После столь продолжительной речи, я внимательно всмотрелся в каждого из братьев. Как и ожидал, они с должным пониманием отнеслись к моей просьбе, что порадовало меня и заставило с ещё большим уважением относиться к этим молодым людям. Мельком мне удалось посмотреть на Чандраванди, который не удивился их сообразительности и способности мыслить расчетливо.
И, наконец, я решился посмотреть на девушку, которая не отвела взгляда, не потупила очи долу. В её неземных глазах я прочитал понимание и боль, сострадание и печаль, удивление и сомнения. Столь обильная гамма эмоций, возможно, являлась плодом моих фантазий, хотя я в тот момент нисколько не сомневался, что читаю в её сердце.
Понимание в её глазах относилось, конечно, к моим словам об интересах всех сторон, боль — это всплеск эмоций на мои слова об её отце, сострадание и печаль, скорее всего, относились к погибшим и раненным во вчерашней стычке. Удивление относилось к моей, как ей казалось, противоречивой особе. С одной стороны, милует наемного убийцу, а с другой, спасает её и братьев. Причем, нисколько не скрывает своих отрицательных чувств к их отцу, и положительных, к ним самим. И, наконец, сомнения девушки относились опять-таки ко мне, потому что любой умной девушке свойственно сомневаться, когда столь непредсказуемо для изощренного женского ума действует мужчина.
Всё, что было сказано выше, промелькнуло в моей голове за сотые доли секунды. Нет, не правда, не в голове, а в моем сердце. Потому что всё это я прочувствовал, а не осознал. Впрочем, в тот момент, не приходилось искать объяснений. Честно, мне это и в голову не приходило. В тот миг хотелось продолжать неотрывно смотреть в её глаза, которые оказались фиолетовыми, и забыть обо всем. Забыть, что я в ином мире, что 'приневолен' исполнять 'квест', что её отец, — это мой могущественный враг. Хотелось отринуть всё, что вставало препятствием на пути к нарождающемуся чувству. И, всё-таки, мой мозг продолжал работать, несмотря на буйство духа и тела. Хватило ума не спрашивать об именах, потому что уже через пять минут, я узнал, что её братьев-близнецов зовут Вангелис и Константин, а она сама носит имя, Елена.
Вартан занес их имена в книгу 'дознаний', и стал допрашивать их о начале нападения. Следует сказать, что у Вартана оказался очень красивый почерк, прямо-таки каллиграфический, чему в немалой степени способствовали армянские письмена. Сурен, тем временем, сопел и старательно записывал в другую книгу то же самое, но на эллинском. Ему, конечно, приходилось труднее, но он очень старался и почти не отставал от Вартана. Присмотревшись к написанному, я вдруг с удивлением понял, что хорошо понимаю грамматику обоих языков, что за мной отродясь не водилось. В особенности, если говорить об армянском языке, как таковом, так и об армянской письменности, в частности.
Но я понимал и даже видел некоторые грамматические ошибки, которые допускал Сурен. Это открытие разозлило меня до нельзя. Я забыл, где я нахожусь.
'Вот, — сказал я сам себе, — плоды заложенной программы 'Потусторонних'. Никаких усилий с моей стороны, никакой работы мозга, а знания прут, как еда из рога изобилия'.
Это было бы хорошо для Емели на печи, но я не просил таких подарков. Мне необходима программа самоусовершенствования, но не готовые знания и умение. Я жаждал способности безграничного развития, но не безграничных уже готовеньких знаний. Впрочем, по всей видимости, уже ничего не исправить, сам виноват. Как же, ошалел от счастья контакта с высокоразвитой цивилизацией, как когда-то советский работяга шалел, оказавшись во Франции или Италии.
Впрочем, сравнение довольно точное. Он, как и я сейчас, материл власть и свою, и чужую, но этим и ограничивался. Действий-то никаких не было! Ну и дождался, что власть сменили сверху, сами же чиновники. Поначалу такую рокировку работяга с радостью принял. Эту перестановку в креслах, чиновники назвали демократией, вложив в это понятие странный для всех девиз: 'Превалирование воли меньшинства над большинством', имея в виду в качестве меньшинства, конечно, себя.
Когда же до невежды дошло, что ему дали желаемое, но при этом отняли всё, что было хорошего, он в который раз обматерил всех и вся, и успокоился.
У меня с 'Потусторонними' получилась аналогичная ситуация. В своих мечтах я стремился качественно перестроить себя как на физическом, так и на моральном уровне, но никаких действий к этому не предпринимал. Появились 'Потусторонние' и предложили мне способ достичь желаемого с целью нести вечное и доброе в массы. Я, конечно, как всякий невежда, с радостью согласился на помощь и участие в благородном предприятии. Только и я, и 'Потусторонние' забыли предварительно оговорить некоторые важные условия сотрудничества.
Во-первых, в каком объеме эта помощь будет оказана?
Во-вторых, на каких условиях?
В-третьих, насколько эта помощь будет соответствовать моим представлениям о самоуважении к самому себе? И, в-четвертых, насколько их понятия о морали, соответствуют моим понятиям?
Противная сторона даже не задумалась над этим. По её этическим нормам выходило — кто оказывает помощь, тот и составляет спецификацию программного продукта.
Так чем же эта высокоразвитая цивилизация отличается от недоразвитой человеческой в моральном плане? Чем 'Потусторонние' отличаются от наших власть предержащих?
Да ничем! И те, и другие диктуют свои условия! И наплевать им, как при этом чувствуют себя люди. Согласился, так играй по оговоренным правилам до конца. Никто не виноват, что ты оказался таким восторженным придурком.
Придя к таким невеселым мыслям, я даже успокоился. Всем ведь известно, что дуракам живется легче, чем умным. А с дурака, какой спрос? На особые трудности жаловаться пока не приходилось, да и сил, что-либо противопоставить, не было.
Придя к таким 'радостным выводам', я, наконец, опомнился и вернулся в реальный мир. Однако он уже изменился, потому что в помещении стало свободнее, кого-то уже здесь не было. А не было тут того, с кем я не хотел расставаться. Вартан закончил допрос Елены и её братьев и отпустил их, сочтя, что они рассказали всё, что знали о ночном происшествии. В общем-то, всё так и было, но только не для меня. Догонять Елену не было правдоподобного повода, а без него мои 'догонялки' могли быть поняты, как домогательства девушки. Но пересилить себя и ничего не предпринять, я не мог. Поэтому, забыв об осторожности, я своим 'оком' стал просматривать участки города, которые прилегали к месту сегодняшнего допроса.
Мои предположения, что Елена с братьями не успели далеко уйти от нас, оправдались. 'Глаз' заметил их, буквально через минуту, на одной из улиц Карса. Все трое медленно шли в направлении восточного сектора города, о чем-то оживленно беседуя. Близнецы, даже днем, не забывали о защите себя и своей сестры. Сразу бросались в глаза их напряженные спины, и лежащие на рукоятях коротких мечей ладони. В их обществе Елена вела себя раскованно, даже улыбалась. Правда, нет-нет, её лицо замирало, словно под действием самогипноза, но через некоторое время, оно вновь оживлялось, и беседа продолжалась.
Несмотря на своё пристальное внимание к девушке, я мгновенно почувствовал изменения в ментальном пространстве. Моментально принял защитные меры, но так и не понял причину изменений.
Трое молодых людей внезапно остановились, словно почувствовали то же самое. Неожиданно, прямо перед ними, открылся пространственный портал, из которого вышел величественный мужчина, лет пятидесяти или старше. Он был в богатых одеждах, что подчеркивало его значимость, но и демонстрировало его самодовольство и гордыню. Среднего роста, с окладистой бородой, он производил впечатление крупного вельможи, человека, привыкшего повелевать. Однако его появление оказало на молодых людей воздействие, противоположное моему ожиданию. Все трое, как радостные щенки, кинулись в его объятия. И мне стало понятно, что перед моим взором проявился Симеон-маг, мой противник, но одновременно и любящий отец.
Он знал, что я нахожусь в Карсе, он знал, что я вижу его. Он рисковал, потому что в этот момент был наиболее беззащитен. И всё-таки сознательно пошёл на риск, потому что настоящие родители презирают осторожность, когда в опасности дети. Я видел, как после объятий, он засуетился, подталкивая к порталу сыновей и дочь. Я видел, что он постоянно оглядывается и прощупывает ментал, в ожидании нападения.
Но никто не собирался на него нападать, и он это понял, когда запихнул своих ребят в портал и развернулся перед ним, чтобы в последний раз окинуть взором пространство.
Несмотря на все его козни, несмотря на всё то, что я о нём слышал, Симеон-маг был, безусловно, благороден, потому что смог оценить моё нежелание нападать, используя его слабость. Перед тем, как повернуться и шагнуть вслед своим детям в портал, он склонил голову, толи в знак благодарности, толи, признавая во мне достойного противника.
Во всяком случае, человек, лишенный достоинства и чести, только рассмеялся бы мне в лицо, посчитав меня слабаком и кретином, который не смог использовать свой шанс в выгодной для себя ситуации. Впрочем, наверное, такой человек и за своими детьми не явился бы...
Хотя, если уж быть до конца честным перед собой, меня сдержало от нападения и то, что он отец Елены. Хоть и слабая, но теплилась у меня в душе надежда на новую встречу, только в иных условиях и при иных обстоятельствах. Важным во всем произошедшем было ещё и то, что, как оказалось, Симеон-маг и Колдун не одно и тоже лицо.
Вернувшись на постоялый двор, я, в первую очередь, попросил своих ребят рассказать, как идут розыски моей родни. Оказалось, что поиски зашли в тупик. Я понял, что и здесь у меня полный 'облом'. Видимо, либо моих предков вообще нет в данном континууме, либо они ещё здесь не появились. Поэтому стало очевидным, что более ничто и никто не задерживает нас в Карсе, и следует отправляться в дальнейший путь.
Утром следующего дня, распрощавшись с Вартаном и Суреном, я со своим усилившимся на одного человека отрядом, выехал из Карса.
— Уйди с дороги, Кащей!
— Ой, Перун, как ты меня напугал...
— Не вставай у Богов на пути, Кащей!
— Хватит меня стращать богами, я ипостась Повелителя.
— Ха, насмешил! Опоздали вы со своими ипостасями.
— Ничего, когда придёт срок, увидим, кто окажется в опоздавших...
ВОЗВРАЩЕНИЕ, ГЛАВА 9
Из народов эвбейских, дышащих морем абантов,
Чад Эретрии, Халкиды, обильных вином Гистиеи,
Живших в Коринфе приморском и в Диуме, граде высоком,
Стир населявших мужей, и народ, обитавший в Каристе,
Вывел и в бой предводил Элефенор, Ареева отрасль,
Сын Халкодонов, начальник нетрепетных духом абантов.
Он предводил сих абантов, на тыле власы лишь растивших,
Воинов пылких, горящих ударами ясневых копий
Медные брони врагов разбивать рукопашно на персях.
Сорок черных судов принеслося за ним к Илиону.
(Гомер. Илиада, Песнь 2, 536-545)
Я не знал, радоваться или огорчаться, раскрывать объятья или бежать без оглядки. Передо мной стоял мой старый знакомый. Мой провожатый. Мой первый учитель и советчик в этом мире, в этом времени. Когда-то я называл его Отшельником или Волхвом. Когда-то он спас мне жизнь и объявил мою судьбу.
Сейчас, по прошествии трех лет, мы вновь смотрели друг другу в глаза, и никто из нас не решался заговорить первым. Меж нами пролегла незримая граница прошедших лет.
— Кто ты? — спрашивали мы друг друга взглядами.
— Кто ты? — спрашивал он меня. — Ещё человек или уже нет? Смог ли ты преодолеть в себе волота или стоишь на грани превращения?
— Кто ты? — спрашивал я его. — Мой палач или спаситель. Видишь ли ты во мне какие-то изменения или мой час ещё не пробил и есть ещё время исправить предсказанное свыше?
Наши переглядки длились мгновения, а затем мы оба одновременно сделали шаги навстречу. Несмотря ни на что, мы оставались людьми, и наша долгая разлука не подорвала доверия друг к другу. В нашей 'связке' он оставался старшим, а я младшим сотоварищем, как это было тогда в лесах вятичей и радимичей.
По праву старшего Отшельник разомкнул уста и наконец-то сказал первое слово.
— Возмужал. Все изменения в тебе, которые вижу, только к лучшему. Так ли?
— Пока так и есть. Но у умирающего перед самой смертью тоже наблюдается улучшение, как будто ему даются дополнительные силы на предстоящую дальнюю дорогу.
— Ну, ну! Зачем же так-то? У нас ещё есть время перебороть твой недуг.
Большего я и не надеялся услышать. Он сказал 'у нас', а это 'дорогого стоило'. Значит для меня наступает время последней схватки, но в этой битве я не буду одинок. И даже, если суждено проиграть, у меня будет свидетель моих последних мгновений, и открыто уже никто не посмеет сказать, что я сдался на милость судьбе, или того хуже, что я сам хотел такого исхода.
— Есть идеи?
— Есть, но нужно обсудить. А поскольку народная молва гласит, что 'в ногах правды нет', мы с тобой пойдём ко мне, где сможем посидеть, поговорить и спокойно прикинуть, что да как. Ты ведь никуда не спешишь?
— Вся наша жизнь 'суета сует'. Когда-то надо и присесть, и не спеша вспомнить, а для чего ты вообще живёшь. Поэтому сейчас уже неважно, спешил я куда или нет. Веди ведун, я следом за тобой.
Отчего я сбился на такой иронично-философский мотив? Трудно сказать. Толи от нашей встречи у меня возникло какое-то отдохновение, толи повыпендриваться накатило...
Отшельник остановился на постоялом дворе, почитай на окраине Новогорода. Хозяин, огромный румяный рыжий детина с иудейской внешностью, встретил нас довольно радушно, пообещав прислать к уважаемому волхву и его гостю, парнишку за заказом.
Мы поднялись к Отшельнику в его комнатку, к слову сказать, довольно уютную и чистую, но с низкими потолками. Посреди комнаты стоял довольно прочный стол, слева от него находилась широкая и длинная лежанка, а справа табурет.
Не успели рассесться, как прибежал мальчонка, лет двенадцати, похожий на хозяина, и довольно бойко рассказал о меню данного заведения. Изысков не было. Я уже сегодня ел, и потому меня переполняло энергией, а Отшельник, видимо, сильно оголодал. Из меню он заказал, чуть ли не половину блюд, чему хозяйский сынишка очень обрадовался. Он мигом исчез, а уже через минуту три молодых парня и сам хозяин принесли нам всю заказанную снедь. Установив всё на стол, они бесшумно испарились, прикрыв входную дверь.
До этого Волхв не проронил ни слова. Молчал и я.
Мы сели друг напротив друга и приступили к трапезе. Я немного отведал хорошо прожаренного кабанчика и маринованных грибочков. Затем плеснул себе в плошку ячменного пива и стал его похлёбывать потихонечку, наблюдая за своим сотрапезником. Отшельник уплетал за обе щёки. Он уже прикончил двух рябчиков, несколько больших жареных рыбешек, по виду, карасей и перешёл к кабанчику. Пищу он обильно запивал пивом.
Прикончив поросёнка, Ведун долил себе ещё в плошку и весело взглянул на меня.
— Ну, рассказывай. Только по порядку и с того момента, когда мы расстались.
