— Ай, — и тут же что-то ругательное, по-кавказски, Александр повернул голову. Магомедов, схватился за незащищенным металлом предплечье, из которого торчало древко стрелы. Застонал, прижимая ладонь к ране, вокруг набухало алое пятно. Обращенное к Александру носатое лицо быстро бледнело. Стрела пробила мягкие ткани насквозь и глубоко вонзилась в грунт.

Надо было что-то делать. Лейтенант оглянулся на старших экспедиции. В глазах майора плескался такой дикий ужас, что лейтенант понял, на него надежды мало. А на лице капитана полиции растерянность, раскрытый рот хватает воздух, словно у выброшенного на берег карася, рука шарила в поисках рации в кармане.

— Нападение... на сотрудников... — бормотал полицейский.

Между тем к стрелкам шустро подбежал малец в безрукавке на голое тело, в обоих руках здоровенный пук стрел и, начал раздавать их. Предводитель туземцев вскочил на коня, еще несколько туземцев поспешно седлали лошадей.

Александр почувствовал, как спина покрылась противной испариной. 'Если ничего не делать посекут стрелами, а кто выживет — саблями', — подумал взводный. Было страшно. Первый бой запоминался навсегда и, он потом часто ему снился в кошмарах. В них было еще страшнее, чем в реальном бою. Неожиданно лицо молодого офицера изменилось. Рот пересох, сердце бешено заколотилось о ребра. В кровь хлынули лошадиные дозы гормонов и эндорфинов. Взгляд стал острым и цепким, губы отвердели. Теперь это был не вчерашний мальчишка, растерянный и надеющийся на старших по званию, но командир, ответственный за жизнь подчиненных. Будь он героем голливудского боевика, то в самый раз выйти из-за укрытия и начать стрелять от бедра, пошире расставив полусогнутые в коленях ноги и сильно откидываясь туловищем назад. Но такое эффективно только в кино, а здесь жизнь. И он не американский супергерой, а русский офицер. Так что обойдемся без эффектных трюков.

Составные луки азиатских пеших лучников. Если применялись тяжёлые стрелы, то опасны они были до 225 м, но чаще пешие лучники стреляли навесом до 150 м, а прицельно лёгкими стрелами — на 50-70 м. Скорострельность до 5 стрел, одновременно держащихся в воздухе.

— Огонь, — выкрикнул, от волнения давая петуха и вскинул автомат к плечу.

'Тратата', — расцвел на пламегасителе калаша ярко-желтый мерцающий цветок. Через краткий миг со всех сторон барабанами замолотили звуки выстрелов вперемежку с яростными матами.

Все дальнейшее происходило быстро.

Несколько секунд и туземцы, кто молча, кто с криком, падали на землю, словно по ним прошлась невидимая свинцовая коса. Последний из живых кочевников, повернулся бежать и тут же, крутанувшись, рухнул, сбитый тяжелой пулей. Между деревьев повисла жуткая тишина, слышалось только прерывистое дыхание множества людей да нудный вой запутавшего в сосновых ветвях ветра. Тяжелая вонь сгоревшего пороха смешалась с всепроникающим запахом сосновой тайги. И отчаянный, заходящийся крик, даже вой, со стороны стойбища.

'Добить врага пока не опомнились!', — подумал, вскакивая Александр и выкрикнул:

— В атаку, вперед!

Перехватив поудобнее автомат, он заорал что-то невнятное и изо всех сил рванул вперед. Позади раздавалось протяжное 'Ура', превращавшееся в какой-то страшный, утробный, протяжный звук: 'А-А-А!!!! И глухие удары о землю ботинок солдат и полицейских. А в голове билось только одна мысль: скорее добежать, и вцепиться в горло врага и бить его. Бить за все, за тот страх, который он только-что испытал!

