Московская добыча (гл. 1 - 8)

— Вели дозорным быть начеку.

— Слушаюсь, господин майор, — кивнул Мишель. И не поднимал голову, пока майор не захлопнул за собой дверцу дормеза.

Меньше всего он хотел бы сейчас встретиться со своим командиром взглядами.

Глава 6. На полпути к спасению

Благостное настроение продержалось в отряде недолго. Война напомнила о себе уже к вечеру. Сначала — далеким заревом и отзвуками артиллерийской канонады, а после — спотыкающейся лошадью с вцепившимся в гриву раненым курьером.

Курьер, как выяснил быстро и ловко перевязавший его Мишель, скакал к императору от городка со странным названием Красный с известием о русских. В то время как корпус Даву двигался к Красному с приказом обеспечить армии путь к отступлению, русские вышли ему наперерез, чтобы пресечь пути отхода. Оттуда, видимо, и доносилась канонада.

Курьер хлебнул щедро предложенного ему вина и поскакал дальше. А майор Пулен, в очередной раз прикрывшийся принадлежностью к штабу "железного маршала", подозвал Мишеля и развернул карту.

— Красный обойдем стороной. Идем сразу... — толстый палец уперся в чудное, непривычное для цивилизованного уха название: — на Оршу.

— И чем быстрее, тем лучше, — невесело усмехнулся Мишель.

— Вот именно, — буркнул майор.

Обозначенную на карте узкую дорогу едва углядели под снегом. Мишель выругался сквозь зубы: "как можно быстрее" на такой дороге — насмешка, не больше. Но что делать, когда выбирать не из чего. Уставшие кони едва брели, сидевшие на телегах солдаты соскочили на снег и шли рядом, держась за решетчатые борта, проваливаясь по щиколотку, хрустя обледенелым настом. Час такого пути выжимал сил больше, чем полный дневной переход по хорошей дороге. Но выбора не оставалось, и люди шли, спотыкаясь, боясь оторвать пальцы от борта телеги, потому что тогда можно было упасть и больше не подняться.

Мороз крепчал, первые звезды на еще синем, едва потемневшем небе светили ярко и колюче. Ветер обжигал лицо, по ногам мела, завиваясь вихрями, мелкая поземка.

К счастью, вскоре дорога нырнула в густой ельник, защищавший хотя бы от ветра. Звуки далекого сражения стихли, теперь только ветер шуршал в кронах, временами сбрасывая людям на головы снег с еловых лап.

— Будем надеяться, что русские слишком заняты под Красным, чтобы бродить здесь, — майор закашлялся, выругался. — Пора бы присматривать место для ночевки, но лучше отъехать подальше. Лошади отдохнули днем.

— Можно идти, пока не стемнеет совсем, — предложил Мишель, — остановиться, где придется, и тронуться дальше, едва начнет светать.

— Так и сделаем, — кивнул майор и задвинул шторку на окне кареты.

Мишель некоторое время ехал рядом, прислушиваясь, но не услышал ничего, кроме глухого кашля. Дал коню шенкеля, обгоняя тяжелый дормез. Колеса вязли в снегу, но, пожалуй, это было даже хорошо: значит, здесь давно никто не ходил и не ездил. Счастье, что их командир на редкость предусмотрительный: бродить по русским дорогам вслепую не менее гибельно, чем курить в пороховом погребе. Однако с картой — совсем другое дело. Дорога должна была вывести к деревеньке над Днепром и влиться в идущий вдоль берега большой тракт. Конечно, придется сделать немалый крюк, зато можно выйти к Орше, миновав места вероятных боев.

Капитан Мишель Лоран криво усмехнулся, поймав себя на этой мысли: быстро же честь французского солдата сменилась шакальей повадкой дезертира. Но стыд кольнул и угас — той Франции, за которую шел воевать Мишель, все равно больше не существовало.

Стемнело быстро. Черные верхушки елей царапали темное небо, над дорогой низко повисли колючие морозные звезды. Сворачивать было теперь некуда: лес стоял стеной, человек еще проберется вглубь, но не лошадь и тем более не тяжело нагруженная повозка.

— Ничего, — приободрил людей Мишель, — мы в такие дебри залезли, здесь сама дорога за укрытие сойдет. Разведем повозки, а костер в середине разложим.

Так и сделали. И снова Мишель подумал о предусмотрительности командира: мало кто из отступающей армии ест сейчас горячую кашу со свежей кониной. Провизии, пожалуй, должно хватить до Борисова. Фураж кончится раньше, но ослабевших коней съедят люди, так что...

Мишель тряхнул головой: нет, все равно положение у них отчаянное, назвать его завидным можно разве что в сравнении с теми беднягами, которые остались за спиной, в Смоленске и еще дальше. Фураж надо добывать, без коней они погибнут. Может, в той деревеньке найдется хоть что-то, хотя бы солома с крыш...

— Надо торопиться, — эхом от его мыслей сказал незаметно подошедший к костру майор. — Чем дальше мы оторвемся от армии, тем лучше. Император отдал приказ сжигать за собой все.

— Все, что уцелело летом, — буркнул под нос Тео. — Что не сожгли сами русские.

— Сейчас, впереди армии, у нас есть хоть какая-то надежда, — терпеливо объяснил майор. — Отставшие списаны в расход, задержаться — верная гибель.

Люди жались к костру, совали руки в пар над котлом — согреть. Мороз крепчал, прохватывал до костей, выстуживал последнее тепло — даже кровь, казалось, текла медленней в жилах, подернутая льдом. Ждали горячей пищи, как спасения.

— По такому холоду и засыпать страшно, — буркнул Тео. — Так и чудится, что не проснешься.

— Верно, — сплюнул Хосе. — Девку бы горячую под бок, а лучше двух, под оба.

— Не жирно будет? — хохотнул Тео.

И хоть, казалось бы, ничего особенного не было в этом коротком обмене шуточками, но у Мишеля словно тревожный звоночек звякнул: неспроста! Вспомнилось, как жадно Хосе глядел на девушку в Смоленске, как Тео бросал странные взгляды то на карету, то на майора. "За этими двумя надо приглядывать", — отметил себе Мишель.

Между тем поспела каша, Жюль разложил по мискам щедро сдобренные мясом порции. В животе заурчало. От горячего, наваристого растекалось по телу тепло, разгонялась застывшая кровь. Мишель ел, почти забыв обо всем. Углядел краем глаза, как пошел к дормезу майор, держа две миски — себе и девушке, и на том успокоился. В самом деле, кто лучше командира приглядит и за собственной добычей, и за порядком в отряде...

Майор Пулен заметил и сомнительный разговор своих солдат, и жадные взгляды в сторону кареты. Похоже, думал он, пришло время, когда лояльность и дисциплина проигрывают звериному "убей ближнего, чтобы выжить самому". Он тоже, как и его адъютант, положил себе приглядывать за готовыми перейти черту подчинения солдатами; только он пошел дальше Мишеля: в понимании Жан-Жака Пулена "приглядывать" означало "пристрелить при первом же поводе". Благо, повод найти сейчас легко, а остальные первым делом подумают о том, что теперь на их долю достанется больше каши.

Возможно, самым умным было бы убрать неблагонадежных немедленно, не дожидаясь бунта. Но Жан-Жак Пулен заколебался и упустил удобный момент. Он понимал: после такого шага отношения между ним и его солдатами изменятся радикально. Страх — плохая замена уважению и доверию. Держать людей страхом придет пора, когда остальные методы исчерпают себя окончательно. Пока же — важно не пропустить первый тревожный сигнал. Держать в уме, что былая дисциплина зашаталась и в любой миг может рухнуть. И тогда нужно быть готовым ко всему и бить первым, на опережение.

Перед тем, как устроиться спать, майор Пулен особенно тщательно проверил пистолеты.

Девка тоже мерзла, под его шубу нырнула охотно, сама прижалась телом к телу. Она дрожала, ноги были холодные, как ледышки, и майор впервые спохватился, что не позаботился раздобыть ей хоть какую-нибудь обувь. Но теперь что делать, не сапоги же солдатские предлагать. Ножка у девки не то чтобы совсем уж махонькая, но в мужской обуви утонет.

Вскоре, однако, оба они отогрелись, и девка первая начала сонно посапывать. Пулен еще сидел какое-то время, настороженно вслушиваясь в тишину снаружи. Думал: если придется убирать Тео и Хосе, нужно быть готовым к тому, что тут же придется пристрелить еще пару-тройку недовольных. Перебирал своих солдат, как тасуют карты, взвешивая сильные и слабые стороны сложившейся колоды, прикидывая, кого отправить в отбой. Прокручивал оставшийся путь, гадая, как скоро ситуация "дорог каждый, кто может стрелять" сменится на "лишние рты не нужны" и "ненадежные должны замолчать навсегда".

Потом мысли его перекинулись на собранные в Москве трофеи. Предусмотрительный во всем, Жан-Жак Пулен и к этому делу подошел основательно, старался собрать вещицы дорогие и компактные. Под броскими, не слишком удобными в перевозке и, в общем-то, случайными вещами вроде шелковых халатов, погребца с вином, сахарной головы, большой жестяной коробки с чаем, дюжины фарфоровых блюдец и прочего тому подобного, майор Пулен упрятал то, на что охотился старательно и целенаправленно. Драгоценности — три шкатулки перстней, серег, браслетов, ожерелий и прочих дамских радостей, найденных, а зачастую и отобранных у хозяев в уцелевших от пожара домах. Двенадцать табакерок — серебро, эмаль, финифть, слоновая кость, за каждую можно взять неплохие деньги. Десятка три медальонов, две трубки с коралловыми мундштуками, две золотых и четыре фарфоровых бонбоньерки, расписанный золотом стеклянный флакон для духов с золотой крышечкой в виде цветка маргаритки. Увесистый мешочек серебряных солонок, чернильниц, спичечниц и рюмок. Великолепная чайная коробка из серебра с эмалью. Два больших обломка золотого креста с колокольни Ивана Великого — ради них пришлось пристрелить итальянца-мародера. Золотой с камнями оклад, четыре золотых и три серебряных распятия с драгоценными камнями и серебряная же чаша — тоже, кажется, из церкви, майор не разбирался в таких тонкостях, да и не хотел разбираться. Кому интересно, откуда трофей, если можно переплавить его в чистую, звонкую монету?

Жан-Жак Пулен перебирал мысленно свои сокровища, оценивая, сколько можно будет выручить за них, и прикидывая, куда выгодней всего вложить немаленькую даже при худшем раскладе сумму. Пожалуй, вполне хватит на то, чтобы зафрахтовать два или три корабля — галеона или флейта с крепкими бортами и вместительными трюмами — и отправить за черным товаром в Африку. Работорговля — дело прибыльное. Если хорошо пойдет, через три-четыре года можно вложить прибыль в собственную плантацию где-нибудь в Луизиане или на Мартинике, а там... Впрочем, настолько уж на годы вперед сейчас загадывать рано. Бог весть, как пойдут дела во Франции после сокрушительного поражения Бонапарта в русском походе. Быть может, выгодней откажется пустить деньги в оборот не в колониях, а дома.

Майор вынырнул из приправленных звоном золотых монет грез, прислушался. Ничто не нарушало спокойствия, даже ветер стих. Лес обнимала сонная, спокойная тишина. Майор еще раз порадовался, что прибрал к рукам подробные карты, что повезло встретить курьера с вестями о русских и хватило предусмотрительности свернуть на эту тихую, никому не известную дорогу. И разрешил себе уснуть.

Во сне он подсчитывал прибыли от своих кораблей, плантаций, мануфактур и почему-то крохотной лавочки с подержанными вещами, расположившейся с заднего хода бывшего королевского дворца. Торговал в лавочке гражданин Наполеон Бонапарт, бывший император, а ныне банкрот, по-прежнему надменный, предлагающий покупателям старую мебель, потертые шинели, закопченные кастрюли и чайники с таким видом, будто делал им одолжение. Лавочка была самым прибыльным из всех предприятий Жан-Жака Пулена: многие ходили сюда исключительно для того, чтобы поглазеть на гражданина Бонапарта, но приличия ради обязательно покупали какую-нибудь мелочь.

Разбудили майора выстрелы, а следом — крики. Несколько мгновений он еще не мог прийти в себя, переживая странный сон и размышляя, что такое приложение императора к делу и вправду могло бы принести прибыль. Но тут громыхнул еще один выстрел, хриплый вопль разнесся по лесу, отозвавшись невнятным эхом, и сон растаял окончательно.

Пулен схватил пистолеты и отдернул шторку: выскакивать наружу вслепую было бы самоубийственной глупостью.

В непроглядной темени метались огни: кто-то размахивал подожженными ветками. Панически ржали кони, среди криков Пулен разобрал голос Мишеля. Грохнуло еще три выстрела, подряд, почти одновременно. Огни собрались в круг, кто-то орал там — надрывно, болезненно. Над ухом часто дышала и бормотала свои непонятные молитвы перепуганная девка. Майор выругался и выпрыгнул наружу.

Орал, как оказалось, Клод. Впрочем, пока майор добежал до столпившихся вокруг него людей, крики смолкли: бедняга потерял сознание. Лицо его было располосовано до кости, словно распахано; мундир изодран в клочья и залит кровью; и снег, на котором он лежал, запрокинув голову и болезненно стиснув кулаки, пропитался горячей кровью и протаял почти до земли.

— Господи Иисусе, — выдохнул Пулен, — что... кто его?

Мишель отвел в сторону факел. В неровном свете показалась рыжая в темных пятнах шкура, оскаленная морда, кисточки на ушах, толстые лапы, короткий, словно обрубленный, хвост. В зверя попали как минимум раза четыре, но он еще жил. По шерсти пробегали волны судороги, когтистые лапы взрывали пропитанный темной кровью снег.

— Кошка, — кто-то, кажется, Тео, истерически засмеялся. — Срань Господня, кошка!

Кошка, повторил про себя Пулен. До тигра не дотягивает, но крупнее самых крупных собак, которых он видел. Больше метра в длину, и, пожалуй, неполный метр в холке. В горло вцепится — загрызет сразу.

— Хотел бы я знать, много ли в русских лесах таких тварей.

Жюль, присев на корточки рядом с Клодом, пытался расстегнуть его мундир, потом махнул рукой, достал нож. Отшвыривал в сторону окровавленные лоскутья, добираясь до ран. Замер, мотнул головой:

— Даже не знаю, как притронуться. Здесь не всякий лекарь справится.

Добить, чтобы не мучился, было бы милосердно, мрачно подумал Пулен. В таких условиях с такими ранами шансов выжить нет. Но за своих людей командир должен бороться до последнего, иначе и они предадут его при первом же случае. Открыто сбрасывать в отбой лишние карты пока еще рано. Майор оглядел ошарашенные, потрясенные лица. Выдавил, почти физически ощущая, как слова царапают горло:

— Скоро утро. Дайте ему вина, положите в телегу, и едем дальше. Может, повезет встретить лекаря.

Пнул сдохшего зверя, добавил:

— Да и здесь оставаться не стоит. Вдруг тварь охотилась не одна?

Кони тревожно фыркали, прижимая уши, косились на мертвого хищника, и с места тронулись охотно. Впереди и позади отряда шли, сменяясь, по двое с факелами, остальные держали наготове заряженное оружие. Двигались медленно, в угрюмом молчании. Черный провал неба над дорогой постепенно синел, тускнели звезды, где-то далеко за лесом занималась холодная зимняя заря, не обещающая тепла, а только свет. Сейчас, посреди глухого леса в чужой враждебной стране, люди особенно остро чувствовали свою ничтожность и беспомощность. Сама земля здесь ополчилась против них, так или иначе думал каждый. Бесконечные леса, сожженные деревни, мороз, люди и звери... Чуждая, дикая страна, Гиперборея из жутких древних легенд. Каким богам молиться, каким идолам класть жертвы, чтобы отпустили? Повезет ли вырваться из этой бездны, вернуться в места, где живут обычной жизнью насквозь понятные, цивилизованные люди? Где война ведется по куртуазным законам рыцарства, где проигравший король, покидая собственный дворец, отдает приказ слугам, чтобы победитель ни в чем не испытывал недостатка, и прекрасные девушки улыбаются бравым победителям...