни кровников...

— И теперь ты хочешь уйти?

— Да...

Жрец замолчал. Надолго. И я, решившись, задал вопрос, который мучил меня все эти годы:

— Я слышал, что Двуликий может даровать Посмертие. Тому, кто уйдет раньше, чем предписано. И воссоединить его с теми, кого он любил... Это так?

— Так... Но за это придется заплатить! Тебя это не пугает?

Я оскалился:

— Нет!

— Плата может оказаться слишком высокой...

— Я хочу воссоединиться со своей семьей. И ради этого сделаю ВСЕ...

Глава 10. Баронесса Мэйнария д'Атерн.

Седьмой день четвертой десятины второго лиственя.

...Рука, прикоснувшаяся к плечу, была огромной и шершавой. Я мурлыкнула, потянулась и, не открывая глаз, стянула одеяло к пояснице. Чтобы подставить спину под редкую, но такую любимую ласку. А папа взял и убрал руку! А когда я возмущенно засопела, рыкнул:

— Пора вставать!

Я расстроенно вздохнула, открыла глаза, непонимающе уставилась на невесть откуда взявшуюся в моей комнате лучину и вспомнила, что отец — в Авероне, а я...

— Ой!!!

Одеяло мигом оказалось на голове и... открыло взору Бездушного мои голые ноги!

Я почувствовала, что вот-вот сгорю со стыда, попыталась их укрыть и... услышала спокойный голос Бездушного:

— Пора ехать... Вставайте... Не смотрю...

...Не смотрел. Действительно: стоял у окна, пялился наружу и с хрустом чесал щетину на подбородке.

Я тихонечко соскользнула с кровати, поморщилась от боли в стопе, покосилась на неподъемный сундук, все еще придвинутый к входной двери, и... не поверила своим глазам: на нем лежало пусть простенькое, но платье!

В это время ожил Бездушный. И, не поворачиваясь, негромко пробормотал:

— Там — вода... Помойтесь...

...Кроме бака с исходящей паром водой, в комнате откуда-то появилась на редкость топорно сделанная шайка, банка с мыльным раствором, деревянный гребень, рушник и... потрепанные женские сапожки, вышедшие из моды эдак лиственей пятьдесят тому назад.

Окинув взглядом все это 'великолепие', я повернулась, было, к Крону, чтобы попросить его хоть на десять минут выйти из комнаты, чтобы дать мне возможность привести себя в порядок... и увидела, что его десница нежно оглаживает зарубки на Посохе Тьмы! У меня тут же перехватило дух — я вспомнила, о чем нам твердил брат Димитрий:

'Никогда не показывайте Бездушным свои слабости. Ибо они ими обязательно воспользуются...'

'Не покажу...' — пообещала себе я, покосилась на стоящего ко мне спиной мужчину и вытащила из-под кровати ночную вазу...

...Натянув на ногу правый сапог, я встала... и снова уселась на кровать: он был велик. И разбит. Настолько, что под подушечкой большого пальца, вдоль ребра стопы и под пяткой чувствовались сапожные гвоздики.

— Мал? — односложно спросил Бездушный.

— Велик. И колет... — стараясь не смотреть ему в глаза, буркнула я.

Кром пожал плечами и... встал передо мной на колени! Потом аккуратно стянул с моей ноги сапог и засунул туда руку...

Несколько мгновений ожидания — и в его глазах мелькнуло удовлетворение:

— Нормально...

'Нормально?!' — мысленно возмутилась я. И... застыла: Кром вытащил из ножен кинжал и потянулся ко мне!!!

Я зажмурилась, сжала кулаки и изо всех сил напрягла мышцы живота. А потом услышала хруст ткани и... приоткрыла один глаз.

Оказалось, что Бездушный вымещал свою злость на брошенной мужской рубахе!

Выместил. Потом снова опустился на колени, вцепился в мою ногу и... принялся наматывать на нее кусок полотна!

'Дура...' — облегченно подумала я. — 'Зачем ему тебя убивать, если ты — ключ к душам графа Грасса и его вассалов?'

