Обуздать ветер

— Дед, их больше нет, ни разбойников, ни тех тварей. Они уже никого не тронут, — присел рядом с ним на лавку. — Понимаю, слабое утешение, но уж какое есть. А ты по-прежнему нужен людям. Небось, мы не первые, кого ты непомерной платой стращал, а?

Лекарь засопел, но в уголке его губ мне померещился призрак улыбки.

— Вы самые настырные. Особенно ты, кашевар. Дружок твой, не серчай за прямоту, попросту бревно неотесанное, только ругаться и может.

Я не удержался и с ехидцей взглянул на Корешка, тот закатил глаза к потолку, еще больше насупившись.

— Не держи на него зла, хозяин...

— Фенхелем меня кличут.

— Фенхель, Корню и досталось больше моего. Посмотри рану, будь милостив. И, если все еще хочешь каши, скажи, где крупа.

Вечер окончился тем, что лекарь не только обработал и перевязал рану, заодно напоив Корня каким-то целебным отваром, но вдобавок предложил разделить с ним ужин и остаться ночевать.

— Я рассчитываю, что с утра ты займешься уборокой, — ворчливо бросил мне.

— Всенепременно, хозяин, — склонил голову. — А можно вот этой травки заварить? — указал на случайно замеченный на столе букетик тимьяна в маленькой глиняной посудинке, непонятно откуда взявшийся среди этого развала. — Тимьян, я не ошибся?

— Не ошибся, — буркнул Фенхель. — Заваривай, этого добра у нас за селением хватает, да и не шибко нужно. Здесь не ваш север, простуды случаются редко. Тебе-то зачем?

— Да просто запах нравится, — уклончиво ответил я. Когда б сам знал, зачем... Желание было странным, но отказаться от него почему-то не получалось. Стоило разглядеть среди мусора на столе знакомую травку, и я не мог думать ни о чем другом, как о кружке тимьянового отвара. Бред. Особенно если меня тем самым Тимьяном родители нарекли.

— А откуда ты знаешь северное наречие и свойства тамошних трав? — спросил Корень, на сей раз вполне миролюбиво.

— Я в молодости специально в Морену на корабле ходил, после аж до Багряного Края добрался, чтобы про тамошние травы узнать, у северных лекарей поучиться, — с некоторой надменностью пояснил Фенхель. — Кое-что с собой в Гранитный Брег привез, здесь выращиваю, зело полезные растения оказались. Вот взять ключ-траву...

— Ты, видать, сведущий лекарь, — айр не захотел слушать про свойства растений.

Я рассеянно следил за разговором, заливая кипятком веточки тимьяна, нащипанные в большую глиняную кружку с корявым бледно-желтым петушком на боку.

— Я в свое время нашего правителя пользовал, — надменности в голосе старика прибавилось.

— Не сочти за дерзость, досточтимый Фенхель, но что такой искусный врачеватель делает в Совином Углу?

— Сюда нередко айры заходят, а они знают о травах куда больше людей. Некоторые охотно делятся знаниями. Постой-ка... — лекарь уставился на меня, старательно дующего на обалденно пахнущий парящий отвар. — У меня иногда останавливается один из них. Его зовут Валериан, и он почему-то очень любит взвар валерианы. А тебя, парень, не Тимьяном кличут?

Я уже успел пригубить горячей жидкости и чуть не поперхнулся.

— Не, хозяин, — ответил, прокряхтевшись и сделав вид, что обжегся. — Я Перцем прозываюсь. А что, неужели на айра похож? Они, говорят, бабам нравятся. Это уж скорей друга моего нужно в нелюди записывать.

Фенхель улыбнулся, Корешок зыркнул недовольно.

— Молодой ты еще, вон, сразу баб вспомнил. Да, бают, айры что-то такое умеют с их сестрой. Я о вас ничего не знаю — кто, откуда, зачем к нам пожаловали, вот и спросил. Не мое, конечно, дело, но раз уж заговорили... Из вас двоих ты как раз больше на этот народец похож.

— Это еще почему?! — чистокровный айр едва ли не подскочил от возмущения.

