— Томас, я всегда буду любить тебя как брата, — восхищённо прошептала Заря.
Лицо монаха покрылось пунцовым румянцем, и он ответил:
— Я тоже, Мария, всегда буду любить тебя как сестру, и даже больше... только ты не подумай плохого, ведь я дал обет безбрачия и мне нельзя даже думать о женщинах как о женщинах, но для меня ты всегда будешь живым воплощением своей Родины, и в свой последний час я буду вспоминать её поля-террасы на склонах гор и тебя...
На это Заря ничего не ответила, лишь мысленно спросила себя, о чём мог думать Уайн в свой последний час. Неужели тоже о ней?
Ну вот наконец-то и Куба. С каким-то трепетом Заря всматривалась в остров, медленно проступающий на горизонте. Заря много слышала о нём от Альбатроса, а кое-что читала и до этого. В книгах писали, что раньше его населял добрый народ таинос, который испанцы вырезали под корень. Альбатрос, правда, пояснил, что таинос, судя по всему, было не названием народа, а понятием, сродни понятию "инки". Ведь у них напавшие на Тавантисуйю конкистадоры тоже поначалу считали, что "инки" — это не достойнейшие из народа, а некий отдельный народ, захвативший власть над остальными. Конкистадорам было привычно всех мерить по себе.
Альбатрос рассказывал, что те скудные сведения, которые о местном населении оставили завоеватели, говорят о том, что здесь тоже знали о разумном общественном устройстве, ведь здесь не знали голода и нищеты, народ жил в чистых и опрятных жилищах, и хотя в этом климате было им было привычно обходиться вообще без одежды, но здесь, совсем как в Тавантисуйю, знали золото, но не знали алчности. Жители побережья возделывали море так же, как жители равнин возделывают свои поля, они не знали войн, так как не имели враждебных соседей, и привыкли видеть во всех людях братьев. И белых пришельцев они приняли изначально радушно, не зная, что их предводитель Колумб цинично рассуждал, сколько из них можно истребить, а скольких оставить, чтобы превратить в своих слуг... впрочем, испанцы взялись за дело истребления столь рьяно, что не осталось никого... Лишь потом Церковь сообразила, что если кормить людьми собак или ради забавы испытывать на живых людях остроту шпаг, то вскорости слуг не останется, и потому в последующих землях конкистадоры вели себя куда менее рьяно. Если на Кубе не сдавшему норму золота или хлопка отрубали кисти рук и отправляли умирать на глазах у его соплеменников, то в землях, завоёванных позднее, дело ограничивалось только поркой помещиками провинившихся, хотя от порки порой тоже умирают.
Для Томаса узнать всё это было куда большим шоком, чем для Зари:
— А в наших книгах писали, что население здесь вымерло в основном от оспы, — сказал он.
— Да? — иронически сказал Альбатрос. — А если немного подумать? Почему тут население вымерло поголовно, а у нас — нет? Оспа отнимает много жизней, но она не может выкосить миллионный народ. Нет, просто местные жители не умели воевать и поплатились за своё миролюбие. Хотя, конечно, в ответ на истребление они пытались сопротивляться, самые стойкие и смелые уходили в партизаны и сражались до последнего, может, ты, монах, слышал историю Атуэя?
— Мне её рассказывал Старый Ягуар.
— Да, мой отец любит приводить эту историю как пример мужества. Атуэю ещё повезло, что о нём сохранилась хотя бы память... а сколько не менее мужественных людей взошли на костёр молча? Или рядом просто не оказалось того, кто сохранил бы их слова для истории?
В городе выяснилось, что Эррера был в этот момент в море, но по расчётам, должен был скоро прибыть. В городе про него ходили дурные сплетни — говорили, что он продал душу дьяволу и из-за этого получил своё богатство, да и дружба с язычниками хорошей репутации не способствовала.