Тем временем Кром расправил получившийся чулок и аккуратно натянул на него сапог. Потом поднял голову и вопросительно посмотрел на меня.

Я не сразу, но догадалась, что ему от меня нужно. И встала.

Сапог сел, как влитой — не болтался, не жал и не колол.

— Хорошо... — честно призналась я.

Бездушный кивнул и жестом приказал мне сесть...

Села. Дождалась, пока он замотает мне левую ногу, и снова встала. Прислушалась к своим ощущениям. Потом сделала шаг пораненной ногой и... чуть не сказала Крому спасибо! Хорошо, что вспомнила слова брата Димитрия:

'Слуги Двуликого — суть воплощенное Зло. Поэтому то, что радует нас, заставляет их страдать и наоборот. Вы улыбаетесь — они злятся. Вы смеетесь — они скрипят зубами от бешенства. Вы любите — они ненавидят! Вы расстроены — им хорошо. Вы корчитесь от боли — они радуются. Вы вне себя от ужаса — они счастливы! Кстати, не вздумайте мерить их по себе. Ибо даже это — шаг к Неверию...'

Удержалась. И кивнула. Так, как делал он:

'Хорошо...'

Это его устроило:

— Тогда идем. Завтракать...

...В черном зале не оказалось ни посетителей, ни слуг. Только хозяин 'Разбитого бочонка', который, зажав между коленей лавку, приколачивал к ней отломанную кем-то ножку.

Увидев нас, он отложил в сторону молоток, достал изо рта гвозди и, стараясь не пялиться на шрам Меченого, поинтересовался, будем ли мы есть.

Кром кивнул, прошел к самому дальнему столу и сел спиной к стене. Прислонив Посох Тьмы к столешнице и поудобнее передвинув чекан.

'Как всегда, готов к чему угодно...' — угрюмо подумала я, дохромала до лавки напротив и опустилась на самый ее краешек. Потом с тоской покосилась на пустые столы, представила, как зову на помощь и... мысленно обозвала себя дурой: не далее, как вчера днем Бездушный походя забрал души брата Димитрия и двух мечников. А вечером вырезал на посохе всего одну новую зарубку! Значит, счел всех троих за одного противника!

'Три души я ему уже подарила. Может, хватит?'

Тем временем за моей спиной раздалось шарканье постолов . Я

заставила себя отвлечься от грустных мыслей и уставилась на семенящего к нам хозяина.

— Каша... Сыр... Хлеб... — пробормотал он, и поставил на стол одну(!) тарелку с кукурузной кашей и досочку с сыром и хлебом.

Потом метнулся к своей стойке и вернулся с кувшином и двумя безобразными глиняными кружками:

— Медовуха...

Меченый кивнул, достал нож, небрежно покромсал сыр и... побросал его прямо в кашу. А потом пальцем(!) затолкал каждый кусок как можно глубже!

Я брезгливо поморщилась, подняла взгляд... и вздрогнула: Кром, не мигая, смотрел мне в глаза.

— Ешьте... Вы — голодная...

Меня замутило от омерзения. А Бездушный, словно забыв про мое существование, спокойно потянулся к тарелке, отщипнул кусок каши, поднял его вверх, оборвал нить из плавленого сыра и потянул руку ко рту.

Задвигались челюсти... Шевельнулся ожог на щеке... Дернулся кадык... А потом Кром навалился грудью на стол и повторил:

— Ешьте!!!

Во рту мгновенно пересохло. Я сглотнула, покосилась на кувшин с медовухой... и, поймав взгляд Крома, мысленно застонала: теперь мне надо было еще и пить!

...В отличие от взваров, компотов и киселей, которыми меня поила Амата, этот напиток кружил голову. И через какое-то время я вдруг поняла, что ем. Руками. Из общей тарелки! И, вместо того, чтобы чувствовать тошноту или моральное неудобство, получаю удовольствие!

'Дожила...' — угрюмо подумала я, вытерла пальцы об услужливо поданный хозяином рушник и... приложилась к кружке еще раз: в состоянии опьянения будущее казалось чуть менее страшным...

