www.1939.com.pl

— Выйдем? — предложил я.

Мы вышли.

Все еще лило, но прозрачный зонтик силового поля эффективно защищал нас от такой мелочи, как капли дождя. Крупинки воды долетали до эллипсоидального купола и с небольшой вспышкой испарялись. Мне представилось, что я попал в сон безумного проектировщика рождественских декораций: тысячи вспышек на идеальной геометрической поверхности. Зрелище было необыкновенное — я чувствовал себя как в гигантском театре, отделенный от сцены невидимым стеклом.

Громыхнуло еще сильнее. Последней вещью, которую я запомнил, была пронзительно яркая вспышка в вершине купола, как раз в том месте, где могучее устройство на выдвинутой колонне эмиттировало силовое поле. Вспышка длилась мгновение, затем я почувствовал сильный, но безболезненный удар, внезапно утратил остроту зрения, почувствовал, что падаю в бездонную пропасть, потом сильная боль в голове — просто я ударился ею о землю — и, в конце концов, я потерял сознание.

3.

Я долго пытался понять, чем является раздражающий меня нерегулярный звук, похожий на писк назойливого комара — игрой моего собственного воображения или он все-таки доносится извне моего медленно возвращающегося сознания. Через некоторое время я почувствовал боль и рассудил, что уж теперь-то наверняка пребываю по сию сторону яви. Я не мог определить, что именно у меня болело, но момент пробуждения отложился у меня в памяти как наполненный неприятным звуком и болью. Я попытался открыть глаза.

Особого смысла в этом не оказалось: я и далее ничего не видел. Решительно ничего. Зато прекрасно почувствовал, что именно у меня болит: моя голова, вероятно, решила, что больше мне ни к чему не пригодна и, следовательно, имеет право преспокойно развалиться на части. Мышцы словно наполнены расплавленным железом. Я поспешил зажмурить глаза и открыл их снова. На сей раз попытка была удачной. Хотя видел я словно сквозь туман. Итак, я убедился, что лежу навзничь на земле рядом с командирской машиной.

Гул усилился. Краем глаза я уловил некий движущийся размазанный объект. Моргая изо всех сил, чтобы быстрее возвратить остроту зрения, чуть повернул голову и проводил взглядом самолет, медленно движущийся в воздухе в каких-то полутора десятках метрах над кронами деревьев. Аппарат, очевидно, был не в порядке: двигатель его работал с перебоями и из него вырывались клубы дыма. Однако, все еще держался в воздухе. Раскачиваясь, как пьяный, он прошелся над нашими головами в направлении на запад и скрылся из виду за деревьями. Очертания самолета пробудили в моей памяти не до конца определенные ассоциации.

— Что это было, черт возьми? — В голове шумело и болело. Я с трудом выговаривал слова. — Что это за хрень?

Ответа не было.

Я приподнялся, опираясь на локоть, и оглядел людей вокруг. Лица тех, кто уже пришли в себя, выглядели ошарашенно. Большинство, однако, еще были без сознания. Рядом со мной лежала, уставившись невидящими глазами в небо, Нэнси, а по другую сторону неловко пытался приподняться Войтэк.

— Молния? — выговорил столь же невнятно Курцевич. — Как будто молния ударила в лагерь?

— Ты думаешь, свет и сотрясение — следствие удара молнии? — пролепетал я. — Но я спрашивал о самолете. Над нами пролетел самолет с поврежденным двигателем. А над полигоном никому не положено...

— Да хрен с ним, с самолетом, — резко прервал меня мой любимчик капитан. — Мне интересно, что нам по башке так вдарило?

С великим трудом, покряхтывая и постанывая, словно пара восьмидесятилетних хрычей, страдающих ревматизмом, мы оба попытались встать на ноги. Это нам удалось наполовину: подняться мы так и не сумели, но сесть — в общем, да. Хотя в тех условиях это уже было что-то.

— Этого самолета здесь быть не должно, — упирался я, с трудом восстанавливая дыхание. -Тем более, что он вообще какой-то музейный экспонат.