Глядя на жалкие хижины белых бедняков, Заря сказала Томасу:
— А ведь это — потомки тех, кто когда-то приплыл в эти земли в поисках богатства, ради которого они истребили живший здесь народ. Народ исчез, но того, ради чего они это делали, они не достигли. Может, их потомки, видя этот горький урок, поймут, что чтобы достичь счастья народа, нужно не грабить и истреблять другие народы, а устроить свою жизнь разумно.
— Не знаю. Люди очень редко усваивают преподносимые им Господом уроки, — ответил Томас. — Меня вдвойне ужасает, что люди, делавшие столь ужасные вещи, были христианами. Да, христианами... их учили в церкви сострадать и ужасаться ранам Христа — но почему-то это не помешало наносить своим ближним не менее страшные раны? Их учили восхищаться чистотой и добродетелью Девы Марии — но почему-то восхищение перед её чистотой не мешало им осквернять невинных дев и добродетельных матерей? Их учили ужасаться злодействам Ирода, приказавшего убивать младенцев — но это не помешало им самим протыкать шпагами таких же младенцев? Отчего так? Отчего Благая Весть, даже достигая ушей, до душ так и не доходит? Господь, отчего, видя такое, ты не вмешался и не остановил кровавое безумие?! Или ты просто решил забрать весь народ в Своё Царствие, опасаясь, что мы, белые люди, можем погубить их души?
— Не думаю, что их души находятся в раю у христианского бога, — ответила Заря. — Атуэй ведь не хотел туда, даже ад ему казался не так ужасен, как рай с такими извергами.
— Кто знает. Христос говорил, что в доме Отца Его обителей много. И, конечно, было бы нелепо предположить, что Господь может отправить в одной место жертв и их палачей. Хотя, конечно, о своей или чужой загробной участи мы можем только гадать.
— У нас о загробном мире говорят разное. В нашей стране объединено много разных племён, и у каждого из них представления о мире и о посмертии немного различались. И кто из них обладает истиной? Может быть, и никто, точно так же как никто из них не догадывался, что земля круглая. Если говорить обо мне самой, то я... я не думаю, что человек исчезает бесследно, может быть, от его души остаётся какой-то отпечаток... ну, как след на песке. И народ, который жил здесь, тоже не мог исчезнуть совсем бесследно, от него наверняка осталось что-то... оно здесь, в этих горах, в этом песке, этом ветре... может быть, здесь не всегда будет так, как сейчас. Потомки завоевателей по плоти даже сейчас уже имеют мало общего со своими воинственными предками, может, настанет день, когда белокожие и бородатые потомки разбойников и чернокожие потомки рабов увидят друг в друге братьев и решат построить разумное общество... Такое, где будут считать героем Атуэя, а не его палачей. Ведь ничто же не мешает Альбатросу считать своим отцом Старого Ягуара, хотя по крови он и не его сын.
— Ты действительно веришь в это, Заря?
— Когда наши амаута рассказывали о необходимости установления разумного общественного устройства по всей Земле, даже у белых, для меня это звучало как-то абстрактно, но... теперь, видя эти жалкие хижины, я верю, что это необходимо. А зная, что тут есть такие люди, как Верный, я понимаю, что это возможно. А когда я говорила это, я... я смогла себе это представить. Уж не знаю, что на меня нашло такое. Хочется верить, что это было пророчеством, сродни тем, что иногда накатывают на поэтов.
— А ваши амаута правда обладают даром пророчества?
— И да, и нет. Есть те, кто, всё взвесив, просто прикидывает возможный вариант развития событий. А порой удивительно точные предсказания дают и поэты, но только они сами не всегда понимают, что предсказали, до тех пор, пока это не свершится. Иные говорят, что даром пророчества обладают некоторые старые мудрые женщины, но я такого не видела.
Вскоре корабль Эрреры прибыл в порт, и Альбатрос познакомил Зарю и Томаса с капитаном. Заре было поначалу очень странно сидеть рядом с бородатым белым человеком и думать, что это друг. Впрочем, не менее странным для неё было и то, что его корабль тоже называется "Заря", только по-латыни. Томас же увидел в этом знак судьбы. Сам же Эррера знал только псевдоним Зари, под которым она должна была ехать дальше — как и в крещении, она теперь должна была зваться Марией.
Эррера сказал:
— Четыре года назад я вот также отвозил пятерых тавантисуйцев в Испанию. В случае удачи я же должен был отвести их обратно... не судьба.
— Скажи, что ты знаешь об их гибели? — спросила Заря с тревогой.
— Немногое. Мой корабль не может долго находиться в порту, я плавал туда и сюда. Кстати, передавал от них послания для Инти. Когда я отплыл в последний раз, Морской Песок передал мне последнее сообщение, на словах сказав, что это очень важно, и что он во что бы то ни стало постарается разузнать больше... А потом... когда я прибыл, их уже схватили. Обвиняли в тайном дьяволопоклонстве, колдовстве и прочей чуши, в которой всегда обвиняют, если не хотят говорить истинные причины... Я даже не знаю, кто на них донёс, а то бы самолично ему бы шею свернул! О казни громко не объявляли, значит, они либо в тюрьме погибли от пыток, либо томятся там до сих пор.
— А сбежать из тюрьмы они не могли? — спросила Заря.
— Едва ли. От святой инквизиции так просто не убежишь, она выпускает из своих когтей только мёртвых.
— Скажи мне, Эррера, — неуверенно начала Заря, — если тебя обвиняют во связи с дьяволом, то как ты избегаешь когтей инквизиции?
— В этом обвиняют любого непонятно как разбогатевшего человека. В принципе, многие понимают, что моё богатство как-то связано с Тавантисуйю, но разбогатеть на контрабандной торговле с вашей страной — это случается среди белых нередко. Многие христиане уверены, что дьявол и в самом что ни на есть в буквальном смысле живёт в вашей стране. Некоторые всерьёз уверены, что он и Инти — одно и то же лицо. Набожные торговцы порой ужасаются при самом упоминании его имени, да только руки у большинства этих самых торговцев куда грязнее, чем у Инти, хотя они в жизни этого не признают.
Увидев некоторое удивление на лице брата Томаса, Эррера добавил:
— Во-первых, многие не брезгуют работорговлей, хотя всё в глубине души понимают, что дело это дурное. Говорят, что чтоб доставить одного раба, нужно загубить десяток жизней. А другие, кто в открытую работорговлей брезгуют, продают зато оружие или наркотики. Да и если не торговать ничем предосудительным, всё равно приходится плавать на полусгнивших судах, заставлять людей работать до полусмерти... Даже я не без греха — хоть я слежу за своевременным ремонтом и людей стараюсь до смерти загонять, но мой корабль изготовлен европейцами, а значит, он кувыркучей формы, да и для матросов там места меньше... Корабли Тавантисуйю в этом отношении много лучше, но я не могу пользоваться тавантисуйским кораблём, ведь вы только потому не разоряетесь, что вас поддерживает государство, а иначе бы с такой формой кораблей быстро бы прогорели. А что касается моральной оценки деятельности разведок — так она целиком и полностью зависит от того, какое государство за этим стоит. Испанская Корона и впрямь не стоит того, чтобы за неё убивать и умирать, а вот Тавантисуйю, где нет рабства, и власть существует не для охраны богатств разбойников, а для заботы о простом народе — стоит, — Эррера перевёл дух. — Ладно, к делу. Сколько ты собираешься быть в Испании, Мария?
— Думаю, около года. За это время я или выполню задание, или станет ясно, что это невозможно.
— Мой корабль будет появляться раз в четыре месяца, ты сможешь передавать послания для Инти.
— Я поняла.
Плывя на том же корабле, на котором когда-то плыл и Уайн (пусть за время, протёкшее с тех пор и заменили все доски, так что тем или не тем кораблём это можно считать, пусть мозгуют амаута), Заря испытывала странное чувство. Теперь как никогда ей почему-то казалось реальным встретить Уайна живым, и это теперь даже внушало некоторую тревогу. Как на корабле сменились все доски, так и в теле Зари успели много раз обновиться кровь и плоть, да и так ли похожа женщина за двадцать и в оспинах и со шрамом на шее на ту юную девушку, которую Уайн оставил когда-то? (Заря уже успела убедиться, что при ярком свете оспины всё-таки видны). Смог бы он теперь любить её, увидев её годы и узнав про утраченную невинность? Хотя последнее уж никак не её вина, но от мысли, какова может быть их встреча, ей было горько, и даже в чём-то легче было думать об Уайне как о мёртвом. Мёртвым не ведома боль разочарования... Хотя может и ведома? Как размышлял Манко в пьесе "Позорный мир" перед мумией своего отца:
Хотя, быть может, те, кто умер позже,
Сродни гонцам, до вас доносят вести,
И значит, вам известно наше горе...
Через два месяца без особых приключений они прибыли в Испанию. После свежего морского воздуха Заре опять приходилось привыкать к помойным городским запахам и шуму, к мостовым, покрытым мерзкой жижей и отбросами. К тому же если в колониях грязь и убожество были в некотором роде ожидаемы, то в Испании, в богатом Виго, имевшем пожалованное Короной право на торговлю с Америками, убогость и нищета ещё резче бросались в глаза. "И на что они тратят награбленное у нас золото!" — в сердцах подумала Заря. — "Даже чистый воздух в городе обеспечить не могут! А ведь дышат им и самые богатые".
По счастью для девушки, Томас все бытовые хлопоты смог взять на себя. Томас хоть и был монахом, но иезуит должен был жить в миру, так что для него не составляло труда снять каморку для себя, и неподалёку — для Зари, а также дал ей разъяснения по некоторым бытовым вопросам, ведь до того девушке не случалось покупать еду и воду, а также соблюдать гигиену без водопровода, а после долгого путешествия по морю помыться и постираться было насущной необходимостью, да и перед эмигрантами, ещё не забывшими до конца обычаи своей родины, необходимо было предстать чистой.
На следующий же день брат Томас познакомил Зарю с Хорхе Хуаном Симеоном. Сначала они втроём сидели в какой-то харчевне, а потом Томас сказал, что у него по прибытии много дел, и Заря осталась с Хорхе наедине. Заря подозревала, что Томас просто не хочет портить ей работу, боясь себя невольно выдать её, да и противно ему, не может он простить Хорхе такой наглой лжи о Стране Солнца. Что ж, наедине поговорить с Хорхе даже удобнее, так что они беседовали, гуляя возле пристани, где воздух был не так полон помойными запахами, как в глубине города.
— Как ты думаешь зарабатывать себе на жизнь, Мария? — спросил Хорхе.
— Пока об этом не думала, — ответила Заря, — у меня есть с собой небольшая сумма, на которую можно будет прожить около года.
— Откуда такая сумма?
— Ограбила инков, — ответила Заря, — но это лишь малая толика той мести, которую я хотела бы осуществить.
— Мести за что?
— За мою изломанную судьбу. У меня был возлюбленный. По вине кровавого Инти он сгинул в тюрьме, и я поклялась, что отомщу тому государству, которое его погубило!— последние слова Заря произнесла с отнюдь не наигранным воодушевлением, ведь ей не приходилось тут лгать. — Да, в тайне я мечтаю о мести, пусть бы она стоила мне и жизни, потому я не строю особенно долгосрочных планов.
— Но как ты надеешься отомстить, находясь столь далеко от Тавантисуйю?
— Не так важны расстояния, как кажется. Я уверена, что среди эмигрантов есть люди, точно так же мечтающие о мести, как и я, и они наверняка что-нибудь придумали.