Остановился перед валяющиеся на неласковой, загаженной конским пометом и грязью земле телами в окровавленных, грязных халатах. Руки с крепко зажатым автоматом упали вниз. К мертвым туземцам никто не подходил. Гадостно пахло кровью и нечистотами — с перепуга никто из попаданцев не вспомнил о приказе экономить патроны и аборигенов буквально изрешетили. Испуганно ржал и отчаянно бился, пытаясь подняться с земли, конь, с крупа стекала кровавая струйка. Один из туземцев еще дышал, всхлипывая и крупно дрожа. На мертвенно побелевшем лбу выступил крупный зернистый пот. Потом он повернулся боком, плотно прижимая лицо к земле, затих. Человек в рваном халате медленно полз прочь, оставляя за собой багровый след. Тонкий, почти детский, стонущий крик рвался из рта. Судя по количеству багровых пятен на спине — не жилец. Ужас перед содеянным пронизывал все существо Петелина, мешая дышать, сковывая движения. 'Еще несколько секунд тому назад они были живы и здоровы. У них были дети, они тоже хотели жить. И все из-за меня', — подумал Александр, зеленея, — Неужели он чудовище?

Недавний обед стремительно поднялся к горлу, склонив в мучительном приступе рвоты. Несколько бойцов повторили 'подвиг', расставаясь с содержимым желудка.

Когда в желудке ничего не осталось, он разогнулся и вытер губы рукой. Где-то он читал, что глубоко в душе каждого человека сидит древняя жестокость. Что мы упиваемся властью, а убийство — это крайнее проявление власти. Возможно, святой человек простил бы убийц, а он не святой, он не желал жизни этих людей, он просто защищал собственную жизнь и своих подчиненных.

Длинная очередь навскидку пересекла спину ползущего страдальца. Стало тихо.

Погибшие в Селинной могли чувствовать себя отомщенными. Да воздастся каждому по делам его...

Александр повернулся и натолкнулся на серый от злобы взгляд майора Воробьева.

— Лейтенант! Кто вам дал право рисковать жизнью подчиненных? Забыли, что здесь старший я? — пронзительным голосом осведомился штабной, сверля взглядом лейтенанта, — И как вы смели стрелять по пленному?

— Вы молчали, пока нас расстреливали. Подставлять пацанов под стрелы, чтобы посекли как Магомедова, я не дам! -огрызнулся Александр. Высокомерного начальника штаба он не уважал, но вынужденно подчинялся: против воинской дисциплины не попрешь.

— Ах ты... — задохнулся от праведного гнева майор, — Щенок!

— Я вам не советую меня оскорблять, — отчеканил Петелин. Несколько мгновений офицеры мерялись взглядами, майор не выдержал первым и отвел взгляд. И тут же, спохватившись, что стоящие рядом подчиненные могут истолковать это как непростительную слабость, побагровел:

— Посмотрим, что скажет командир батальона! — пригрозил и отвернулся, отводя полные злобы глаза.

'Вот и нажил себе врага. Ну и черт с ним'. Собственные действия он считал правильными.

— Мы здесь! — послышался пронзительный женский крик, — мы здесь! Спасите!

Голос раздавался откуда-то из-за домов противоположного конца стойбища. 'Это пленники и скорее всего из Селинного', — понял Александр. Глаза налились гневом, губы побледнели и сжались в тонкую линию.

— За мной, — махнул рукой столпившемся позади солдатам и, не оборачиваясь, быстрым шагом направился на голоса.

Все произошло неожиданно и стремительно. Он обходил последнюю в стойбище избу, и уже повернулся к нему спиной, когда услышал скрип открывающейся двери.

Офицер успел лишь повернуть голову и краем глаза увидеть, как в проеме появился ловкий, словно охотящийся тигр, еще встречающийся в казахской степи, узкоглазый и худосочный туземец и спрыгнул на землю. В ноздри ударил стойкий запах конского пота, сбруи, навоза. В опущенной руке блестел сабельный клинок.

У Александра — автомат, но он не успевал повернуть ствол. Глаза залил оранжевый свет ненависти. Время в один миг застыло, потекло вязкой патокой, а звуки исчезли.

Туземец шагнул, блестящая молния сабли взвилась в небо.

Двигавшийся позади Александра полицейский начал поворачивать ствол автомата в сторону врага.

Сработали боевые рефлексы, прочно вбитые за годы учебы в военном ВУЗе в подкорку. Развернувшись на каблуках, Александр оказался боком к туземцу. Стремительный выпад правой ноги и удар прикладом в подбородок, в который офицер вложил все свои силы, слились в одно движение.

Глухой треск, словно ударили по хорошо просушенному дереву.

Тонкокостного туземца словно ударило пушечное ядром. Сабля полетела в одну сторону, а он с деревянным стуком впечатался в стену избы и медленно сполз по стене. Время внезапно восстановило нормальный бег, вернулись звуки. Издалека продолжали доноситься призывные голоса пленников, а во рту металлический привкус крови от прокушенной губы.

Туземец был недвижим. Струйки крови ползли между оскаленными зубами и возле уха, стекали по рыжей куцей бороденке, из глаз по капле уходила жизнь. Судя по неестественно вывернутой шее он мертв и на полпути к гуриям.

Несколько мгновений офицер, тяжело дыша, стоял над телом туземца. Сердце яростно колотилось, в висках набатом стучала кровь.

— Сука, сука, ты сам виноват! Сука, сука! — прошептали губы, — Ты сам виноват!

Но на душе было гадостно. Одно дело расстрелять человека издали и совершенного другое убить, глядя ему в глаза. Накатила свинцовая усталость.

Солдаты и полицейские обходили лейтенанта и его жертву и шли дальше, бросая на Александра странные взгляды. На плечо молодого офицера опустилась рука, капитан полиции сочувственно улыбнулся:

— Пойдем, — произнес он, одновременно слегка подталкивая офицера в спину.

Александр кивнул и направился на звуки женских голосов.

За последним домом стойбища, в десятке метров, в земле темнели глубокая яма. Оттуда донеслись многоголосые причитания, а вокруг с ошарашенными лицами суетились солдаты и полицейские. Александр подошел поближе, из ямы шла тяжелая вонь отхожего места и разлагающихся нечистот.

Упала вниз припасенная кем-то длинная веревка. Первая вытащенная из ямы женщина, лет сорока, в разорванной одежде, со свежими синяками на бледном, застывшим и настолько горестном лице, что Александру стало не по себе. Взгляд, каким, наверное, освобожденные узники концлагерей смотрели на воинов-освободителей остановился на юном милицейском сержанте. Словно слепая — ничего и никого не видя вокруг, подошла и движением сломавшейся куклы уткнулась в грудь покрасневшего как мак милиционера лицом, плечи затряслись...

— Родненькие, дождалась вас, кончилась все! -прохрипела женщина, мотая залитым слезами лицом.

Старший от полиции молча покатал желваками и коротко приказал:

— Всех жителей на улицу, лейтенант, ваши люди пусть вытаскивают пленных.

— Есть, — Александр шумно выпустил воздух из груди и повернулся к деревне.

Полицейский в ответ кивнул и достал рацию.

Глава 3

После выступления градоначальника ошеломленный город замер. Самые невероятные и ужасные слухи о причинах Переноса, и вернется ли когда-нибудь город назад в двадцать первый век, и множество других, циркулировали по городу. Не только вечно шушукающиеся на 'боевых' постах у подъездов старушки, но и молодежь и средний возраст, несмотря на факты, отказывались поверить в Перенос. Казалось, стоит закрыть глаза и сделать мысленное усилие и тотчас очнешься в старом, добром двадцать первом веке с его привычным комфортом, удобствами и угрозой термоядерной войны. И все исчезнет, как кошмарный сон, — и Перенос, и неопределенное будущее, и сонмы окружающих дикарей.

