Полынный ветер. Часть 1. След в небе

Секретарь, выслушав шефа, печально вздохнул, изображая тем самым полную солидарность.

В дверь постучали.

Бенедикт пошёл открывать.

На пороге стоял швейцар, облачённый в линялую, видавшую виды ливрею.

Поклонившись, он, проигнорировав секретаря, обратился напрямую к Морташу:

— Пан, мне очень жаль, но у нас тут всё-таки гостиница, а не присутственное место. Вы бы уж приняли своих посетителей. А то ... ну... в общем, нашим гостям некомфортно от того, что эти... сидят в коридоре...

На языке Эгерского королевства гостиничный служащий говорил с ужасным акцентом. И глава Шестого отдела досадливо морщился от каждого исковерканного слова. Но утешал себя, что ждать большего от узколобого дикаря не приходится. Поэтому, собравшись с силами и дослушав корявую тираду до конца, Морташ вспомнил, что его с утра дожидались двое васпов. Поглощённый заботами куда более насущными, он и забыл о них. Поэтому теперь, уныло махнув рукой, сказал:

— Пригласи их, что ли...

Швейцар исчез.

И через несколько минут в дверях замаячили два силуэта...

Морташ холодно предложил вновь прибывшим входить и садиться: его совсем не радовал предстоящий разговор. Мутанты вызывали у него омерзение, но для дела он готов был и потерпеть. И даже притвориться, что считает их достойными собеседниками.

А представшие перед ним особи оказались прелюбопытными: первый, невысокий, одутловатый и обрюзгший, напоминал резко похудевшего хряка. Другой — совсем коротышка, наоборот, был тощ и вертляв. Своими маленькими чёрными бегающими глазами и чересчур длинным носом он походил на крысу.

При этом обоих отличала мертвенная бледность, из-за чего они смахивали скорее на экспонаты из музея восковых фигур, чем на живые существа.

Какие же уроды!

Морташ с трудом подавил приступ гадливости и отодвинулся подальше, подтянув к себе коробочку с салфетками: лучше вытереть руки! Хорошо бы ещё и защитную маску надеть — вдруг уродство распространяется воздушно-капельным путём! — но, к сожалению, её не было.

Однако на невеселое приветствие "хряка" глава Шестого отдела ответил хоть вымученной, но всё же улыбкой. Тот, должно быть, несколько ободрённый этим знаком расположения, заговорил. Эгерского он не знал, лопотал на своём.

А Морташ пока что не собирался снисходить до изучения местных грубых диалектов. Поэтому лишь завёл под лоб глаза, всем своим страдальческим видом показывая, как его оскорбляет эта несуразная болтовня из уст недоразвитого создания.

Бенедикт понял начальника без слов и, подойдя ближе и наклонившись к уху, перевёл:

— Комендант возмущен тем, как с ним обращаются. Мол, когда он давал согласие на сотрудничество — речь шла несколько о другом.

— Ох ты ж боже мой! — Морташ вскинул руки вверх, словно сдаваясь на милость злодейке-судьбе. — Оно ещё и возмущается! Нет! Это уже высшая наглость!

Бенедикт согласно кивнул и всё-таки уточнил:

— Так что мне ответить коменданту?

— Мутанту, — поправил Морташ, — скажи следующее: "Ах, друг мой! Мы и сами не ожидали, что попадём в такую западню! Видите, в каких условиях приходится прозябать!"

Бенедикт перевел. Васпа обвел комнату взглядом, и понимание на его лице не отразилось. Отразилась неприкрытая зависть.

Это повергло Морташа в бешенство и, приглушенно рыкнув, он попросил Бенедикта:

— Что ещё этим тварям надо?! Я ведь помог им выбраться из того пекла, в которое превратился их улей! Благодаря моему ходатайству, их доставили сюда, а не в лабораторию на опыты — где им самое место! Чего им еще не хватает?

— Может быть, они голодны? — предположил секретарь.

— Возможно, — поддержал его шеф, — но я же не чокнутый ботаник, чтобы смотреть, как они... потребляют пищу. Но после того как наша беседа закончится, я попрошу вас, дорогой Бенедикт, накормить их. Не смотрите на меня так, я понимаю, что противно. Но кто-то должен это делать! Пока что они нужны мне живыми. А вам обещаю прибавку к жалованию. За вредность.

Бенедикт просиял, и узкое лицо его тотчас же приобрело подобострастное выражение. Обожание шефа сквозило в каждой черте.

Морташ самодовольно ухмыльнулся: он любил лесть и раболепие. И досадовал, что пришедшие на приём зверюшки не ведут себя также.

Ну ничего. Освоятся.

— Итак, друзья мои, — начал глава Шестого отдела нарочито-радостным тоном (правда, Бенедикт транслировал его не столь возвышенно, но это уже не имело значения), — нас с вами ждут большие, я не побоюсь этого слова — грандиозные свершения! Потому что предстоит нам ни много, ни мало — а изменить мир. Уже сегодня, въехав в свою квартиру, вы это увидите. И скоро, совсем скоро, почувствуете вкус новой жизни. Уверяю, он понравится вам.

