— Сыроват, согласен, и тема темноватая, вроде как наобум выбрана, но что-то в ней есть. Мы-то, в конце концов, на что?
— Говно-о...
— Знаешь, скривить скучную рожу и все через губу обсирать, это, знаешь, проще всего. Отвечаешь?
— На что?
— По пять пэриков, и ты.
— Ты пять, я десять, — и ты.
— Ты двенадцать. И я.
— Идет. Так как делать будем, — по-моему или по-твоему? Ты гляди, бутильный "хвост" — он того... липотропность может усилить, и здорово.
— Черт с тобой, делай бутильный.
— Надолго зависнешь.
— Может, вообще ничего не будет?
— Не может, сам знаешь. Впрочем, если есть желание, — удваивай...
— Иди ты. Давай, сочиняй.
Его настоящее имя было Данияль. Данияль Аризиев. Но он предпочитал, чтобы его называли Бейбарс. Такая вот не очень понятная причуда. Может быть, не очень понятная даже ему самому, потому что он не любил копаться в собственных темных побуждениях. Попросту не находил нужным, справедливо полагая, что и тот, легендарный Бейбарс тоже не нуждался в каких-либо оправданиях, даже внутренних, даже перед самим собой, — и тем более не находил нужным их искать. Вот и он ни перед кем не отчитывался в своих действиях, в том числе перед собой. Трудно сказать, понравился бы Данияль Гэндзабуро Сато и понравился бы Гэндзабуро — Даниялю, или они с первого же взгляда возненавидели бы друг друга, каждый — на свою стать, одно можно утверждать с уверенностью: они произвели бы друг на друга впечатление. Ни в коем случае не остались бы равнодушными. Потому что были похожи между собой. Очень. Не в частностях, а всем своим обликом. Тот же средний рост, та же упругая, цепкая походка, те же движения и повадки хищной кошки. Те же железная выносливость и силища, что в пору куда более тяжелому и крупному человеку. От них примерно в равной степени исходило ощущение угрозы и постоянной готовности к насилию. И примерно сходным было полнейшее пренебрежение мнениями, интересами, чувствами, судьбами и самими жизнями окружающих. Так могли бы быть похожи братья, рожденные разными матерями от одного отца, и пошедшие именно в него. Но Гэндзабуро все-таки была еще присуща какая-то корпоративная порядочность и верность тем, кому он стал своим.
Что касается Данияля Аризиева, то, может быть, он что-то такое и слыхал про реинкарнации, но уж, во всяком случае, не задумывался над этой смутной материей, когда присвоил себе это страшное имя: он попросту ощутил себя Бейбарсом, — и больше не задумывался над причинами, по которым он поступает так или иначе. Вообще. Стоит ли удивляться, что люди, предпочитавшие держаться именно его в этом ненадежном мире, тоже были достаточно своеобразны и естественным образом составляли еще более своеобразное сообщество. Как правило, члены его не жили сколько-нибудь долго, но на их место все время откуда-то появлялись новые, так что общее число их не уменьшалось, и даже, кажется, потихоньку росло.
"Мозаичная" революция, новейшей чумой пронесшись по всякого рода производственным комплексам минувшей технологической эпохи, проявилась особенно сильно в тех местах, где города и поселки вырастали вокруг великих строек социализма. Какое-то время видимость порядка еще сохранялась потихоньку, но, однажды начавшись, процесс протекал с ускорением. Собравшееся во времена оны с бору по сосенке, по большей части, — из-за некоторой перспективы получения жилья, чуть большей, чем в тех местах, где ничего такого не строилось, население рухнуло и рассыпалось с потрясающей скоростью, как от хорошего заряда стэкса. Не все и не везде оно разбежалось, но везде, буквально везде превратилось в нечто бессмысленное, бездельное и, зачастую, очень, очень опасное. Иногда порядок восстанавливался довольно быстро, после того, как выморочное имущество прибирал к рукам какой-нибудь сильный клан из областного центра, где были: университеты, институты, НИИ и КБ, театры и музеи, старинные разбойничьи пригороды и бандитские слободки, старые липы на центральных улицах и кладбища, на которых покоилось по пятнадцать — двадцать поколений горожан по крайней мере. Бывало, что население не убегало далеко, расселившись окрест, что давало "эффект бублика" в его чистом, никогда не виданном в истории виде. Случалось, что какое-нибудь из таких предприятий модернизировалось своевременно сверху и обретало новую жизнь, но гораздо чаще подобное происходило все-таки в старых промышленных центрах. И, пожалуй, нигде больше революция не проявила себя с такой разрушительностью, как на гигантском комплексе ВАЗ-а в Тольятти.
