Иногда, однако, мы оказывались всего с тремя сотрудниками КПО в машине, реагируя на жалобу о беспорядках, и, прибыв на место, сталкивались с враждебной толпой примерно из 30 или 40 человек из 'Ассоциации обороны Ольстера'. Только зрительный контакт с их лидером и большой такт могли предотвратить выход ситуации из-под контроля. Для меня, как для сотрудника КПО, было достаточно страшно столкнуться с ордой этих головорезов. Что, черт возьми, должно было чувствовать гражданское лицо, столкнувшись с ними лицом к лицу? Вообще говоря, когда мы прибывали, основная часть банды АОО рассеивалась, оставляя лишь нескольких настоящих дружинников, мужчин, у которых хватало ума не втягиваться в местные лоялистские полувоенные формирования. Эти люди пытались помочь нам и рассказать, кто были главарями неуправляемой стихии. Я всегда был благодарен им за помощь.
Нам пришлось стоять в стороне и наблюдать за быстрым развитием 'Ассоциации обороны Ольстера' (АОО) и объявленных вне закона 'Добровольческих сил Ольстера' (ДСО). Зловещие люди в капюшонах и униформе, в открытую вооруженные деревянными дубинками всех видов, заменили законопослушных дружинников, которые были только рады сотрудничать с нами. Некоторые из этих угрожающих личностей даже взяли на себя смелость останавливать машины и допрашивать пассажиров. Теперь нам нужно было предпринять более решительные действия, если мы хотели убедиться, что они не узурпировали нашу функцию КПО.
Моя проблема заключалась в том, что мне не хватало такта, когда дело доходило до общения с головорезами любого вида или убеждения. Тот факт, что они заявляли о своей преданности той или иной лоялистской фракции, не имел для меня значения ни здесь, ни там. Я попытался представить, что бы я чувствовал, если бы был порядочным католиком, пытающимся жить в этих кварталах, как Рэткул. Буду ли я чувствовать себя запуганным присутствием этих людей в балаклавах, бродящих по поместью в темноте группами по шесть или более человек, открыто вооруженных дубинками? Могу ли я ожидать, что полиция займет с ними жесткую позицию? Ответом всегда было громкое 'ДА'.
Наши инструкции в то время состояли в том, чтобы следить за деятельностью этих полувоенных формирований и вмешиваться только в том случае, если мы столкнемся с нарушением мира. Однако я, как и многие другие, находил само присутствие людей в масках оскорбительным. Если они были в масках, я останавливался и задерживал их, приказав снять маски и представиться. Для меня не было неожиданностью, что большинство людей в масках были из местного криминального контингента. Тот факт, что я осмелился бросить им вызов, не расположил меня к ним.
Не все мои коллеги разделяли мой энтузиазм показать этим головорезам, что мы не потерпим такого поведения. Они выступали в мою поддержку, но высказали свое мнение, что такая конфронтация может привести к беспорядкам. На самом деле, этого никогда не происходило. Чего хулиганы, скрывающиеся за этими масками, не знали, так это того, что мы часто действовали на основе информации, предоставленной их порядочными коллегами, которые были без масок и которые не были вовлечены в незаконную деятельность. Порядочные дружинники-лоялисты так же боялись криминального элемента в АОО, как и их соседи-католики.
Сторонники жесткой линии возражали против моих задержаний и обысков, жаловались моим властям и угрожали забаррикадировать жилые комплексы и не пускать нас. Это было бы ни в чьих интересах. Нам пришлось согласиться, чтобы найти баланс. Капюшоны были сняты, и мы получили инструкции оставить АОО в покое, за исключением случаев, когда это было необходимо для поддержания очень хрупкого мира. Наши местные полицейские начальники изо всех сил старались пойти этим людям навстречу. Этот компромисс длился недолго, прежде чем люди в масках из АОО снова начали патрулировать и останавливать машины. Я снова начал задерживать и опознавать людей в масках. Люди из АОО угрожали добиться моего перевода: по их словам, у них были друзья на очень высоких должностях. Меня 'запомнили'. Я отнесся к этим угрозам с презрением, которого они заслуживали.
Однако после ряда жалоб на притеснения со стороны полиции на доске объявлений в караульном помещении появилась инструкция в виде письменного приказа. Я прочитал его с некоторым смятением перед выходом на ночное дежурство. Его содержание потрясло меня. Местные дружинники 'работали с КПО и поддерживали нас'. Некоторые 'чересчур рьяные офицеры преследовали дружинников'. Что 'действия этих нескольких офицеров оттолкнули дружинников и их добрую волю'. Что 'в будущем патрульные офицеры не должны были останавливать их или преследовать'. Что 'дружинникам были даны заверения в том, что такое преследование прекратится'. Не проводилось никакого различия между хорошими или плохими дружинниками. Там не упоминалось о головорезах АОО в масках, которые по ночам бродили по кварталам с единственной целью запугать католиков. Громилы, по-видимому, должны были получить лицензию на беспрепятственное продолжение своей деятельности со стороны КПО. Я так и думал.