...Легкое опьянение, в котором я пребывала, прошло как-то вдруг: еще мгновение назад я мерно покачивалась в седле и бездумно смотрела на проплывающие над головой ветви деревьев — и вот уже в душу захлестнула безотчетная тревога.

'Середина весны, а на дороге — пусто! Что-то тут не так...'

Я пришпорила кобылку, догнала Меченого, вгляделась в его лицо и сообразила, что собираюсь задать вопрос СЛУГЕ БЕЗЛИКОГО!

Слова умерли, не родившись. А он — ответил! По своему обыкновению, односложно:

— Боятся... Чего-то... Очень...

...Кром как в воду глядел: возницы небольшого обоза, с которым мы столкнулись минут через двадцать-двадцать пять, нахлестывали несчастных коней так, как будто уходили от погони. Распознав в Кроме Бездушного, первый возница рванул на себя правый повод. Его телега, опасно накренившись, влетела в промежуток между двумя дубами, подпрыгнула на корне и перевернулась.

Остальные обреченно остановили повозки и принялись осенять себя знаками животворящего круга.

Видимо, удовольствие, полученное от вытягивания душ брата Димитрия и его спутников, все еще перебивало Боль, так как Меченый равнодушно проехал мимо.

Следующая процессия — карета с гербом рода Геррен, две повозки с вещами и трое всадников сопровождения — пронеслась мимо нас, не замедляя хода. Так, как будто нас не существовало.

Я не расстроилась. Почти совсем — во-первых, вассалы нашего северного соседа не отличались воинственностью, а во-вторых, их было слишком мало, чтобы справиться с Бездушным, вошедшим в полную силу. В общем, проводив их взглядом, я принялась ломать голову, пытаясь сообразить, куда направляется барон Олмар:

'К нам — вряд ли: знает, что после того, как отец назвал его трусом, его не подпустят даже к захабу... В Скар ? В то время, когда в столице мятеж — глупо: это можно счесть предательством...'

К какому-то определенному выводу я так и не пришла, так как дорога вильнула вправо и, взобравшись на вершину холма, показала нам стены Меллора...

...Перед Западными воротами было пусто: ни карет, ни телег, ни людей. Высоченные створки, открывающиеся на рассвете и закрывающиеся на закате, покрывала свежая копоть, тяжеленный брус, который заменял дверной засов, валялся в придорожной канаве, а деревянные козлы, с помощью которых мытари разделяли въезжающие и выезжающие потоки, оказались порублены на куски.

За воротами все оказалось намного хуже: в здоровенной луже перед караулкой валялось три обезглавленных тела в цветах рода Рендаллов и труп лошади, утыканный арбалетными болтами, дверь караулки была основательно порублена и болталась на одной петле, а в окнах окрестных домов не было ни одного целого стекла!

Оглядев все это безобразие, Меченый придержал коня, откинул на плечи капюшон, снял со спины посох, положил его поперек седла и с сомнением посмотрел на меня.

Я поежилась — если происходящее в Меллоре не нравилось ЕМУ, то мне пора было умирать от страха!

Подумав пару мгновений, Бездушный тронул кобылку с места и повернул. Не направо — на улицу Медников, по которой можно было доехать до купеческого квартала — а налево, в какой-то безымянный переулок, из которого ощутимо тянуло чем-то на редкость мерзостным и гадким. Я, конечно же, поехала следом.

Каких-то десять минут петляния по подворотням — и мы оказались в самых настоящих трущобах. Высоченные трех— и четырехэтажные особняки, окружавшие нас в Западной слободе, остались далеко позади, а по обе стороны от того, что надо было считать улицей, возникли одноэтажные полуразваленные хибары. В которых, тем не менее, теплилась жизнь.

Правда, жизнь эта отдавала гнилью. В прямом смысле этого слова: первые несколько человек, попавшиеся нам на пути, были увечными попрошайками, демонстрировавшими нам вонючие гноящиеся раны, безобразные бельма и культи.