Жёнка

— Ну что? — спросила я, когда наши мужики вернулись. — Когда жать-то начнём?

— Через пару-тройку деньков, как раз дозреет. Завтра пойдём сеять озимые, — сказал муж, садясь с сыном на воз и берясь за вожжи.

У села встретили нас вояки, что дозор несли. Передали, что через час воевода скликает люд на вече в дом старосты.

Сердце ухнуло в пятки. Ох, что ж там творится-то? Али о набеге говорить будут?

На вече лишь мужики имеют право голоса, тож баб и не пускают вовсе. Там ведь единогласные решения только принимаются, а сила убеждения не всегда речами работает. А бывает, что и до кулачных боёв доходят свары*.

Проезжая мимо пары крайних домов, я заметила починенные, но уже не целые заборы, покосившиеся двери. Значит, се о сих домах была речь, коли воевода говорил о набеге в пору начавшегося сенокоса. Надеюсь, что старики в порядке, всё же с перепугу и помереть недолго, особливо уже в летах.

Бер отвёз нас домой, помог разгрузить воз, одразу* складывая сухую траву на сеновал.

Я мимоходом, помогая мужу, бросила взгляд на выросшие сорняки меж рядков на грядках. Им хоть бы хны, даже в засуху растут, зато хоть как-то закрывают репу, огурцы от палящих лучей. Голуба пошла печь топить да окрошку делать из подручной еды, которая ещё с завтрака осталась. Дети нам помогали, охапками таская сено. Зато все при деле!

Завершив дела с разгрузкой, муж пошёл на вече.

— А кушать? — кинула ему вслед, да он только рукой махнул. Страшно мне уже: вече — крайняя мера, не только наше село скликают, значит, всё серьёзно.

Голуба готовила что-то на летней кухне, пока я сновала взад-вперёд по дому, сметая накопившийся сор да надраивая полы после длительного опустения, собирая занавески, полотенца в стирку. Детей отправила мать собирать яйца у птицы да ей к обеду снести.

Зашли старики, как выяснилось, родители Голубы. Я их отослала на летнюю стряпную к дочке: и пообщаются, да и в избе сейчас уборка идёт полным ходом.

Когда я закончила и вылила ведро грязной воды во двор, полив крайние грядки, заметила, что огурцы вымахали огромные, надо собрать, но с этим ребятня и сама справится. Могу ли просить их? Вымыла руки, большуха как раз перетащила горшок с окрошкой в дом. Спросила я про родителей, так те ушли уже. Чего ж не пригласила-то? Да и ни разу ж не заходили при мне? Не в ладу с ними? Али нарочно выбирают время, когда меня дома нет?

Я застелила свежую скатёрку, помогла Голубе накрыть на стол.

— Садись, трапезничать будем, — позвала она меня, когда дети уже сидели с чистыми руками, а я всё суетилась — не могла угомонить беспокойство в душе. — Всё одно он раньше полуночи не придёт, — попыталась успокоить меня первая жёнка.

— А ты почём знаешь?

— Так покуда перепишут всех, задачи сходки зачитают, времени много пройдёт, а лишь опосля решать дела будут. Садись!

В миске я даже поковырялась для виду, только кусок в горло не лез. Детишки уж поели да с дозволения мамки — при отце такого не было (с ним сидели, пока все не покушают, и лишь после его отмашки дозволялось вставать) — убежали во двор поиграться чуток.

Я им крикнула во след, чтоб огурцы собрали. Бросила на Голубу удивлённый взгляд, чего се она их выгнала из дома, посуда ж не мытая. Увидела её решимость. Ой-ой, я уже боюсь...

— Рассказывай, — принялась Голуба пытать.

— Ты о чём? — я велела себе сдерживаться.

— Вас ночь не было.

— А муж на что? — попыталась я перевести разговор в другое русло. Он ведь должен был что-то сказать большухе, как-то объясниться.

— Он не сказал, — и так посмотрела на меня, что во рту пересохло.

— Что не сказал? — я всё изображала из себя непонятливую бабу.

— Да ничего толком не сказал. Лишь то, что сделал тебя своей. Но не всю же ночь? — она воззрилась на меня, наблюдая за моим лицом.

— Ну так миловались мы, — отвела очи, жар опалил лицо. А что? Правду ведь говорю.

— Всё то время, что вас не было? — она — само спокойствие. Вновь выстроила коло себя непробиваемую крепость?

Крепость... Ведь слыхала я про укрепления ранее. Возводят стены коло селений, переделывая их в грады... Град — ведь то, что огорожено. Мне надобно на вече попасть, ежели там про набег говорили, се ведь должно помочь. Только не пустят скорее всего. Или всё же попробовать?

Голуба помахала рукой пред моими очами. О, мы ж не договорили. О чём там речь была?

— Что? — спрашиваю.

— Миловались всё то время? — мне кажется или теряет терпение? Вспотела, вытерла испарину со лба рукавом сорочки.

— Ну, не всё. Ещё ходили долго, спали.

— Ага, на лошади скакали! — не верит? Она встала из-за стола, убрала свою посуду в таз, за малыми тоже. Вернулась, подсела ко мне на лавку. Я всё равно не боюсь! Вцепится в косы?

Я оглянулась в поисках чего тяжёлого, а то мало ли...

— Точно, скакали! — прошептала уже не так уверенно.

— Кончай брехать!

— Так правда се, — пытаюсь возразить. Неужто не верит? Я чуть отсела. — Не веришь, так Бер тебе, небось, то же сказал!

Она придвинула ко мне тарелку. Я опустила взгляд в окрошку. Обольёт?

Не верит, ну и ладно. Главное — вовремя отскочить. От одного вида еды меня мутить стало.

— Пойду, дел ведь хватает, — сказала, вставая.

— Стой! Пока не поешь, не пойдёшь.

Я плюхнулась обратно. Ну вот, и что делать? Ослушаться? Ведь могу схлопотать за се.

Попробовала простокваши чуточку(старики занесли что ли?). Вроде проглотила. Кисленькая. Ещё пару ложек всунула.

— Пойду на грядки, можно? — бросаю умоляющий взгляд на большуху.

— Ладно, ступай, но до ужина голодаешь, — сдалась она недовольно.

Я как ужаленная выскочила из дому. Да пошла полоть огород, бросив детям, чтоб шли посуду мыть, пока мамка раньше них не управилася. Бегом побежали! Нравится им помогать. Малыши любимые.

Огурцы-желтяки были сложены уже горкою. Собрала их в вёдра, занесла в летнюю стряпчую. Солить теперь надобно. Отправить деток перевамыть огурцы? Так сперва надо воды наносить. Се ведь большуха должна всем дела раздавать. А мне грядки прополоть надобно.

Всё заросло за сей месяц, хорошо хоть дождей не было. Пусть бы так и продержалась погодка сухая, а то ведь жатва не сегодня — завтра начнётся. А репу да огурцы польём, хорошо, колодязь рядом с домом. Смородину собрать надобно да листочков и зелени нарвать для солки.

Да только колодязь пересох, пришлось идти на другой конец села да таскать вёдра с водою, думая о своём.

Вспомнила про вече. Как бы сходить незаметно так? Когда по деревне проезжали, муж показал дом старосты. Сыщу ли в темноте? Не завершится ли собрание к тому времени, как смогу выбраться? До полуночи ведь будет время. Тихонько лишь надобно выскользнуть из избы. Или не ходить? Что ж мужики не сообразят всем скопом про крепость? Самой разумной себя возомнила? Что же делать-то?

Глава 9

Бера не было, а мамку детки слушались лишь порою. С трудом вдвоём загнали их в постель, так они ещё и там разыгрались. Большуха предложила лечь с нею на печи, да и поближе к детям, что спали на полатях. Отказаться я не посмела. Любопытно, се она делает шаг навстречу или ей так плохо? Пришлось допоздна рассказывать мне чадам сказки про Василису и её куколку, про Василису Премудрую. С чего их на Василису потянуло вдруг? Потом я незаметно перешла на сказки со Снежиком и Веснянкой. Так Вран обиделся, взялся привередничать, и про него сказку подавай. На всех не угодишь! Пришлось воронёнком его в сказке сделать.

Голуба почти всё время молчала. Так задели её мои слова? Так я вроде бы нового ничего не сказала. Или потому и злится? Надеялась, что есть ещё что-то, а тут лишь телесные утехи. Зазря, может, сказала ей? А что ещё было говорить? Пока скакали в обнимку на лошади, муж ведь ясно дал понять — никому ни гугу. Мы миловались и точка, даже ежели б пришлось брехать про ласки. А приказы мужа не обсуждаются. И уж не с Бером, точно. Он требует беспрекословного подчинения, и его боишься уже на подсознательном уровне. Не то, чтобы прям страх берёт, но и ослушаться не можешь. Откуда у него такая власть над людьми? Ему надо было в войско идти, прекрасным тысячником был бы, наверное, коли знал се дело. А так, даже и не знаю, растрачивает себя попусту трудясь на земле. Знаю, негоже такое думать о нашей земле-Матушке, но ведь у каждого своё призвание, и ему не земледельцем на роду написано быть. Воем, а может и зодчим, ежели учитывать способности к рисованию. Незаметно мысли вернулись к недавним думам.

Сейчас, лёжа на печи под звуки сопения деток, я думала уже не о Голубе, а о том, как незаметно уйти из дома, к мужу. Знаю, безумная мысль, но отчего-то нетерпится воплотить её.

— Ты будешь хорошей мамой, — сказала чуть грустно большуха, когда я уже собиралась тихонько вставать. А я думала, она спит. Неужели вновь за старое взялась? Хочет из жизни уйти? Да, се считается смелым поступком: не даться в рабство или пожертвовать собою, но сейчас мы ведь не в плену врага. А значит, будет дуростью. Сложно свыкнуться да деваться некуда. А как же великая цель — приумножить род людской? Или она просто не знает, что я слышала тот её разговор с мужем? Чего она хочет добиться? Чтобы я ушла дома? Или что?

А потом поняла: она ведь считает, что муж предал её. Да, о сём не раз молвили, притом, сама она подталкивала мужа. Но то были всего лишь речи. А теперь всё случилось и даже по-настоящему. Как бы я себя чувствовала на её месте?

— Полно тебе, у меня нет опыта твоего... — начала я "отговаривать", думая о том, как бы разговорить её, чтобы она излила мне душу.

— Зато как с ними ладишь...

— И что. Они меня мамой не воспринимают. Не слушаются.

— А меня что — слушаются? Ты с ними хорошо управляешься!

— Голуба, се так, поиграться. Иногда стоит и серьёзной побыть, — решила сказать о том, что меня мучило. — Знаешь, я не уверена, что буду хорошей мамой. Я всегда мечтала о своих детках, а видишь, как всё вышло.

— У тебя были дети?

— Не знаю. Что нянчила младших братьев я помню, а вот была ли тяжела, рожала ли — не знаю, — слёзы сами покатились по щекам, стоило подумать лишь о том, что могли моих чадушек просто убить. Сердце сжали тиски. Хочу ли я знать о том, были ли они у меня? Мы ведь должны помнить и чтить их память... — Надеюсь, что их не было у нас с Боровом... — добавила совсем тихо. — Потому что не представляю, каково потерять вот такого малыша, с чудесными озорными глазками, любопытным носиком, улыбкой.

— Ладно, не наводи морок, — Голуба похлопала меня по плечу. Се она скорее себе говорит.

— Прости. Надо было нам с Бером подождать. Не стоило торопиться. Но само как-то вышло, я просто не смогла упустить возможность. Знаю, жестоко по отношению к тебе. Но тогда мне казалось се правильным.

— Хватит! — проскальзывал уже отчаянный тон, но я не могла остановиться. Мне нужно было се сказать.

— Мне было холодно. Очень. Он пытался меня согреть своим теплом. А потом... потом...

— Я сказала, хорош! Не хочу об сём слышать! — её голос сорвался на рыдания. — Я хотела обнять её, но она оттолкнула. — Оставь меня. Не хочу, чтобы ты утешала. Пусть он...

— Я пойду на двор схожу, а потом к себе. Ты спи. А то Бер придёт, а тут занято, — сказала я, пытаясь как-то объяснить свой уход и спускаясь с печи. — Ты ведь любишь его, и он любит тебя. И не делай ему плохо, ладно? — сказала уже уходя. — Мы научимся с этим жить... все вместе.

— Угу, — её ответ был едва слышим.

В темноте передвигалась на ощупь, выбираясь из дому. Нащупала ручку на двери, вышла в сени. С трудом нашла свои лапти, я их ставила отдельно ото всех, но с ребятнёй всё перепуталось. Выскользнула во двор, переступая порог. На крылечке остановилась, чтобы очи привыкли к уличной темноте. Воздух был душный.

Ночь была безлунная, тучи заволокли всё небо. Неужто дождь собирается? Не время ещё, мы ведь урожай не собрали...

Ветер поднял пыль со своих ладоней и дунул в лицо.

— Негодник, — погрозила я ему пальцем. — Зачем обижаешь? Я ведь тебе ничего худого не делала.

Звёздочки в порывах Стрибога* иногда проглядывали сквозь тучи и подмигивали мне своим мерцанием. Что ж ты, непогодушка, разгулялася? Неужто не стоит идти к мужу? В душу вползал страх, сомнения. Чего боюся? Поступить неверно? Или нужно с Голубою остаться, кабы делов не натворила? Душу разрывали сомнения и страх поступить не верно.

Собралась с духом и стала мерить шаги до калитки, выставив вперёд руки. Нащупала забор, затем калитку, отворила щеколду. Калитку словно держал кто, не пуская меня. Поборовшись с ветром, вышла победителем, а вот затворить за собою не смогла. Не оторвёт ли?

Вишня, растущая на нашем участке у самой дороги, распустив свои косы, хлестала ветвями лицо, пытаясь сорвать сороку* с головы. Что ж все сговорились-то? Ветер поднялся такой сильный, что требовалась крепко хвататься за гладко оструганные доски забора, чтобы идти вперёд.

Я ж не вижу ни зги, куда идти-то?

Внезапно меня остановил кто. На плечи опустились горячие ладони. Я вздрогнула.

— Пойдём домой, куда собралася? — голос мужа заставил облегчённо вздохнуть. Шагов почему не слышала? Хотя ветер в ушах завывает так, что перебивает все звуки. Да и тихо ходит Бер.

— А вече?

— Уже закончилось. Пойдём! Затворить ставни поможешь? — он говорил мне прямо в ухо, стараясь перекричать завывающий ветер. Не удивительно, что я его не заметила, ведь пока сражалась с вишнею, приходилось закрывать очи.

Небо расчертила первая молния, на миг озарив пространство. Тело покрылось гусиною кожею от холода, хотя тот скорее вымораживал не тело, а вселял в душу неведомый страх. Запахло морозной свежестью, смешанной с пылью... Бр...

Гром не заставил себя ждать. Я упала на колени от неожиданного грохота. Знаю, молния опасна, а не гром, но тело отказывается подчиняться уже при вспышке света, как бы не уговаривала себя, предвкушая рокочущий звук.

Я бежала следом за мужем, следуя за его белеющей сорочкой, насколько позволяла стихия, подталкивая меня в спину. Мы затворили сарай и курятник на засовы, закрыли окна в постройках и доме и со спокойной совестью собирались отправиться спать. Хорошо, что всего один ярус в доме.

Очередной раскат грома заставил меня прижаться к стене в сенях с лаптем в одной руке.

— Бер, иди к ней, пока дел не натворила, — прошептала я, сражаясь с собою. — Вновь разговоры о том, что без неё жилось бы нам хорошо.

Муж взглянул на меня, дрожащую от страха, и, сделав верный вывод, шагнул в дом.

Стихия, видно, давно не гулявшая, решила поиграть вволю. Правда, дождя за окном слышно не было. А вот молния иногда озаряла дом, придавая обстановке страшные очертания. Спать я не могла, каждый раз вздрагивая, прижимаясь к ставням, дабы хоть что-то разглядеть. Хотелось выйти в ночь, поддаться порыву жуткого ветра — всё лучше, чем сидеть и мучиться от ужаса. Я отогнала сии мысли, мотнув головой, позволив сороке упасть и косам рассыпаться по плечам.