Потом — воистину можно объяснить все, что угодно, и почти все, за редким исключением, версии будут правильными, а как глянешь, так и не возьмешь в толк: почему ГАЗ — устоял, превратившись в выполняющий заказы автомат функционального класса, этак, вэ-плюс, управляемый стабилизированным по особой процедуре и троекратно повторенным "УС-25", поставляющим изделия класса "А", — дружественным народам и армиям дружественных народов, а изделия класса "Б" — всякого рода лентяям, тупицам, юродивым, нерадивым, безруким, безмозглым и родимой Советской Армии, а с ВАЗ-ом — такое? Почему "ЗиЛ" — исчез, как пузырь на воде, без следа, сожаления и даже какого-нибудь особенного запаха, а ижевский завод — стал одной из мощнейших баз Ювелиров, а главное, — массы всякого рода ювелирствующих? Прозевав старт, ВАЗ некоторое время существовал так, как будто ничего не происходит, но уже при десяти-одиннадцати баллах понятие сейсмостойкости становится довольно-таки условным, и в один прекрасный день были просто-напросто отрезаны поставки сырья и комплектующих. Это — не страшно, это бывало и в других местах, но тут сильные семьи как-то подрастерялись, а сообразив, — страшно и как-то бестолково подрались, пустив друг другу обильную кровь, потом — договорились полюбовно, но было уже поздно, потому что тут уже был Данияль.
На ближних подступах к серым, запущенным развалинам завода не было ни травинки, и здешнюю почву нельзя было назвать ни песком, ни глиной, ни тем более землей: совершенно безжизненная субстанция больше всего напоминала смесь толченого шлака — с цементом, но выглядела заметно погаже. На исполинском, до горизонта пустыре медленно, тяжеловесно разъезжались попарно десятка два неимоверно массивных колесниц, тускло отблескивающих серым камнем. Громадные барабаны наверху непонятных сооружений медленно вращались, разматывая толстую ленту шириной метров в двадцать пять. Неимоверной ширины и тяжести колеса неторопливо и уверенно подминали почву, пока расстояние не достигало метров пятисот-шестисот, а лента, — расположенная чуть наклонно и висевшая на высоте трехэтажного дома, — не натягивалась, образуя идеально ровную плоскость. Поворачивая, он успел заметить, как каменные цилиндры колес — стопорятся, а из механизма выдвигаются, упираясь в грунт, углубляясь в него, тяжелые наклонные опоры. Кто-то прямо на его глазах взял, — да и укрыл наклонной кровлей десятка два гектаров здешнего пустыря.
— Взлетные полосы, — деликатно указала полусогнутым от смущения пальчиком провожавшая его сквозь посты и кордоны Наташа, на которую его манеры произвели глубочайшее впечатление, — тока чтой-то больно много... Поворачивай, почти што пришли что ль.
— Нет, ты подзырь устойчиво, — это ж не глюк, — задумчиво сказал он подруге, явившейся в заряженный цех в сопровождении какого-то светловолосого и белозубого дедули лет тридцати семи — тридцати восьми, потом склонил голову, посмотрел под другим углом и подтвердил, — нет, никакой не глюк, отвечаю.
— И... и что, Дань?
— А то, — рявкнул он, выкатывая глаза, — что не себешный, не глюк, а отуль колышется, так каким сквозом облик-то придуло? А?! Не знаешь?!
На Майкла он не глядел, как будто того уже не существовало. Вообще по ряду особенностей поведения был отчетливо виден богатый опыт обращения с глюками и обликами, к ним приравненными.
То, что он не отреагировал на недопустимо-фамильярное "Дань", запущенное ей в качестве пробного шара, было чуть ли не хуже всего. Она описалась бы прямо здесь, если б было чем. Помимо всего прочего, это могло бы оказаться наилучшим выходом. Но, за неимением гербовой... все равно надо было чего-то говорить и делать.
— Ну, — ухмыльнулась она в стиле умственно отсталой людоедки для усиления эффекта шмыгнув носом, — уж очень просился. Духу не хватило отказать. Так че? Пришел, глянул, — так ведь уходить-то ему не обязательно?
— Умная? А если при ем глаз? Бо просто бецал гремучий, а сам он — фаршированный?
— Да нет, — она увлеченно махнула рукой, — он вообще, если хочешь знать, — иностранец.
— Хо! — Бейбарс хлопнул себя по бедрам. — Так он же мой близнец. То-то, гля, — фотка с моей фамильной анналы. Что от бабушки Фирузы. Дудка какая-нибудь особенная?
— Да откуда же, — как-то растерянно проговорила она, разводя руками, — знать-то?
— Это не он — глюк, — задумчиво проговорил Бейбарс, — это, наверное, ты — глюк. Морочило подменное, а не Ташка. Та б — провентилировала такую вескую статью, — хер на отруб. А тя — не, не признаю, тока сперва обзырился. — Он развел руками. — Косяк стесался. Так, по всему, и я не прав.
— Да я это! Я! За него Мишка Тюмень просил. За руку привел, вместе с этим своим...
— А печать?
— Вот, — Майкл подал незамысловатый конверт без всякой печати и марки, — сказал, чтоб из рук в руки...
С первого же взгляда, в тот же миг, когда Майкл в первый раз узрел великолепную персону Бейбарса, ему тут же как-то сами собой, без малейшей натуги вспомнились все классические труды по приматологии, которые ему только довелось читать. С необыкновенной ясностью. В мельчайших подробностях. С практическими выводами, которые сложились без всяких усилий прямо сейчас. И с тем, что было воспоминанием, важной подробностью и практическим приложением одновременно: Ни В Коем Случае Не Смотреть Вожаку В Глаза. И только теперь, когда таковой погрузился в чтение, напоказ шевеля губами, поскольку по его мнению Вождь просто не имел права быть шибко грамотным, и, тем самым, вроде бы как дал разрешение к лицезрению, Майкл исподтишка вгляделся в его расписное лицо. Татуировка на лице Бейбарса отливала металлом, причем превалировали тут цвета густо-синий, изумрудно-зеленый и Вороненой Стали. Кисти рук и пальцы отблескивали тем же густо-синим и серо-стальным. Трудно сказать, какого именно эффекта предполагалось добиться в результате, но что-то такое, безусловно, получилось: нечто среднее между физиономией гигантского насекомого, — вроде сверчка или богомола, — и ликом злобного робота из дрянного фантастического фильма пятидесятых годов. Выпущенного в Голливуде специально для дрянных подростков.
— Богато, — констатировал Данияль, пробежав глазами содержимое, — и, не кривя, — шибко кстати. Вот кру-упочку, — он показал на ногте размер, примерно, средней вши, которую предстоит щелкнуть, — бы пораньше. Без чистых много чего закривить пришлось... Эй, эй, берегись там!!!
Вопль несколько запоздал, но все равно пронесло: кусок изъеденного, превращенного в Бог знает какую субстанцию бетона рухнул метрах в трех позади девицы, и разлетелся в мельчайшую пыль, как это бывает с особого рода рыхлым песчаником.
— Иссякаем, — пожаловался Бейбарс, — еще на раз в полную силу — хватит, а потом — все.
Майкл задумчиво поглядел вверх, где на глазах таяли и бесследно исчезали металлические конструкции потолка.
— А вам-то как здесь — не безопасно?
— Ништяк. Я тут кормлюсь, о, бл...
Он действительно не договорил последнего слова, невзирая на его потенциальную краткость, потому что пол под задниками его мягких чувяков начал медленно проседать, так что время осталось только на то, чтоб перепрыгнуть вперед, туда, где было потверже.
— Увело, — сказал он, — дальше, чем раскидывали. Наверное — с армой псятина какая-нибудь... Слушай, — ты и в правду интурист? Больно по-русски чисто чешешь.
— Мама русская. Но мне, вообще-то, — по барабану. Любой язык — за два месяца, лишь было б с кем... беседовать. — По ходу дела он перешел на татарский, несколько не такой, какой был принят тут, но Данияль — понял. — Но все-таки сдается мне, что отсюда пора уходить. Очень скоро просто не будет никакого "здесь".
Гигантские стекла, вместо того, чтобы выпасть из исчезнувших переплетов, противоестественно изогнувшись зависли на еще уцелевших балках, и теперь таяли, как леденец в бурлящем кипятке. Около трети пола провалились окончательно, бетонный прах обрушился в открывшийся провал, где в тяжелой, темной жиже что-то сложно и омерзительно копошилось, а от жирно блестящей поверхности ее валил пар. Провал распространялся неравномерно, двигаясь сравнительно узким фронтом: вероятно там проходили трубы, кабели и тому подобное.
Бейбарс, пятясь к выходу, достал пятнистый "комбат" и рявкнул:
— Махру в сборочный на приемку а юч минут!!!
И действительно, не прошло и нескольких минут, и в цех полезли люди, в своих одинаковых вздутых костюмах напоминающие не то водолазов, не то фигурки из пластилина, наскоро слепленные и вдруг ожившие. Они несли с собой лестницы из серого материала, сетки и веревки. Вслед за толпой в то, что осталось от цеха, въехали два разнокалиберных трактора с лебедками.
— Дробь процесс, дробь!
— Да как его задробишь? — Невнятно прогудела сквозь шлем самая громоздкая из вздутых фигур. — Без отравы — никак.
— Счас самого вструмлю, вместо. Лезь.
— Может, сами выберутся, а?
— Когда ты заряжать будешь. И встретишь тогда тоже ты, один. Ага. Так ты первый.
— А может...
— Кажется, — просвистал Бейбарс, — ты оговариваешься мне?
Тот отступил к товарищам, а когда они расступились, замер с расставленными ногами и руками, поднятыми вверх. Тогда один из толпы безликих, выступив, неуклюже обмотал его крест-накрест какой-то ветошью, а второй, дождавшись когда тот прикроет лицо чудовищными перчатками, обдал с ног до головы серой липкой пеной, которая, ощутимо дохнув жаром, почти моментально затвердела. Окончательно уподобившись копне, тот совершенно противоестественной походкой придвинулся к провалу, примерился к лестнице, махнул рукой и как был, с сетью через плечо, сверзился вниз, во вкрадчивый пар и вялое копошение. Спустя короткое время лямки, прикрепленные к трактору и тянувшиеся в провал, — натянулись, и трактор, натужно взвыв, потянул наружу первую тоню.
На первый взгляд это больше всего напоминало богатый улов каких-то фантастических ракообразных. Прозрачные, почти невещественные перепонки, перепутанная масса тонких, шевелящихся антенн и прозрачных перепонок, особый, влажный шелест, потоки оттекающей воды и неуклюжее, вялое копошение сжатого сетью улова. Поверх всего этого располагалось тело водолаза, судорожно вцепившегося в сеть. Чуть помедлив, он тяжело поднялся. Покрывавшая его защита была изъедена множеством мелких и крупных, с кулак, дымящихся кратеров из которых непрерывно, одна за другой катились капли вязкой, тускло отблескивающей жидкости, и кто-то уже старательно поливавший груду улова, тут же, как будто ждал, обдал его струей воды из шланга. Жидкость била с такой силой, что чуть не свалила водолаза с ног, но он устоял все-таки и теперь только поворачивался под струей, стараясь не пропустить ни единого участка, напоследок оставив подошвы. В первый момент брызги полетели от него веером, так что Данияль еле успел отпрыгнуть:
