Попадос-6. И на поле Шевардино

А русский командующий, в этот момент, подъехал к стоявшим в куче, похоже, из-за столкновения, трём повозкам. Две, из которых, явно были повозками маркитанток, а одна полевой кухней, из состава первого корпуса. И откуда-то возле него появилась маркитантка. Судя по одежде, на ней, из французской армии. И русский фельдмаршал с ней, о чём-то, заговорили. И в этот момент, бродивший по берегу солдат, из польских полков, метнулся в воды реки Колоча и вытащил на поверхность имперского орла[36]. Похоже символа своей полубригады. Хотя это был орёл армии Герцогства Варшавского. Посеребрённый польский, с позолоченной короной, а не имперский золочёный, орёл, на вершине древка скорее не малиновое, а багровое по цвету, с белым же польским орлом, квадратного штандарта. И этот солдат стал выбираться на берег.

Но тут из кавалькады окружавшей русского командующего вырвался молодой уланский офицер. В форме того же полка, что и посланник, передавший было письмо от пасынка. Но теперь русский офицер, выхватив саблю, галопом приближался к солдату, с полубригадным орлом. Которого, солдат, выставив вперёд своё ружьё, пытался защитить. И увидев эту картину Наполеон произнёс:

— Открыть огонь! Остановить улана! Спасти орла!

12

То, что заприметил Кутузов, действительно оказалось полевой кухней. Которых, в прошлом году, для корпуса маршала Даву, создали шесть десятков штук. И вот одна из них осталась стоять на русском берегу. И было крайне необходимо популяризировать это новшество в русской армии. Сделав, в ней, по одной кухне на роту. Ведь как питалась в походе русская армия. Да как придётся. Получали продукты и, создавая артели, питались, готовя еду в артельных котлах на всю солдатскую артель. На биваках. Единственное что делали централизованно, то на месте бивака быстро сооружали печь, в которой и выпекли хлеб. А потом эти печи и стояли одиноко в чистом поле. Предлагая, правда в сказках испечь пирожки и приманивая, там же, гусей-лебедей. И если ещё к ротным полевым кухням добавить ещё и полковую походную хлебопечку, то проблема с питанием в армии, в походных условиях, могла разрешиться. Особенно в условиях зимних боевых действий, которых, как уже понимал Кутузов, было не избежать. И вот с этими мыслями он медленно объезжал, на своей кобыле, трофей, пока не увидел, под печкой какое-то шевеление. И нагнувшись со своей кобылы, встретился с взглядом карих женских глаз, настороженно глядевших, на него, с весьма молодого женского лица. И пусть женщина была, как и все француженки откровенно страшненькая, хотя, и как типичная француженки, она была довольно изящная. При этом на маркитантке, а больше тут быть никто не мог, был перешитый, под неё, мундир линейной французской пехоты, с цифрой тридцать, на пуговицах, явно показывающих номер полка, с которым сотрудничала эта торговка. А дополняли её наряд длинная юбка и женская шляпка. И увидев, кто это, там прячется, фельдмаршал произнёс на французском языке:

— Вылазь, мы тебя видели.

Женщина вздрогнула, но стала выбираться из-под кухни, испуганно озираясь. На что Кутузов произнёс:

— Не бойся, не обидим. И как тебя зовут?

— Мари, месье женераль, — ответила француженка, внимательно смотря на Кутузова, стояла, прижавшись спиной к колесу сцепившегося с кухней фургона. А Кутузов, улыбаясь, продолжил:

— Очень приятно, мадам...

— Мадмуазель, — тут же вставила француженка, на что Кутузов, снова улыбнувшись, продолжил:

— Прошу прощение, мадмуазель Мари, это как я понимаю походная кухня? Накормите?

— Пять су, мой женераль[36], — тут же произнесла, было, француженка, но смутилась и, покраснев и опустив глаза, добавила, — Да конечно.

— А что там? — кивнув, на котёл полевой кухни, произнёс Кутузов, услышав, от женщины, в ответ:

— Суп.

— Надеюсь не луковый? — усмехнувшись, уточнил Кутузов. На что маркитантка, замотав головой, с жаром ответила:

— Нет, что, вы, мой женераль, на вываренном мясном бульоне, с мукой и овощами.

— О, я уже твой, звучит заманчиво и интригующе, — произнёс фельдмаршал, заставив молодую женщину снова покраснеть и потупить глазки, хотя её загадочная улыбка говорила, что она смущается больше для проформы. А русский главнокомандующий, продолжая улыбаться, уточнил:

— Мари, пользоваться этой кухней умеешь?

— Да, мой женераль, — тут же подтвердила женщина, — Я всегда помогала, в приготовлении, на этой кухне.

— Ну хорошо, тогда собирайся, — получив ответ, удовлетворённо произнёс Кутузов, — Поедешь с нами.

— Куда? Куда поедем? — испуганно произнесла женщина, и стала снова испуганно озираться, на что фельдмаршал произнёс:

— Да не бойся ты так, обижать тебя ни кто не собирается. Просто найдём место, где покормишь из кухни. Мы, так сказать, снимем пробу, — при этих словах все в свите фельдмаршала, довольно загомонили, так как никто с утра, так и не перекусил, — Плюс расторгуешься, из своих фургонов. Это же твои фургоны?

— Да они мои, мама убежала, с бочонком, в полк, и оставила свой фургон на меня. И не вернулась[37].

— Ну, надеюсь, она ещё вернётся. Мы с женщинами не воюем, — проговорил Кутузов. А потом приказал помочь маркитантке расцепить фургоны и кухню. Ну и вообще помочь отъехать в тыл. И пока солдаты из его конвоя, приподняв кухню, пытались оттащить её в сторону, чтобы расцепить колёса. В то время как Кутузов расспрашивал маркитантку об её жизни. Узнав, что их род, по женской линии, занимается этим делом, уже почти две сотни лет, ещё со времён Тридцатилетней войны. Но прежде чем всё успели сделать, Кутузов услышал возле себя возглас Дуровой:

— Знамя! Французское знамя!

И в следующий миг она сорвалась, с места, в карьер выхватывая свою саблю. И понеслась с кручи берега в сторону Колочи. Кутузов посмотрел в ту сторону и увидел, как солдат в форме польских полков Великой армии Наполеона, вытаскивает из реки мокрую, с льющимися с ней потоками воды, багровую тряпку, с белой курицей, на ней. На древке, которой, вздымал крылья посеребрённый польский орёл с золотой короной. И услышав топот копыт позади себя, солдат прижал символ своей армии, к себе выставив вперёд ружьё. А с противоположного берега по Дуровой грянул нестройный залп. Но в одиночную цель, к тому же быстро перемещающуюся, да на таком расстоянии не попали. А Дурова развернув свою саблю обухом клинка вперёд, атаковала польско-французского пехотинца, на помощь, к которому, уже кинулось несколько других французских солдат.

При этом молодая женщина использовала фехтовальный приём доступный весьма опытным наездникам и искусным фехтовальщикам. Применявшимся ими против пехотинцев, вооружённых ружьём со штыком. Взяв саблю так, обух клинка начинал соскальзывать, по стволу оружия врага, отводя его штык в сторону. А потом, когда клинок уйдёт под оружие пехотинца, взмахнув клинком, ударив снизу-вверх, зацепить уже противника лезвием своего клинка. И у неё это получилось. Противник Дуровой бросив, и ружьё, и знамя, взмахнул руками и упал на спину. И Дурова изящно нагнулась за упавшим орлом. Выставив, чисто по-женски, попку вверх. И в этот момент бежавшие, на помощь её противнику, французские солдаты, осознав, что не успеют, начали стрелять. И Кутузов увидел, как от пятой точки Дуровой, отлетели кровавые брызги. И та резко разогнулась, держа в руке вражеское знамя, и закачавшись в седле. Но всё-таки собрала в себе силы, не выпустив трофейное знамя из рук, дать шпоры своему мерину, который и вынес её бледную, с залитыми кровью брюками, на свой берег. Где уже залп русской пехоты охладил пыл, кинувшихся было следом за Дуровой, французов. Заставив их ретироваться назад.

Ну а бледная, качающаяся в седле Надежда, продолжая держать знамя в руке, выскочила на вершину крутого берега, прямо к штабу Кутузова. Где и буквально сползла с коня. Но на предложение что её необходимо перевязать замотала головой и произнесла категоричное: "Не-не-нет! Не надо!" Заставив Кутузова прийти ей на помощь со словами:

— Господа, штаб-ротмистра, я сам попользую[38]! Только надо рану чем-то сейчас заткнуть. Корпию[39] мне.

— Так, нету, корпии, — послышались голоса в ответ. На что Кутузов назидательно произнёс:

— Если корпии нет, тогда хоть весь мох с болота соберите[40]. И едем. Надеюсь, в селе Шевардено, сохранилась приличная изба. Где на ночь мы со штаб-ротмистром и проведём. И вот как знал, штаб-ротмистр, что вы будите искать приключения на свою... Ну, вы, поняли на что. Честно, пытался уберечь, но, вы, всё равно их нашли.

И тут подала голос Дурова, которая, с болью в голосе, произнесла:

— Ваше высокопревосходительство, я не штаб-ротмистр, я поручик. И помогите мне взобраться на коня.

— Мне лучше известно, кто вы, господин штаб-ротмистр. Я лично об этом буду перед государем ходатайствовать. Как и перед капитулом[41], чтобы ваше награждение, Орденом Святого Георгия, признали. А то у вас только Знак Военного Ордена, который вы еще, будучи солдатом, получили[42]. И какой вам конь, господин штаб-ротмистр, с вашей то раной. Братцы, садите-ка сего героя, на то знамя, что он захватил, и несите на руках. Благо тут до Шевардино недалеко.

Дурову усадили на захваченное ею знамя, которое, с четырёх сторон, подхватили солдаты и резво понесли к видневшимся невдалеке избам Шевардино. А Кутузов, повернувшись к француженке произнёс:

— Мари веди следом свой обоз. Солдаты тебе помогут. Там принесёшь в избу, где я остановлюсь две порции супа. Ну и продавай как его, так и свои товары, солдатам. Если будут обижать, то жалуйся мне. Ну и их предупреждай, если что, что ты под моим покровительством, — потом посмотрел на француженку и добавил, — А коньяк у тебя есть? Если есть, то принесёшь и бутылочку лучшего, что есть. Ну и ткань найди, что бы штаб-ротмистра перевязать. Всё оплачу.

Француженка подтвердила, что такое у неё в товаре имеется и кивнув, Кутузов стал разворачивать свою кобылу, в сторону Шевардино, бурча при этом:

— "Остановись, одумайся, не делай это! " — шептал голос разума, но его голос заглушили крики: "Приключения!", сами знаете, чего.

Все вокруг засмеялись и, услышав смех Дурова резко повернулась, с недовольным видом, прищурившись, чисто по женский глянула на оставшихся, пытаясь понять над чем смеются. Но она была уже далеко, чтобы расслышать, что именно сказал фельдмаршал.

Жителей в Шевардино не было. Как только местные жители поняли, что это место выбрано для сражения, то жители всех окружающих населённых пунктов поспешили уйти в другие места. Забрав скотину и самое ценное, из своего скарба. Так что теоретически можно было остановиться в любом целом доме. Но самый лучший дом в селе, дом священника, как в прочем и церковь, оказались уже заняты госпиталем, куда ополченцы сносили всех русских и тех из французов, кто был не смертельно ранен. И Кутузов остановился в доме сельского старосты. Приказав закрыть ставни на окнах. Ну и заодно послав денщика к маркитантке, купить у неё суп, для двоих. Пока оставив его в горшке закрыв овчиной, что бы он не остыл, плюс бутылочку коньяка, ткань для перевязок, горячую воду и свечи. Ну и приказал солдатам занести в избу Дурову. И уже выпроводив всех, Кутузов произнёс, обращаясь к Дуровой:

— Скидывай портки.

— Но как же, ваше высокопревосходительство? Может не надо? — взмолилась, было, Дурова, на что Кутузов прикрикнул:

— А пулю доставать и рану обрабатывать я тебе как, через портки твои, буду? Или ты думаешь, я там не видел ничего прежде? Скидывай, портки. И бельё тоже скидывай. Обозвалась груздем, так полезай в кузовок.

Дурова стесняясь и краснея, стала стягивать с себя одежду. А Кутузов, взяв самую широкую и длинную лавку, положил на неё свёрнутую в рулон хозяйскую перину. И в этот момент в дверь постучали. Оказалось, что это пришёл денщик командующего, и вручив тому вещи Дуровой, с наказом к утру привести их в порядок, Кутузов взял у того всё что он принёс, через чуть приоткрытую дверь. Не позволив денщику заглянуть в комнату. И расположив всё необходимое на столе, фельдмаршал открыл коньяк и, наполнив им одну из хозяйских глиняных кружен, приказал, протягивая кружку молодой женщине, которая зажималась и пыталась прикрыться руками:

— На, пей!

— Зачем? — удивилась Надежда, одной рукой протягиваясь за кружкой, а другой прикрывая своё естество.

— Во-первых, зажиматься перестанешь, мне надо, что бы ты расслабленная была. Во-вторых, спирт не обезболивает, но порог чувствительности, к боли, повышает. Ну и он кровь разжижает. Надеюсь всё гадость, кровью, из тебя вынесет. Так что пей. И вообще я сейчас твой лекарь, а надо выполнять, что лекарь прописал. Ну и напоследок скажу, тебе же ещё государь сказал, что скандал будет. Как про твоё естество, все, прознают. Вот и будем оттягивать время этого скандала.

— А что скандал будет? — скривившись, произнесла Дурова, — Вот почему я, как женщина, не могу служить в армии.

— Конечно скандал будет, — произнёс в ответ Кутузов, — Все женщины попытавшиеся изобразить из себя мужчин заканчивали эту попытку со скандалом, в обществе. Ибо не женское это дело, в войнах участвовать. Вот даже помощь тебе не оказать, по-человечески, вот как изловчаться требуется. И знаешь, когда в армию будут рекрутировать пятнадцатилетних дев?

— Когда? — удивлённо захлопав глазами, произнесла Надежда

— Когда шестнадцатилетние девы, на войне, закончатся. А это допустить ни как нельзя. И пей, давай, коньяк.

Дурова залпом выпила коньяк, и вся скривилась, а её лекарь, наполнив ещё раз кружку коньяком, заставил опустошить и её, а потом скомандовал, указав на лавку с периной:

— Ложись.

— Как? — произнесла молодая женщина, услышав в ответ от фельдмаршала:

— Животом на перину, пулей к самому верху. И живо.

И пока Дурова пыталась расположиться, как сказал ей Кутузов, тот хоть как то простерилизовал нож, которым он собирался доставать пулю, коньяком. Да и вообще собирался использовать коньяк как антисептик. И протянув женщине деревянную ложку, со словами: "На, зажми между зубами, а то все зубы переломаешь" и, ополоснув янтарной жидкостью руки, повернулся к ней. И оценив открывшийся, его взору вид, произнёс:

— Вот же эти петушки галльские, такую красоту подпортили.

После чего и занялся раной Дуровой. Включая и её обработку, сначала коньяком по краю, а потом с тем, что он промыл рану тёплой водой. Потом, Кутузов занялся извлечением пули, распоровшей часть ягодицы Дуровой и застрявшей практически под кожей. Сделав над пулей разрез и достав её. А потом, снова промыв и очистив рану. Стараясь найти и убрать все части одежды, что оказались, загнаны, в рану, этим свинцовым шариком. При этом Надежда буквально ревела белугой и скрипела зубами. Заставляя своего лекаря, раз за разом, повторять:

— Терпи казачка, атаманшей будешь.

И перед тем как начать перевязывать Дурову, выплюнувшую перегрызенную березовую ложку, Кутузов налил ей остатки коньяка и дал выпить. Что молодая женщина сразу и сделала. Пока её лекарь пытался наложить на её ягодицы повязку. Причём стараясь наложить её так, чтобы та не спадала, проводя при этом пальцами и по низу живота у Надежды. Зная, что возбуждение служит обезболивающим ещё и специально совершал массаж запретных мест. От чего молодая женщина, пьяно хихикая, сама подставляла ему свои ягодицы, вздрагивая ими. Заставив фельдмаршала, почувствовавшего на своих пальцах следы от женского возбуждения, бросить фразу, завязывая последний узел: