Небо шамана. 3 часть

Никто перед Анечкой не отчитывался и не докладывал обо всём сказанном, но она у меня девочка умненькая, пока с её нарядом занимались, она слушала и делала выводы. И вот она потрясённая мне всё это рассказывает. Её восхитительные сегодня почему-то зелёные с желтинкой глаза почти круглые от переполняющих её эмоций, она старательно проговаривает названия инфекционных заболеваний и её потряхивает от благоговения перед этим знанием и брезгливого омерзения от представляемых проявлений. До чего же она у меня светлая и чистая, что принимает всё так открыто всем сердцем. Глажу её по голове, и она не возражает, не поняла, что я делаю или настолько увлеклась рассказом? Как-то мне кажется, что мы с ней ещё не на том уровне близости, чтобы мне такое было невозбранно разрешено, хотя, кто бы ещё мне про женщин что-нибудь объяснил...

Такое эмоциональное потрясение нужно заесть, тем более, что старшина с этим выездом всех взгоношил и задёргал. Нас подняли в темноте на два часа раньше привычного, тогда же и накормили в сухомятку на кухне под едва тёплый чай. Поэтому ко времени обеда по расписанию кушать уже очень сильно хочется, и мы пошли искать здешний пункт питания. Столовую то мы нашли довольно быстро, вот только и здесь возникла загвоздка. Мы уже настолько привыкли к тому, что мы на полном обеспечении, и что самая большая проблема с питанием может заключаться в том, что опоздал в столовую и придётся выслушать недовольное бурчание поварихи и обед или ужин окажется остывшим, ведь для опозданцев несколько порций всегда оставляют. Хотя и тут всё очень по-разному. Холодное могут подать мне, так уж сложились у меня с кухней из-за кошек довольно прохладные отношения. А вот Веселову и Анне холодного никогда не подадут, если нужно быстро подогреют и вообще, как это на медслужбу хвост поднять, это может быть очень вредно для организма, грозный Веселов их в таких ежовых рукавицах держит. Правда сегодня Анечка покушала с нами холодное, вернее пощипала хлеб с маслом. Это мы с водителем смели кашу и чихали на то, что чай не горячий, а кусочек сливочного масла в каше таять не захотел...

А тут оказалось, что для того, чтобы в этом военном общепите покушать требуются штабные талоны, которые должны быть отмечены в наших продовольственных аттестатах. То есть ни талонов, ни продаттестатов у нас нет. Я вспомнил, что водителю старшина вручил мешок с пайком, которого на всякий случай он с запасом положил. Но когда ещё наша машина приедет. Да и давиться всухомятку не хочется, тем более, что уже в струе последних веяний рядом обнаружилась "ОФИЦЕРСКАЯ столовая" с возможностью поесть за свой счёт, то есть за деньги и без талонов. Тратить деньги в полку совершенно негде, поэтому они просто лежат на полке в моей землянке, и перед поездкой я сунул в карман рублей пятьсот червонцами и уверен, что их нам хватит.

Небольшое, второпях приспособленное помещение столовой разделили на две части, как я понял, одна часть для тех, кто питается по талонам штаба, а маленькая с буфетной стойкой для таких, как мы. В очереди перед нами оказалось всего четыре человека, не только у нас обеденное время вызвало желание подкрепиться. Честно сказать, всё моё внимание сосредоточено на моей невесте, в которой я находил всё больше очаровательных черт и небольших милых открытий, которыми хотелось любоваться не отрываясь. Анна тоже не отводит от меня взгляда своих безумно красивых, ставших сегодня золотисто-зелёными, глаз. Вообще, всё окружающее нас совершенно не касается. Только хотелось, чтобы это мгновение не прекращалось и тянулось-тянулось. Казалось, что её сияющие глаза проникают взглядом куда-то в самую глубину моей души и там ласково гладят что-то сокровенное и от этого по всему телу словно разбегаются тёплые сладкие волны. И так трепетно и трогательно она чуть встряхивает головкой и сдувает в сторону, выбившуюся из косы чуть завивающуюся непослушную прядку волос...