Жизнь горожан изменилась и не в лучшую сторону. Закрылись десятки мелких продовольственных магазинов, киосков и большая часть промтоварных, от электроники до автомобильных — с оптовых баз им перестали отпускать товары. Крупные магазины продолжали торговать в прежнем режиме, но прилавки стояли полупустые, а ассортимент катастрофически сузился. К тому же большая часть товаров отпускалась только по карточкам. Горожане не голодали, но и не имели запасов — нормы были весьма скромными. Большинство не возмущалось, люди понимали, что до следующего урожая придется экономить еду. Зато предложений работы появилось множество. Не проходило и дня, чтобы по единственному каналу телевидения и городскому радио не зазывали работать на заводы и вновь открывшиеся предприятия. Голь на выдумки хитра и голь всячески исхитрялась чтобы начать изготовление тысяч необходимых современному человеку вещей. Опыты по изготовлению бумаги, стекла и зеркал увенчались успехом, вышло неказисто, но исследования продолжались, и уже вскоре бумага, зеркала и стекло собственного производства должны были появиться в магазинах. На базаре и в магазинах появились самодельные зажигалки на древесном спирту, их выпуск наладили умельцы. Две небольшие лесопилки, на окраинах города, получили изготовленное на моторном заводе оборудование, набрали рабочих и расширили ассортимент выпускаемой продукции от досок до комплектов для изготовления разнообразной мебели: от корпусной до мягкой.

На следующий вечер после эпопеи с нападением кочевников мэр выступил по телевидению и пообещал, что власти сделают все возможное, чтобы нападения не повторились. Телезрители узнали, что на границах зоны Переноса оборудуются заставы, а пограничники уже приступили к охране. Потом выступили бывшие рабы кочевников с ужаснувшими горожан рассказами о нападении и нечеловеческих условиях в которых содержали выживших. Если и оставались желающие бежать из города или идти просвещать окружающие народы, то после этого они исчезли.

По деревням и стойбищам обитавших вокруг города кочевников отправились знающие язык переговорщики татарской или башкирской национальности. А для убедительности их сопровождали военные на бронемашинах. Дары местным — пустые пластиковые емкости, разноцветные бусы и ширпотреб из магазина Подарки — пошли на ура, а за городские товары удалось купить немалые стада овец, коров и лошадей, их тут же загнали на мясокомбинат и договорились о продолжении торговли. Хотя посланники горожан категорически отказались платить за занятую городом землю, которую аборигены считали своей, дело в большинстве случаев удалось решить миром, лишь пара кочевых родов попытались захватить посланцев города. С этими поступили так же, как со стойбищем, напавшем на деревню попаданцев. Людей взяли в плен, дома разорили, а скот угнали в город.

Время шло, таинственная сила, перебросившая город в семнадцатый век, никак себя не проявляла и люди начали привыкать к мысли, что всю оставшуюся жизнь они проведут в прошлом и никогда не увидят родных и друзей, оставшихся за непроницаемой стеной времени в далеком двадцать первом веке. Первоначальный шок прошел. Общим настроением горожан стало: 'А хрен вам! Вопреки всему мы будем здесь жить, рожать детей и лишь от нас самих зависит, как мы будем жить дальше. Жизнь продолжается, не мы, а мир прогнется под нас!'

По главной улице города отшумел первомайский праздник с традиционной демонстрацией студентов и пестро одетых школьников. Хотя объединенный горсовет, в который теперь входили и сельские депутаты от перенесенных вместе с городом деревень, постановлением сократил праздничные дни на 1 и 9 мая до одного, это не уменьшило энтузиазма горожан. После обеда улицы опустели, в городе остались только немощные старики. Горожане, воспользовавшись солнечной и теплой погодой, потянулись с ведрами и инструментами за город — не было семьи, которая бы не воспользовалась щедрым подарком властей — всем желающим под посадки по десять соток под картошку и овощи.

Полдень девятого мая Иван Савелович традиционно встретил на центральной площади. Казалось, что здесь собрался весь город. Толпы людей: мужчины, женщины всех возрастов, немногие ветераны стояли на тротуарах. С небес доносилось праздничное курлыканье возвращающихся домой птиц. Довольная детвора на плечах отцов с энтузиазмом размахивала разноцветными шариками и флажками. А из громкоговорителей неслись бодрые звуки песен военных лет. Хотелось поесть хорошего шашлыка и выпить чего-нибудь покрепче. Все это создавало как прежде, до Переноса, атмосферу праздника и весны.