— Да что там, — скривился капитан. — Дался тебе тот самолет... Меня больше интересует мое самочувствие. И всех тех, кто лежат здесь.

В принципе, он был прав. К черту самолет. Я огляделся вокруг — хотя, учитывая мое текущее состояние, этот осмотр вряд ли можно было назвать слишком тщательным. К счастью, люди — по крайней мере, те из них, кто в момент удара находились вне машин — постепенно приходили в сознание: сидели или вставали, или крутили головами, как бы стряхивая с себя остатки сна. На первый взгляд, все выглядели невредимыми. Я не заметил также никаких видимых повреждений машинного парка.

Вот только...

Я вновь заморгал глазами, пытаясь избавиться от непреодолимого ощущения нереальности происходящего. Мурашки пробежали по моему телу, расплавленное железо как бы вмиг испарилось из моих мышц, даже головная боль несколько ослабла. За исключением вышеперечисленного, я не замечал у себя никаких иных, вызывающих опасение, симптомов. То, что я испытываю боль, аккурат свидетельствует, что я еще жив и нахожусь в сознании. Выходит — то, что я наблюдаю, не плод моего больного воображения и, тем более, не картинка жизни после смерти. Тогда, что значат эти видения...?

Какой-то супероформитель во время антракта, или потери сознания — сколько это продолжалось: пять минут? час? — поменял театральные декорации. Прежде небо было темно-синее и лило, как из ведра. Щелк! И светит яркое солнце, а небо голубое, как по заказу. Прежде наши машины занимали, быть может, треть большой лесной поляны. Щелк! И поляны как не бывало, зато появилось жидкое редколесье посреди и так не слишком густого бора. Подъездная дорога тоже выглядела как-то иначе. Вдобавок ко всему прочему, с самого начала моего "пробуждения" я фиксировал сознанием какие-то громыхающие звуки, доносящие с неопределенно далекого расстояния, но — тем не менее — достаточно отчетливые и до боли знакомые. Я принялся было подспудно осознавать, что они мне напоминают, но почти сразу вынужден был отложить более точную идентификацию до лучших времен.

Нэнси поднялась с земли и, не удостоив меня даже приветственным взглядом, поковыляла к MDS-у и своим людям. Верно, в первую очередь необходимо проверить — не пострадали ли красота и изящество доверенных Дядей Сэмом материальных ценностей на сумму в полмиллиарда долларов.

Прошла пара минут.

Люди потихоньку вставали, демонстрируя симптомы, напоминающие мои собственные: мутный взгляд, неуверенная походка, общая неуклюжесть движений. Я тоже поднялся, но все, на что меня хватило, это два шатких шага, опираясь на борт ближайшего грузовика.

— Пан полковник. — Интересно, что даже такая симпатичная девушка, как Нэнси Санчес, обычно лучезарно улыбающаяся, способна была выглядеть наподобие грозовой тучи. Она явно была зла, разбита и несчастлива, но и так пришла в себя значительно быстрее меня. — Джази, — девушка быстро перестроилась на форму, более адекватную состоянию наших отношений. Что было удивительно, поскольку при людях мы всегда держались в рамках устава. — Случилось что-то очень странное. Мы никогда ничего подобного не видели. Все оборудование связи ослепло, — она сыпала фразы такой скороговоркой, что даже моего неплохого знания английского оказалось недостаточно, чтобы сразу осознать смысл сказанного, — а силовое поле отключилось самостоятельно.

— Ослепло? — Я усомнился, верно ли я расслышал. Хорошо, что я до этого успел встать — не совсем удобно говорить с женщиной сидя. — Следует понимать, все вышло из строя? А IVIS?

— IVIS и радар функционируют, компьютеры исправны. Речь идет о связи. Мы просто не видим ни одного спутника. GPS словно умер. Мы пытаемся вызвать кого-нибудь по радио, но в эфире глухая тишина. Вообще во всем диапазоне УКВ — ничего. Вдобавок, в данный момент не работает MDS.