— Потому что в нем доброта и понимание имеются, а ты только орать, ругаться и зыркать исподлобья горазд. Очень по-человечески себя ведешь, а мои знакомцы из нелюдей не таковы. Может, правда, они ко мне по-доброму, потому что я травы уважаю...

— Я устал и хочу спать, — процедил уязвленный Корешок, избегая встречаться со мной взглядом. Бедняга. Наверное, предчувствует, как я буду донимать его всю дорогу до Зеленей. Это ж надо, так кичиться своими добродетелями, и напрочь позабыть о них в обществе несчастного старика из порочного людского племени!

— Я тоже пойду, хозяин, — поставил пустую кружку на стол, ощущая необычную легкость в теле, душе и мыслях. — Завтра все уберу, обещаю. Слово сдержу, хоть и не айр.

Фенхель устроил нас на ночь в сарайчике, на соломенных тюфяках. Сначала он пытался уложить нежданных гостей в комнате, но мы отказались, ссылаясь на духоту. На самом деле не так уж там было и душно, но дом пропитался запахом пригоревшей пищи, испорченных снадобий, да еще, казалось, стариковского безнадежного горя.

В сараюхе дышалось гораздо легче. По стенам и под крышей висели пучки сухих трав, в них что-то шуршало, может, полевки или сверчки, может, кошики-полуночники, лакомящиеся снами. Из дома тварюшки наверняка сбежали — что за радость грызть горькие сны осиротевшего Фенхеля? А здесь их ждала богатая пожива. Нет, от моей степи им вряд ли удастся урвать кусочек, хотя, схарчи они травинку-другую, не стану возражать. Зато маленькие проныры поживятся грезами Корня. Я слышал пару раз, как он бормочет во сне женские имена, вполне себе ласково бормочет, так что за сладость сна можно не беспокоиться.

Оказалось, что Малинка ничего не знала о касах — в ее книжках о такой мерзости не говорилось. Она опять слушала мой рассказ, как зачарованная.

— Ты, наверное, очень сильный колдун, — сказала задумчиво, когда я закончил. — Я тут узнала, что Туманный лорд тоже, вроде бы, не чужд волшебству. Ходят слухи, он сам обладает какими-то способностями. Ты так ничего больше и не вспомнил?

— Не-а, ничего. — Три болота, до чего ж приятно расти в глазах моей радости... Очень сильный колдун, м-да... — Все эти колдунские штучки сопровождает дикая боль в голове, точно такая же появляется, когда я долго пытаюсь вспомнить детство или вызвать ветер просто так. Я уже боюсь лишний раз пробовать, чтоб в уме не повредиться. Зеленя совсем близко — потерплю, дождусь встречи с творящими, авось помогут.

— Да, ждать осталось совсем недолго, — Малинка прижалась ко мне, ласкаясь. — Ой, да это от тебя так пахнет! А я думала, мы примяли какую-то особенно духовитую травку.

— Ну ты же так и не принесла воды, — принялся оправдываться я. — Речки, ручьи и озера по пути не попадались, а из колодцев путникам тут только пить разрешают и лошадей поить, у кого они есть. Так что не обессудь.

— Фу, глупый, — засмеялась сладенькая. — От тебя хорошо пахнет. Какой-то чудной травой. Здесь, в степи, такая растет? Мне было б интересно посмотреть.

Я принюхался. Если чем и пахло ощутимо, так это тимьяном, но поблизости его видно не было.

— Жаль, — вздохнула девочка. — Надо будет поспрашивать у травников, уж они-то должны знать этот тимьян. Тогда я, наконец, узнаю, какими такими цветами благоухает мой загадочный айр.

— Загадочный! — я улыбнулся. — Ну ты скажешь. А айр должен пахнуть аиром, не находишь? И, кстати, определенное сходство с озерным корнем у меня имеется.

Малинка захихикала, выдавая знакомство с цветущим обликом этой травы.

Утром проснулся рано, на удивление бодрый и полный сил. Корень храпел вовсю, и я не стал его будить. Яркий свет, проникавший в сарай через многочисленные щели, дал убедиться, что с другом все в порядке: физиономия выглядела вполне здоровой (и была изрядно заросшей), пальцы на прокушенной руке утратили отечность. Хвала Небесной Хозяйке, Фенхель оказался хорошим врачевателем.

И я отправился отрабатывать лечение и постой. Старикан уже копошился на кухне, прибирая со стола сено (оказавшееся высушенными целебными травами) и прочий мусор (сухие грибы, ягоды, лишайники — "ценнейшие ин-гри-ди-ен-ты" для снадобий — как выяснилось, когда я чуть не вымел кое-что). На долю неуча Перца остались объедки, очистки и грязная посуда.

С утра Фенхель, потрудившийся соскрести со щек и подбородка седую щетину и надевший чистую одежду, выглядел заметно бодрее и, казалось, благодушнее. За работой мы мало разговаривали. Наверное, старику сейчас было не до любопытства, что очень облегчало жизнь, избавляя от необходимости выдумывать и врать. Я тоже помалкивал, опасаясь неосторожным вопросом разбередить воспоминания деда.

Корень объявился на кухне к полудню, когда мы заканчивали с уборокой. Фенхель тут же занялся больным, осмотрел укус, удовлетворенно крякнув.

— Все-таки айровы снадобья лучше моих. Рана-то с вечера была нехорошая, грязная, а сегодня, гляди-ко, не только очистилась, но и подживать начала.

— Так ты меня не своими лекарствами пользовал? — с непонятной интонацией спросил Корень.

— Нет, не своими. Я свои уж давно не готовил, — погрустнел Фенхель.

— У тебя родня-то осталась, дед? — поинтересовался тонко чувствующий айр, и мне захотелось дать ему хорошего подзатыльника.

— Сын в столице. Я уж давно ему свое дело передал. У него еще двое детей есть, да у дочери трое. Но из всех моих внуков только Арвехо интересно было что-то новое искать, а не в городе сидеть, богатеев проверенными снадобьями лечить.

Повисла гнетущая тишина, я лихорадочно соображал, что бы такое сказать отвлекающее, как вдруг в заднюю дверь постучали или даже, скорей, поскреблись. Фенхель пошел открывать, я за спиной лекаря показал Корешку кулак, негодяй прикинулся, что не понимает моего недовольства. Хозяин тем временем впустил в кухню молоденькую девчонку, лет, наверное, тринадцати, не больше, но уже весьма миленькую.

Гостья увидела двух незнакомцев и остановилась, смущенно теребя край застиранного передничка. Фенхель сказал на местном языке что-то ободряющее и указал на лавку, где уже сидел Корень. Девчушка подошла, потупившись, уселась на самом крайчике, нахохлившись, будто маленькая синичка, и, стоило чуть освоиться, стрельнула глазками в айра. Тот как раз с интересом ее разглядывал, бедняжка, обнаружив это, залилась краской и совсем сконфузилась.

— Это дочка соседки-вдовы, — пояснил лекарь. — Уже который раз приходит за мазью для матери, никак не отцепится, настыра вроде вас, — попытался скрыть улыбку, получилось плохо. — Отговаривался, что нужных трав нет — принесла, да и собрала на удивление правильно. Теперь вот еще пчелиного молочка раздобыла, придется готовить... — и зашарил по полкам, доставая какие-то горшочки, мешочки, коробочки.

Так вот откуда на столе букетик тимьяна... Девчонка, не понимавшая северного говора, переводила любопытный взгляд с Фенхеля на меня, потому как старик больше ко мне обращался, чем к Корню. Я не выдержал и подмигнул ей, безо всякой задней мысли, просто чтобы подбодрить. Словом-то не получится — я не знаю ее языка, она — моего. Подмигнул и пожалел: сейчас опять в краску вгоню. Но малышка только улыбнулась в ответ, широко, по-детски. Хорошая девочка, понятливая.

Хозяин так углубился в приготовление мази, что мы с Корнем переглянулись да и засобирались восвояси. Я положил на стол обещанные два золотых (последнюю блестящую желтую монету из переданных Малинкой и кучу темных местной чеканки), начал было благодарить Фенхеля, но тот, поглощенный смешиванием мудреных "ин-гри-ди-ен-тов", даже не обернулся. Тогда я указал поглядывавшей на меня девчонке на деньги, потом на лекаря и прижал руку к груди: мол, благодарствуем. Она закивала и махнула мне на прощание, не удержалась, глянула исподлобья на Корня, тут же отвела глаза и снова зарумянилась.

Не успели мы отойти от дома лекаря, как дверь распахнулась, и выскочил Фенхель.

— Стойте!

— Что, Перец монеты неправильно посчитал? — осведомился Корень.

— Не знаю, не проверял! — в тон ему ответил дед. — Вот, забирайте, — сунул деньги в руку оторопевшего айра, повернулся ко мне. — Чего уходите, не попрощавшись? Хорошо, Фреса мне сказала. Денег я с вас не возьму. Не своими снадобьями пользовал, а айры мне их даром дают. Да и кухню ты, Перец, убрал на совесть.

— Спасибо, Фенхель, — произнесли мы с Корнем в один голос.

— Ты так скоро мазь приготовил? — полюбопытствовал айр.

— Какое там! — махнул рукой старик. — Фреса присматривает. Толковая девчушка, и раньше нам помогала...

— Возми ее в ученицы, хозяин, — полушутя, посоветовал я. — Девчонки иной раз толковее парней бывают. Да и захожие айры годика через два-три все свои секреты ей выложат, такой красотуле.

— Да я и сам подумывал, — немного смущенно признался лекарь, продолжил задумчиво: — И матери ее полегче будет, у нее еще трое младших... Ну, ступайте со светлым Сарием... Вот тебе айрово снадобье, смазывай, пока не заживет, — вручил Корню склянку, махнул на прощание и пошел в дом.

— Давай-ка к "Трем удодам", — проворчал друг, пряча лекарство и деньги. — Жрать хочу страшно, а добрый хозяин, хоть и не накормил, но и не забрал последнее.

— Все-таки душевный народ айры, как я погляжу. Мне уже страшно к вам соваться, поверну-ка, пожалуй, назад.

— Я те поверну! — айр на всяки случай прихватил меня за локоть. — И не вздумай прохаживаться насчет вчерашнего. Я не виноват, что у людей все шиворот-навыворот. Рассказал бы дед сразу о своем горе, ему бы посочувствовали. А то разорался, как базарная торговка...

— Дурак ты все же, Корешок, — только и сказал я.

* * *

Мы шли по бездорожью чуть меньше недели. Поначалу местность оставалась столь же унылой, что и на подходе к Совиному Углу, хотя в первые два дня нам попались несколько одиноких хижин. Корень пояснил, что в них живут отшельники.

— Да, в пустыне, наверное, хорошо беседовать со светлым Сарием, — прикинул я. — За его глас не примешь крики лоточника с улицы или бормотание пьяного соседа за стенкой. А Небесная Хозяйка наставляет своих детей исподволь, по-женски. Никогда не скажет прямо, чего хочет, приходится угадывать. Я, впрочем, не сильно переживаю — с женщинами у меня всегда получалось договориться.

— Мечтаю послушать, как ты запоешь, когда предстанешь пред темны очи Хозяина Подземья, — ободряюще заявил добрый друг. — А с Сарием в этих местах не говорят. Сюда правитель Гранитного Брега ссылает недовольных, посмевших высказать свое недовольство. Вот такие тут отшельники.

Н-да, понятно, почему наши скромные особы не вызвали лишних вопросов ни у хозяина постоялого двора, ни у стражников. Наверное, недовольных отшельников иногда навещают родичи, а общаться лишний раз с близкими отверженных не с руки — как бы самим не замараться.

Наконец пустоши кончились, земля вновь покрылась травой, появились кусты и высокие деревья, то и дело сбивавшиеся в небольшие рощицы и перелески. На пути стали попадаться ручьи, однажды мы набрели на узкую быструю речушку, на берегу которой и заночевали. Корень сказал, что до границы осталось совсем немного и принялся с завидным старанием приводить себя в порядок: отстирывать пропыленную и пропитавшуюся потом одежду, соскребать многодневную щетину. Этим дело не ограничилось: айр кучу времени убил на чистку своего "ростка" и правку ножа.