Но васпы энтузиазма не разделяли. Перебросившись друг с другом парой коротких фраз, они воззрились на Морташа с явным недовольством. И тот, которого Бенедикт называл "комендантом", заговорил вновь:

— Это только посулы. За неделю, что мы добиралась от Улья, мы вынуждены были терпеть всяческие унижения и насмешки от ваших проводников. У одного язык оказался слишком длинным — пришлось укоротить.

От таких подробностей Морташ чуть не взвыл. С какими же идиотами приходится работать! Мало что Гиз и этот его знакомый докторишка поторопились и упустили ценный экземпляр, так ещё и эти недоумки вздумали дразнить ос. Получили — и правильно. Впредь будут более внимательно слушать инструкции.

А Бенедикт между тем продолжил переводить:

— И впредь попрошу обращаться ко мне без этих "мой друг". Мы не друзья. Поэтому, если хотите сотрудничать, называйте меня комендант Малх.

Морташ смачно выругался.

— Наши осы, кажется, решили показать жала. Ну что ж. Пусть будет так, — и обратился к секретарю: — Бенедикт, сейчас вы отведёте наших подопечных в приготовленные им апартаменты. И проследите, чтобы о них хорошо позаботились. Да-да, и напомните мадам Волховец, что она обещала направить туда своих искусниц. Осы хотят сахару — они его получат. Сыпьте щедро, Бенедикт. Чтобы у них слиплись мозги, и они потеряли бдительность. Это будет веселая игра, вам понравится...

Бенедикт понимающе кивнул, и, вежливо расшаркавшись пред васпами, пригласил их следовать за ним.

Как только дверь за ушедшими закрылась, Морташ откинулся в кресле и устало прикрыл глаза.

Страстно хотелось бросить всё, и упорхнуть к красавице жене. Его Клэр наверное истосковалась по своему тигрёнку. Он вспомнил её лукавые карие глаза и нежную улыбку, от которой на щеках расцветали ямочки, и на сердце потеплело. Его пташка сейчас должно быть украшает дом к Рождеству. Она такая затейница. Поэтому елка и гирлянды у них — загляденье. А уж её индейка с клюквенным соусом — просто шедевр. Клэр любит дарить, а не получать подарки.

Его чудесная Клэр.

Эштван печально вздохнул и захлопнул в голове страничку с красочными картинками недавнего и такого манящего прошлого.

Увы.

Сейчас не до того.

Ставки в игре, которую он затеял, слишком высоки. А правила — просты: ловить ос на рассыпанный сахар...

И, несмотря на тронувшую сердце грусть, Морташ всё-таки довольно улыбнулся: он ещё докажет этим снобам из FORSSA, что слушать его нужно не только тогда, когда планируют бюджет.

ИРЖИ

— 5 —

Недаром говорят, что память — будто чердак. До поры до времени он закрыт на амбарный замок. Пылятся там старые, никому не нужные вещи, которым место на свалке, но выкинуть — жаль. Об их существовании забываешь, пока не заметишь, как доски наверху рассохлись от времени, сквозь щели проникает влага и солнечный свет, а по углам слышатся шорохи и возня обосновавшейся в рухляди мышиной семьи. Тогда впору взять карманный фонарик и отправиться на кладбище забытых вещей. И, встряхивая их из небытия, понимаешь — это прошлое зовет из глубин памяти. Это пыль прожитых лет оседает в легких. Тогда забытое оживает снова...

... По комнате разливался "Вальс цветов", а за окном — в такт ему — беспечно кружились снежинки. И этот танец, и эта музыка возвещали о приближении главного зимнего праздника — в гостиной уже стояла наряженная елка, а в венках, украшенных позолоченными орехами и корицей, горели алые свечи. Но в этом году мальчик не ждал чуда: из зеленой гостиной доносились строгие голоса. А там — он знал — всегда случались самые важные разговоры взрослых.

Подслушивать и подглядывать — гадко. И ему наверняка влетит за это, но сегодня — особый случай. На смену неуместно-радостному вальсу, все ещё звучавшему в голове, приходили слова отца — строгие и холодные, они возвращали зиму в свои права.

— Мы больше не нуждаемся в ваших услугах.

— Но... — возражал робкий девичий голос.

— Я могу выразиться понятнее: убирайтесь вон! И чем быстрее — тем лучше!

— Вы не можете выгнать меня вот так! В зиму и без выходного пособия! В конце концов, у нас контракт!

Мужчина рассмеялся — зло и холодно. Затем раздался треск разрываемой бумаги и женский всхлип.

— У нас больше нет контракта. И вам лучше поторопиться, панна Флашка, потому что моей лояльности есть предел. И видит Бог, сейчас я больше всего хочу вызвать констебля и передать вас в руки правосудия за ваши связи с забастовщиками...

Послышались дробный перестук каблучков. Мальчик едва успел отпрянуть от двери, как девушка опрометью выскочила из комнаты. Лицо её распухло от слёз, а в дрожащих руках она сжимала потрепанный чемодан.

Панна Флашка вот уже шесть лет учила мальчика музыке. Но сейчас — показалось ему — дивная мелодия, что так часто срывалась с её тонких чутких пальцев, вдруг оборвалась, и в воздухе фальшивым аккордом повисла последняя нота. Скоро стихнет и она, и тогда беззвучие поглотит мир...

— Да пусть подавятся своими деньгами! — злилась девушка, надевая в прихожей своё слишком лёгкое для зимы пальто. — Ненавижу!

Словно и не было того единения, которые учительница и ученик испытывали, играя в четыре руки.

Она вышла прочь, громко хлопнув дверью.

Ударило, как пощечина.

Колокольчики на ветке омелы жалобно звякнули.

Мальчику показалось, будто ворвавшийся с улицы сквозняк взъерошил волосы, забрался под рубашку, выстудил прихожую.

Неужели он был лишь работой? Неужели смеяться его милым, но неловким импровизациям, панну Флашку заставлял только контракт? Если так, напрасно отец не заплатил ей.

В уголках глаз стало горячо, к горлу подступил ком. Сдерживая слезы, мальчик кинулся в комнату младшего брата. Тому недавно отмечали именины, и надарили в том числе и денег. Маленький скопидом деловито положил их в копилку — озорную свинку с пухлыми розовыми щеками.

От удара об пол хранительница сокровищ разлетелась вдребезги.

Мальчик собрал рассыпавшиеся купюры и монеты, рассовал их по карманам светлого дорогого костюмчика, а затем, не надевая куртки, бросился прочь, на улицу, туда, где за поворотом мелькнул подол зелёного пальто...

Ботинки скользили по размокшему снегу, и мальчик несколько раз сверзился в ледяную жижу, безнадёжно испачкав брюки. Но учительницу догнал и окликнул.

Девушка оглянулась, мазнув по воздуху рыжеватой прядью, и, заметив мальчика, почему-то заплакала ещё горше, прикрывая руками рот.

— Панна Флашка, не надо, — постарался утешить он. — Вот, я принёс вам деньги.

Он начал вытаскивать из карманов намокшие банкноты и монеты. Несколько из них со звоном упало в снег — как серебряные льдинки.

Девушка улыбнулась, горестно и жалко.

— Что ты, я не возьму. Не от тебя. Ты всегда дарил мне только радость. Ты, малыш, был единственным, кто держал меня в этом холодом доме...Нельзя платить за счастье — а рядом с тобой я была счастлива...

Мальчик растерялся, замер, продолжая сжимать деньги во взмокших покрасневших ладонях. Накатил стыд за свои недавние мысли.

Его фея музыки оставалась феей.

Но при этом она — человек. И, наверняка, не от хорошей жизни пришла работать в семью надменных аристократов. Даже в свои неполные десять мальчик понимал это.

— Возьмите, — почти умоляюще проговорил он и снова протянул ладонь. — Пожалуйста.

Она взяла. Размазала по щекам слёзы. Неловко чмокнула его в макушку. И тихо сказала:

— Иди. Холодно. Простудишься ещё.

— Нет, — решительно ответил он и убрал руки в опустевшие карманы, — идите вы. А я — буду смотреть.

И панна Флашка, кивнув и нервно заведя за ухо рыжеватую прядь, пошла дальше. Она оглядывалась и махала мальчику ладонью, совсем красной от мороза. А он смотрел ей вслед до тех пор, пока она не исчезла в снежном хороводе.

Домой вернулся продрогший и разбитый. Саднило горло. Горело в груди.

Родные были в детской...

Мать обнимала плачущего младшего брата, у ног которого лежали черепки свинки-копилки. А отец стоял рядом — застывший, будто ледяная статуя, в своем белоснежном костюме. И только ходили на скулах желваки.

Когда мальчик вошёл — три пары глаз устремились на него.

Семья ждала объяснений...

... Иржи подскочил, будто в голове сработал таймер, и взрывом размололо в труху ту реальность, где был дом с цветными гостиными, рояль и мальчик в перепачканном костюме.

Сердце колотилось, как сумасшедшее, хотя прежде казалось, что его нет вовсе.

Странный сон Иржи списал на эффект от ведьминого зелья: не зря же она говорила, что если захотеть — саму жизнь можно вспять повернуть.

Но он отогнал от себя глупые мысли: что было — то прошло. Некогда дорогие вещи потускнели, запылились, превратились в рухлядь. Так стоит о том жалеть? Время выбросить их с чердака, и, может, тогда уйдёт и эта непонятная тягучая тоска, и перестанет дразнить звучащий в голове "Вальс цветов"...

Иржи выскочил на мороз. Ледяной воздух наполнил легкие, жег обнаженное тело, будто каленым железом, и неуставные мысли тоже выжгло из головы. Иржи натаскал дров, затопил баню. Мылся долго, с остервенением драил кожу, смывая остатки болотной грязи, выскабливая память. Одежду пришлось выстирать тоже, но на смену ей Иржи надел чьи-то чужие штаны и свитер, что сушились в предбаннике — вещи оказались ему слегка велики.

Приведя себя в порядок, Иржи побрёл к ведьминой избушке.

Хозяйка уже ждала его. Встретила на пороге, протянула тонкую ладонь — едва дотронулась до груди. Улыбнулась.