Это было во время массового исхода католических семей из этих преимущественно лоялистских кварталов. Запугивание достигло апогея. Семьи, спасающиеся бегством, часто уезжали при свете дня бог знает куда, родители прижимали к себе своих сбитых с толку детей, их пожитки были поспешно упакованы в грузовики с открытыми кузовами. Протестантские семьи, аналогичным образом покидавшие националистические кварталы, занимали пустующие дома так же быстро, как их освобождали. Никто не ссылался на управляющего жилищным фондом, который отвечал за распределение домов. Обычный протокол нарушался. Мы могли только наблюдать, чувствуя себя бессильными что-либо сделать с ситуацией. Массовое запугивание такого рода было распространено по всей провинции. Некоторые жители фактически уничтожали свои дома огнем, когда бежали в ужасе, так что они не оставили ничего ценного для 'другой стороны'. Эти сцены напомнили мне кадры из фильма о беженцах во время Второй мировой войны.
Имея все это в виду, я знал, даже когда читал этот приказ, что, по крайней мере, для меня игнорирование его инструкций было единственным вариантом. Мы не смогли бы эффективно охранять округ, не пресекая деятельность этих головорезов в капюшонах. Это был наш долг — встать между ними и нашими законопослушными гражданами, а также шанс доказать нашу беспристрастность. И поэтому каждый раз, когда я сталкивался с людьми в масках, вооруженными деревянными дубинками, я задерживал их, снимал с них маски и опознавал их. Мое отношение к ним всегда было взвешенным и профессиональным. Я, конечно, не соглашался с тем, что они действовали в сотрудничестве с нами, полицией. Головорезы возненавидели меня за это, снова угрожая 'показать меня' полицейским, которых они знали на высоких должностях. 'Просто погоди', — кричали они.
Мне не пришлось долго ждать. Я был дома около 10 утра утром после ночной смены. В тот день я должен был приступить к дежурству во вторую смену в 3 часа дня. Мне позвонили из участка и сказали, чтобы я явился в офис старшего сотрудника КПО в 14:00. Мне сказали, что старший офицер был не слишком доволен жалобами АОО на притеснения, что полностью противоречило его письменным инструкциям. Этот старший офицер не питал любви к АОО, но он находился под сильным давлением со стороны местных лидеров сообщества и советников.
Когда я прибыл в казарму в час дня, я столкнулся с Артуром, моим сержантом смены. Я объяснил, почему я был там так рано, люди из АОО сказали, что они меня поставят на место Он внимательно выслушал мою версию истории, когда я напомнил ему, что даже порядочные люди из АОО просили нас помочь им контролировать преступных элементов, которые причиняли столько ненужного горя в этом районе. Я беспокоился, что старший офицер захочет узнать имена порядочных людей, которые помогли нам найти и идентифицировать нарушителей спокойствия. Если бы злонамеренный элемент АОО получил хотя бы намек на такое предательство, это могло бы привести к ужасным последствиям для тех, кто пытался нам помочь.
— Я иду туда с тобой, — был ответ Артура, как только я закончил свой анализ ситуации.
— Ты имеешь право иметь с собой друга. Это прописано в правилах, — добавил он, улыбаясь мне.
Я уже чувствовал себя лучше. Я был рад неожиданной поддержке Артура. Его характер и честность не вызывали сомнений. Если бы у вас была поддержка этого человека, мало кто из полицейских осмелился бы напасть на вас. Если бы я был неправ, Артур был бы первым, кто сказал бы мне об этом, первым, кто отчитал бы меня. Я больше не боялся своей быстро приближающейся встречи со старшим офицером.
В 2 часа дня меня вызвали к нему в кабинет. Я постучал в дверь и вошел, как это было принято. У этого человека было лицо, подобное грому. Артур последовал за мной и встал рядом со мной.
— Я здесь как друг констебля. Он имеет право иметь друга в соответствии с правилами, — сказал он.
Старший офицер был не слишком доволен, но он ничего не мог поделать. Он разволновался и сделал вид, что просматривает бумаги на своем столе. Он проигнорировал Артура и строго обратился ко мне:
— Скажите мне, почему вы продолжаете преследовать дружинников в Рэткуле в явное нарушение моих письменных инструкций?— спросил он.
Все законные аргументы, которые я намеревался использовать в свою защиту, покинули меня. В голове у меня стало пусто. Я мямлил и заикался в своих попытках объяснить, как я пытался сбалансировать свой долг офицера полиции и мое желание выполнить, насколько это возможно, его письменные инструкции. По перекошенному выражению его лица я мог сказать, что он не был доволен моими ответами, что не имело бы значения, насколько красноречиво я аргументировал свою правоту. У него ничего этого не было, и он пришел в ярость. Его высказывания были еще более бессвязными, чем мои собственные.
Внезапно поток оскорблений со стороны старшего офицера резко прекратился. Он смотрел на Артура. Я обернулся, чтобы посмотреть, что же, черт возьми, вызвало эту внезапную перемену. Он с недоверием наблюдал, как Артур достал свой блокнот: он начал делать заметки. Старший офицер полиции внезапно сдулся, как воздушный шарик. Я вижу все это так живо, как будто это произошло вчера...
— Я сказал констеблю остановиться и установить личность преступника или негодяя, сэр, — солгал Артур. — Это я сказал ему снять маски и должным образом идентифицировать тех людей, которые бродят по кварталам. В конце концов, за этими масками мог скрываться кто угодно. Если то, что они делают или что они намереваются сделать, законно, тогда им не понадобились бы маски, — добавил он. — Более того, сэр, Ваши инструкции противоречат политике КПО в штаб-квартире, — заключил Артур.
Он начал писать в своем официальном блокноте. Я видел, как старший офицер впал в панику. Он посмотрел на меня и махнул рукой в сторону двери, показывая, что я должен немедленно уйти. Мне не нужно было повторять дважды. Закрывая за собой дверь, я мельком увидела Артура с очень суровым лицом. Он справлялся с этой сложной ситуацией прямым и авторитетным тоном, который знал лучше всего. Он не боялся ни одного высокопоставленного офицера. Если бы только существовала тысяча таких мужчин, как Артур. Закрывая за собой дверь, я услышал, как очень подавленный старший офицер сказал:
— Итак, Артур, нет необходимости в...
Я не стал дожидаться остального. Старший офицер пал при первом же препятствии.
Я знал, что еще многое предстоит сделать. Нам пришлось бы научить этих головорезов, что мы не потерпим их попыток диктовать, что делала или не делала КПО, независимо от того, сколько жалоб они подали на нас нашим властям, независимо от того, какое давление они оказывали на наших местных командиров, политическое или иное. По массовому исходу католических семей из нашего района я понял, что мы потеряли их доверие. Доверие, на возвращение которого ушли бы годы и даже больше. Однако я был полон решимости попытаться. Я снова задумался над словами тех инструкторов центра во время нашего обучения: 'О нас будут судить по нашим действиям!'
Я мог видеть, что рядом со мной служило несколько офицеров КПО, которых следовало бы отправить обратно в центр, чтобы они выслушали эти мудрые слова. Теория заключалась в том, что КПО не терпит фанатиков. Практика была совсем другой. Что ж, я собирался попытаться изменить это любым возможным способом. Должны были быть времена, когда мне посчастливилось потратить свою жизнь в моих попытках что-то изменить. Я знал, что будет нелегко бросить вызов моим властям, когда это будет необходимо. Но это не должно было помешать мне в моих усилиях предоставить общественности справедливую и беспристрастную полицейскую службу, насколько это было в моих личных силах. На самом деле мне всегда нравился вызов. Однако в те первые дни я серьезно недооценивал, насколько далеко зайдут некоторые из моих коллег, чтобы сорвать мои усилия. Характер и масштабы предательства были тем, чему я был свидетелем, и позже мне пришлось бы страдать и терпеть без какой-либо поддержки. За все время моей службы в КПО мне больше никогда не удалось найти другого такого сильного руководителя, как Артур.
Однажды холодным февральским утром 1973 года я стоял на посту в блиндаже из мешков с песком у ворот участка. Я был вооружен пистолетом-пулеметом, моим любимым оружием в полицейском арсенале. Мне понравилась тренировка, которую мы провели по использованию пистолетов-пулеметов, и я фактически улучшил свои показатели по точности стрельбы с ним на дальней дистанции. Мне также понравился тот факт, что отдача от этого оружия была очень небольшой. Чтобы скоротать время в то утро, я решил попрактиковаться в обращении с оружием. Вынув магазин с патронами и сняв его с предохранителя, я перебрал различные варианты ведения огня. 'Предохранение' — проверил я. 'Одиночный выстрел' — проверил я. 'Очередь', — проверил я. И снова 'Одиночный выстрел'...
Я был так поглощен тем, что делал, что не заметил машину, подъехавшую к главным воротам. Только когда раздался автомобильный гудок, это привлекло мое внимание. По 'счастливой' случайности, за рулем был тот же старший офицер полиции, с которым у нас с Артуром была стычка по поводу патрулей дружинников. Я взял магазин пистолета-пулемета с 9-миллиметровыми патронами и вставил его обратно в приемник магазина, прежде чем броситься открывать огромные стальные передние ворота. К сожалению, в спешке я не заметил, что пистолет-пулемет был взведен и готов к стрельбе, когда вставил обратно магазин. Старший офицер напал на меня. Я, мягко говоря, не был его любимым констеблем.
— Почему тебе потребовалось так много времени, чтобы добраться до главных ворот?— спросил он. Я не ответил.
— Почему у тебя за ухом ручка? — спросил он.
— Я всегда носил там карандаш, сэр, когда был электриком, — ответил я.
— Ты больше не электрик. Здесь мы снабдили вас карманами для ваших ручек. Используй их! — прогремел он. — И сними эти перчатки! — сказал он, добавив:
— В них вы не сможете должным образом обращаться с огнестрельным оружием.