— Любочка! Нам быстренько к беленькой чего-нибудь собери! И давай скорее! Со вчерашнего внутри муторно!... — Вдруг ворвался скрежетом в уши резкий прокуренный сипловатый голос. Оказалось, что перед нами у прилавка только один артиллерист в опрятной солдатской форме, с двумя майорскими шпалами в петлицах. Его отодвинул и лезет без очереди к угодливо оскалившейся буфетчице капитан с лётными эмблемами, здоровенный, как хряк, и это ощущение усиливалось тем, что его не маленькие телеса ушитая узкая форма не подчеркнула красиво, а обтянула похабно каждую жирную складку и кажется, готова лопнуть под натиском избытка его мяса и сала. На большом круглом лице, словно чужой смотрится узкий прямой острый нос, под которым тонкие ухоженные усики над капризными поджатыми тонкими губами и небритым подбородком. Из под сдвинутого в сторону козырька фасонисто выгнутой "седлом" фуражки над лбом роскошным кустом нависает кудрявый рыжеватый чуб. И общее впечатление от него неприятное, помятое и похмельное, я даже ауру его смотреть не стал, и без неё видно, что дрянь — человечишка.

— Капитан! Встаньте в очередь и ведите себя достойно! — Попробовал его одёрнуть майор.

— Слушай! Отстань майор! Так плохо! Трубы горят, сам понять не можешь?! Не шуми ты так! А то голова сейчас лопнет!

Дальше скандал, не успев разгореться, вроде бы утих, майору удалось урезонить "быка", который, бурча себе под нос, встал в очередь, со своим спутником — старшим лейтенантом с новенькими лётными погонами и круглой лепёшкой опухшего лица, на котором щёлочки глаз намекают, что не один день организм заливали разными горючими жидкостями.

Оплывшая от нездоровой полноты буфетчица работает катастрофически неспешно, двигается как улитка и никак не желает ускоряться. Пересчёт денег и сдачи происходит у неё замедленно и так сосредоточено, что все невольно замирают под гипнозом этого священнодействия, как она перекладывает очередную бумажку, шёпотом проговаривая счёт. А с майором её вообще заклинило. Артиллеристу было нужно много и по списку, но было не всё, поэтому он был вынужден много раз уточнять и корректировать свой заказ. Трое стоявшие сзади нас незаметно исчезли, и объектом нездорового интереса похмельной парочки стала моя Анна. Когда я попытался урезонить обоих, то в ответ услышал:

— А ты, старшина вообще шёл бы отсюда. Не по рылу тебе в офицерском буфете отовариваться! — Действительно, на мне была чужая подменка, и в расстёгнутом вороте комбинезона, чтобы Тошка могла мордочку высовывать, если захочет подышать, были голубые петлицы со следами треугольников старшинской "пилы". И с точки зрения всех окружающих я и был сейчас старшиной, а может и разжалованным штрафником, раз треугольники с петлиц спороты. А вот Анна, стараниями Веселова выглядела как картинка в своём по размеру белом комсоставовском женском длиной ниже колен расклешённом полушубке, светло-серой почти белой каракулевой кубанке с лётным голубым верхом и одинокими кубарями младшего военфельдшера. Я же говорил уже, что Веселов о своих подчинённых заботится очень серьёзно. Кто бы мне раньше сказал, что есть полушубки женские и мужские. Боюсь себе представить, как сложно было добыть то, что выбил наш доктор для своей помощницы. Про белые изящные бурки на ногах промолчу. Сам доктор при этом особым форсом в одежде не отмечен. Но вот ведь незадача. Девчонки-медички из боевых подразделений не форсят, а ходят в ватных закопчённых телогрейках и ватных штанах с местами торчащей из зацепов серой ватой. А вот такие нарядные, как моя невеста как раз были из довольно специфического приштабного женского контингента, одна из задач которого — скрашивание трудных боевых будней усталого командования. Вот за такую фифу Анну и приняли. Ну, может и не из этого штаба, а из какой-нибудь дивизии или армии, но сути это не меняет.

Когда я влез, меня довольно резко осадили. Я осознал, как убого, нелепо даже, будет выглядеть сейчас моя попытка без документов в старшинской подменке начать доказывать, что я на самом деле лейтенант и комэск нашего гвардейского пятьдесят седьмого полка другого фронта. Тем более, что на всё я сейчас смотрел сквозь понимание того, как это будет выглядеть в глазах моей невесты, а в её глазах всё становится очень сложным. Про непредсказуемость девичьих реакций мне уже все уши прожужжали, да и Анна меня уже несколько раз ставила в тупик своими выводами и поступками. Они не были плохими, просто я их совершенно не ожидал от неё или в этот момент. Драки допускать нельзя, но мирно тут уже не разойдёшься. Как назло в обозримом пространстве остались только мы вдвоём и буфетчица. Майор стоит спиной и ничего не видит и потом мне придётся оспаривать слова двух офицеров, которые при этом ещё и старше меня по званию. Слова Анны в расчёт никто принимать не станет, она — лицо заинтересованное, то есть нужно быстро и бескровно разводить ситуацию. Тем временем старлей уже придвинулся к девушке и через расстёгнутые из-за местной духоты полы полушубка приобнял её за талию и попытался притянуть к себе, уже выставив для поцелуя свои губёнки дудочкой. Анна даже не сопротивляется ошарашенная такой наглостью. Как назло, Тошка устала и сейчас мирно дрыхнет у меня за пазухой. Можно представить, как бы она искусала и исцарапала наглую ручонку, которую бы кто-нибудь решил сунуть на её законную территорию, а её владения — это мы оба целиком и это не обсуждается! Но Тошка спит, Анну тискают, бич я сегодня оставил в полку, хотя может и к лучшему.

Резко сместился, тычок каждому под колено в точку на икроножной мышце, Хоть у унт рант не такой твёрдый, как у сапог, но для такого тычка хватает. Пока оба потеряли равновесие, я уже прихватил у каждого по одной руке и, вывернув, зафиксировал в позиции: рука вертикально вверх, спина горизонтально, ноги неуверенно топчутся, потому, что в вывернутом плечевом суставе больно и им хочется найти положение, при котором боль меньше, вот и топчутся. А я ведь ещё и в лучезапястном суставе руки переломил и тоже больно, стоит только дёрнуться. Можно было поставить их на колени, прочитать лекцию о недопустимом поведении, никуда бы не делись, слушали бы со всем вниманием, но я не стал куражиться. В такой ситуации за них может майор впрячься не разбираясь, а из офицерской солидарности. Выдавил из каждого придушенное "Извините" в адрес Анны и толчком направил обоих в сторону двери, с напутствием, что их запах тут крайне нежелателен. С момента, когда обоих "героев" в моём захвате согнуло, буфетчица застыла с выпученными от ужаса куриными круглыми глазами, прижав к губам пальцы своей дебелой рыхлой руки. Майор тоже развернулся и скорее с удовлетворением наблюдал процесс вразумления. Конечно, просто так уйти они не смогли и от двери пообещали нам все существующие в их сознании кары. А майор мне доверительно сказал:

— Старшина! Зря вы с этой штабной швалью связались. Они же как дерьмо, не трогай, вонять не станет...

— Да, всё нормально! Спасибо! Товарищ майор...

Анна, тиская проснувшуюся Тошку, мудро предложила уйти отсюда от греха. Но я уже говорил, что оцениваю ситуацию со стороны, и посчитал, что бегство в героическую картинку покарания негодяев никак не вписывается. Да и не видел я в произошедшем никакой опасности для меня и моей спутницы. Драки не было. Никаких критических повреждений никому не нанесено. Мы все одинаково командиры среднего звена, хоть они и старше меня по званию. А вопрос задетой девичьей чести вообще переворачивает всё кардинально. Но как позже выяснилось, я слишком оптимистично оценил происходящее и не был готов к такой пакостливой мстительности...

Ничего в буфете купить мы не успели, в столовую вошёл помощник дежурного в звании лейтенанта с повязкой на руке и двумя конвойцами или комендачами при автоматах:

— Старшина! Помощник дежурного по штабу лейтенант Некрасов. Прошу предъявить документы.

Словом, документов у меня нет. К Анне никаких претензий и даже просто вопросов. Влез майор, который пожелал засвидетельствовать факт произошедшего инцидента. Но ему сказали, что ни о каких инцидентах речи нет, производится выборочная плановая проверка документов, а у меня их нет. И до выяснения моей личности и цели пребывания на территории такого секретного режимного объекта, как штаб фронта меня вынуждены задержать и препроводить на гауптвахту. Собственно, сам виноват, нужно документы с собой носить, даже на секунду вспомнилось, как я в первые дни здесь разглядывал совершенно непонятные для меня тогда бумажки и как меня удивлял тогда комсомольский билет. Но уже тогда я уловил от остатков Саниной души трепетное отношение к этим важным в этом мире атрибутам. Впрочем, позже я понял, что даже будь у меня все нужные документы, меня бы задержали под любым предлогом, просто документы оказались первыми и упростили задачу. Я попросил Анну связаться с полком, чтобы они привезли мои документы и смогли засвидетельствовать мою личность. А сама пусть сразу возвращается с машиной в полк. Вообще, не те условия, чтобы нормально говорить и попрощаться. Два конвоира автоматы на меня направили, помощник дежурного с интересом разглядывает мой пистолет с дарственной табличкой. Вообще от них ничего плохого не идёт, они просто выполняют свою работу, обнаружили нарушение и его пресекают, ничего опасного или выходящего за рамки, как я тогда думал, хоть и понятно, кто их к нам направил...

Так я и оказался в камере. Здесь оказалось жарко натоплено. Снял комбинезон, иначе бы я в нём спарился. Всё из карманов выгребли, даже ремни верхний и брючный забрали. Тошку с собой забрала Анна. На голые нары расстелил комбинезон, прилёг ждать развития ситуации. Но дальше пошло совсем не так. Я дремал и ждал, что меня придёт опросить представитель контрразведки, а скорее просто дежурный или его помощник. В крайнем случае, пришлют кого-нибудь из комендатуры. Ведь речь шла о том, что я без документов на важном охраняемом объекте, то есть нужно только выяснить мою личность, не являюсь ли я вражеским шпионом. Шпионом я не был, тем более, что такая важная в армии вещь, как подчинённость, здесь тоже играет в мою пользу, ведь мы этому штабу не подчиняемся, то есть нас передали временно просто из-за территориального удобства решения вопросов снабжения во время переформирования и пополнения. И в штабе нашего фронта крайне нервно отреагируют на любые действия в наш адрес, это, как кто-то сказал: "Моего холопа пороть могу только я!". Понятно, что мы — не холопы, только аналогия достаточно точная. Словом, я расслабился и не имел никаких причин для переживаний.

Потом в камеру, нагнувшись в проёме двери, вошёл высокий какой-то болезненно худой с проседью в коротком ёжике волос подполковник, который представился личным порученцем Члена Военного Совета Фронта (так и произнёс, что невольно слышалось каждое слово с заглавной буквы), и он теперь будет со мной РАЗБИРАТЬСЯ. Последнее слово он тоже произнёс очень выразительно и многозначительно, что будь у меня грехи за душой, мне уже вполне можно было начинать жиденько под себя делать. В подполковнике очень не понравились его совершенно безжизненные глаза, словно он умер уже много лет назад и сейчас не живёт. А все дела живых ему глубоко неприятны, как досадливые помехи, которые ему мешают, как зудящий над ухом комар. И этими глазами он смотрел на меня в прошедшем времени, то есть меня для него уже не было, это даже не приговор, это взгляд мясника, который видит перед собой уже не живого поросёнка, а приготовленные из него котлетки с горячим вкусным гарниром. И понятно, что ему, как и мяснику, совершенно никакого дела до того, как трепыхается будущий шницель. При общении со мной на малое время порученец оживился, но потом вернулся в своё привычное состояние. Его совершенно не интересовало, как меня зовут, из какой я части, и какая у меня должность или что я здесь на территории штаба делаю. Вопросы, которые касались меня свелись только к уточнению, точно ли это именно я имел стычку с двумя лётчиками в столовой штаба? К моему удивлению, гораздо больше времени заняло выяснение всех данных Анны, совершенно без привязки ко мне и произошедшему с моим участием и явное недовольство тем, что я на эти вопросы не отвечаю. Я ожидал вопросы типа: кто и что говорил, и кто сначала, а кто отвечал. Но его больше интересовали точные данные моей невесты, как звучит занимаемая ею должность, номер нашей части, успела ли она уже пройти переаттестацию на новое звание, то есть она уже младший лейтенант медицинской службы или ещё младший военфельдшер. Зачем-то спросил есть ли у неё муж или постоянный ухажёр, многозначительно глянув на меня. Уже уходя, бурчал себе под нос: "Перевод с другого фронта... не удобно... не мог у нас никого найти... кобелище долбанный, никак не уймётся... надо подумать кого подключить...". Это мне не предназначалось, бурчал он только для себя, но откуда ему знать про особенности моего обострённого слуха. Понятно, что про Анну они уже многое узнали, и от моего молчания ничего кардинально не изменилось.