Я как-то не ухватывал мысль. Если элементы системы исправны, то почему нет связи — ни спутниковой, ни УКВ-шной, вообще никакой? Почему мы не видим спутников GPS? О, Иисусе! Больше всего мне хотелось упасть в кровать и забыться долгим непрерывным сном. Но я оставался здесь командиром и все ожидали от меня мудрых и прозорливых решений. А потому я сосредоточился.

— Цупрысь! — окликнул я связиста. — Ты жив?

— Так точно! — Худенький капрал выглянул из кабины "стара". Он всегда выглядел так, словно его ветром потрепало.

— Вызови командование.

— Слушаюсь. — Цупрысь исчез в недрах машины и спустя минуту послышалось нервное попискивание радиостанции.

— Ну, хорошо, Нэнси, — вернулся я к разговору. — Можешь рассказать, что собственно случилось?

— В момент удара молнии в эмиттер поля компьютер зарегистрировал мгновенный, но очень сильный скачок напряжения в системе. Стабилизаторы не смогли сдержать его, ибо скачок многократно превышал норму. Полетели предохранители. Холден, однако, привел все в порядок. Оборудование, в любом случае, исправно, может связываться друг с другом и с вашей техникой, но во внешнем мире — тишина. Мы ничего не слышим и не видим. Почему так, я не знаю. Однако, все происшедшее зафиксировано на жестком диске и, конце концов, мы узнаем причины.

— Как-то это странно. — Поднялся Курцевич. Похоже было, что он возвратился в свою прежнюю форму. — Связь была, а теперь ее нет, поляна была — и ее нет, гроза была — и ее тоже нет. Что это за херня? Генерал подсунул нам генератор пакостей?

— Пан полковник. — Персоной, которая решилась прервать нашу занимательную беседу и перевести ее на еще более чарующие рельсы, был внезапно выросший прямо под моим носом Галясь. — Разрешите доложить, что капрал Гэмбаля отправился на минутку в лес по своей надобности и, понимаете, встретил кое-кого. Каких-то двух гражданских...

— Гражданских? — изумился я, пытаясь сохранить вежливое самообладание. — Ну ж, милости просим, прошу не стесняться. Накрылась связь, люди ведут себя как больные тряской Святой Вита, над нами летают какие-то трухлявые развалины, так что два гражданских в придачу уже без разницы. Давайте их сюда!

— Пан полковник, — высунулся из "стара" Цупрысь, — докладываю, что нет никакой связи. На всех каналах тишина.

Тяжело дыша от ярости, я вынул свой личный сотовый телефон. Одного короткого взгляда на дисплей хватило, чтобы уяснить, что аппарат находится вне зоны обслуживания. Вакуум. Мы не можем связаться с командованием по радио, сотовые телефоны не работают, GPS не действует. Полная тишина в эфире.

Но я до сих пор полагал, что все происходящее развивается по плану генерала. Этакий прыжок в омут.

В данный момент мне следовало разразиться серией приказов, имеющих целью обеспечить безопасность батальона в непредусмотренной ситуации. Я уже открывал рот, когда из-за последнего танка вынырнул капрал Гэмбаля, ведущий перед собой двух мужчин. Судя по внешности — отца и сына. Старшему было, вероятно, около сорока, младшему — пятнадцать. Оба были обуты в ботинки по щиколотку, напоминающие старую лыжную обувь, одеты в штаны и куртки, покрой которых — по крайней мере, так мне представилось на первый взгляд — был весьма далеким от современной моды. Они встали передо мной, озираясь вокруг. В их взглядах были удивление, недоверие и ...страх. Мне уже доводилось видеть на полигоне всякого рода грибников, которых к удовольствию солдат доставляла жандармерия, но эти не походили ни на каких окрестных грибников. Какие-то они были... несовременные.

— Заранее испытываю удовольствие от одной мысли о рапорте Дрэшеру насчет бдительности наших коллег из жандармерии. Охраняют они нас, как же! — пробормотал я Курцевичу.

— Дерьма куски, — поддакнул капитан. — Эти не устерегут даже собственных штанов. Развлекайся тут, а я пойду к моим людям. Проверю, все ли там в порядке.

Он повернулся на каблуках и ушел. И этим решением спас нам жизнь. Во всяком случае, мне наверняка.

— Что вы тут делаете, черт побери? — я не собирался играть в правила хорошего тона и потому приветствие не относилось к разряду особо изысканных. — Здесь военный объект. Вход строго запрещен. И карается законом. Фамилия? — обратился я к старшему мужчине.

Тот просто пялился на меня бараньим взглядом, но все время косил на стоящие в паре метров позади танки. И не отвечал.

— Вы что оглохли? Фамилия!

И тогда он отозвался. Это была долгая тирада, полная с трудом сдерживаемой злости. Произнесенная по-немецки.

— Что? — Мое раздражение медленно, но последовательно приближалось к тревожной отметке. — Галясь!

— Я!

— Ты хвастался, что знаешь немецкий, так спроси этих о фамилии и какие черти их сюда занесли.

Галясь что-то быстро залопотал, а немец тут же ответил ему.

— Разрешите доложить, пан полковник, он говорит, что в Германии знание польского не обязательно и он имеет право разговаривать на своем родном языке. И он спрашивает, скажем так: что мы сами тут делаем?

— Мы? Он что сдурел или с твоим фрицевским что-то не так? В какой, к черту, Германии? Спроси его, откуда он.

И вновь короткий обмен фразами.

— Он ответил, что по своей воле ничего нам не скажет. Так и выразился: "по своей воле".

— Документы, — рявкнул я. — Аусвайс! — прорычал в самое лицо немца.

Тот дернулся назад, но Гэмбаля, который, открыв рот, прислушивался к разговору, крепко его держал. Краем глаза я заметил как все более изумленным становится лицо Нэнси, как глупо пялится ничего не понимающий Гэмбаля, но сам в ту минуту был поглощен исключительно непрошенными гостями.

Галясь подскочил к обездвиженному немцу, резким движением потянулся к нему за пазуху и вытянул сильно потертый бумажник. Я осторожно принял его, ни на секунду не спуская взгляда с непрошеного гостя. Его лицо скривилось от ярости и он изо всех сил пытался вырваться из рук Гэмбали. Младший из незваных гостей стоял неподвижно, не смея предпринять какое-то более решительное действие. Я заглянул в бумажник и первая же вещь, которую я оттуда вынул, заставила меня затаить дыхание. Я держал в руках пятимарковую банкноту 1938 года. Совершенно новую.

— Что это?

Этот оригинальный вопрос не относился конкретно ни к кому, но, разумеется, Галясь счел себя уполномоченным дать на него ответ:

— Разрешите доложить, пан полковник, если мне не изменяет зрение, подлинная довоенная банкнота. Пять рейхсмарок. Какой-то коллекционер или что?

Я не успел еще, как следует, разложить по полочкам этот факт, когда моя рука, как бы непроизвольно, вытянула сильно потрепанную книжечку с надписью "Ausweis" на обложке и изображением гитлеровской "вороны" под ней. Я открыл ее и на первой странице увидел снимок — несомненно того самого мужчины, который стоял передо мной. Конечно, младшего лет на десять, но это определенно был он.

— Hans Bregnitz, — прочитал я по слогам, — geboren in Dresden in 1897 Jahr. Что это? — я опять оказался не оригинальным: по-видимому, мой сегодняшний словарный запас сократился до нескольких междометий. — Шутка?

— Как можно, пан полковник, — возмутился Галясь. — Там значится, что этот тип родился в Дрездене в 1897 году. Следовательно, ему — сейчас посчитаю — сто десять лет!

— Тааак... Ясно. Спроси младшего, есть ли у него документы!

Галясь, не говоря ни слова, потянулся за пазуху подростка, но тот сам вынул из кармана потертое удостоверение. Капрал внимательно просмотрел его и с кривой улыбкой выплюнул в пустоту: