Я думал, что я не имею права на простые человеческие и даже столь естественные и необходимые плотские радости. Я серьёзно и глубоко довольно длительное время думал, что это для меня не имеет смысла. А ты знаешь, что я везде склонен искать смысл и толк. Но я потому и охлаждался, охлаждался пусть медленно но неуклонно. Я думал, что я многого человеческого уже недостоин... Я так думал очень долгое время — эта мысль меня преследовала постоянно. А меня редко что могло преследовать... Да, таким я был до встречи с Викторией.
Пообщавшись с ней, я... я изменился... Я тогда снова стал идеалистом, хотя до того я был прожжённым реалистом, но тогда... тогда мне показалось, что я вижу перед собой некий идеал. Оказывается, идеалов в нашем долбаном, проклятом многими поколениями людей чистилище действительно никогда не было и нет! — Александр сделал паузу, чтобы удержать дыхание от срыва. — Господи, как это больно мне теперь сознавать... Это же второй нешуточный удар после провала школьной эпопеи... Нет идеалов, понимаешь?! И снова я потерпел крах. Снова у меня не получилось... Что-ж, бывает. Не сложилось...
— Не прошло и десяти дней после того, как я под её сильнейшим и явным давлением всё таки решил уступить и мучительно начал растапливать свой арктический лед отчуждения. И это при постоянной душевной боли и саднящем чувстве вины в сердце... Ты видел меня тогда почти каждый час и каждую минуту. Ты можешь это понять. Мало сказать, что мое сердце требовало всемерной защиты и спокойствия... Ведь Лена продолжала жить в его уголке, она и сейчас там живёт... Теперь это — её и только её место... А я снимал с сердца необходимую броню отчуждения, пускал туда другую личность, другую женщину, уже, казалось бы, потерявшую все права пребывать в моем сердце...
Я думал, что Виктория меня поймёт и не будет форсировать развитие ситуации, не будет склонять меня к ураганным темпам возврата, но... Она, видимо глубоко оскорблённая тем, что я не отбросил все и всяческие переживания, не пришёл к ней и не исповедался, не стал говорить ей все, что камнем лежало у меня на душе и о чём знаешь только ты, Миша и ещё, конечно же, родители и братья, и сестры...
Виктория... Я её очень хорошо понимаю и нисколько не осуждаю... Она поступила до невозможности стандартно, но мне от осознания этой стандартности нисколько не легче. Она не выдержала последовательности и, ничтоже сумняшеся, слишком открыто и явно усомнилась в моей верности и преданности... Настолько явно и открыто, что это трудно даже счесть за какую-либо шутку. И настолько определённо, что я не могу и не имею права счесть это игрой или тестом. Наверное, у неё есть на этот счёт другие, весомые и неведомые мне основания. Как и у любой женщины. Что — ж... При всей стандартности вариантов этих оснований я эти самые основания ... Я эти основания принимаю даже в неведомом мне формате. Она — взрослый человек, офицер и в состоянии сама всё для себя решить.
На её решение в этом ключе оказывать давление не собираюсь. Если же говорить об уникальной ситуации и дальнейшем развитии соответствующих событий то я... Я оказался никудышним охранником и готов за это понести любое наказание и от всех сразу и от каждого причастного к проблеме в отдельности. Но продолжать охрану и защиту Виктории я не могу и не имею больше никакого права. Между нами больше нет важнейших связующих звеньев... Боже, как это больно...— Александр вздохнул и запнулся.
— Даже так? Ты готов быть осуждённым и даже свыкся с перспективой сурового наказания? Только вот она уже очень долго сама несёт такое наказание, что целому элитному десантно-штурмовому полку в самом страшном сне не привидится и на самом жутком полигоне не представится. Ты даже свыкся с тем, что невозможно ничего исправить? Хорош!... Нечего сказать, хорош!... — Михаил со стоическим терпением выслушал монолог друга, стараясь не смотреть в его сторону и только теперь вперил в Александра тяжёлый пронизывающий взгляд. — А о том, что она сама и в первую очередь она... Она, сверхгордая и архинеприступная для любого, даже самого сверхподготовленного и просто распрекрасного мужика, женщина с большой буквы, она сама, наступив на горло своей извечной и вполне оправданной и законной гордости хочет всё восстановить и исправить ты не подумал? Великий теоретик!... А она хочет всё восстановить и исправить, иначе зачем она обрекла себя на уничтожающий режим... Какой? Что-ж, послушай...
По субботам — без малейших исключений — с утра до позднего вечера она уже год изводит, да, да, буквально изводит себя в спортивных залах общей и специальной физической подготовки. Приходит в спорткомплекс в девять утра после завтрака и уходит совершенно обессиленная в десять вечера, за час до отбоя. Она идёт, а я сам и многие другие люди это неоднократно и ясно видели, пошатываясь, из спортцентра в общежитие и выглядит так, что можно уверенно предположить — она одна собственными руками подняла средней величины небоскрёб на пару метров вверх... И это — свободный "офицерский" день — суббота. И это — не десантник, а астрофлотская интеллигенция — астронавигаторы, своеобразная "белая кость".
Я — десантник по профилю с детства.. Ты знаешь это. Так вот, я, второй заместитель командира элитного десантно — штурмового потока, обязанный давать любой и постоянный пример своим многочисленным подчинённым и коллегам, просто в отчаянии по той простой причине, что уже долгое время я не могу сравняться с Викторией. Ты знаешь меня, я не привык отступать или скулить, но против Виктории я — откровенный и безнадежный слабак в своей основной профессии. Я просто не могу догнать её, не то что сравняться. Не могу никак, как ни стараюсь, хотя на любых, самых жестоких тренировках я теперь "пашу" не иначе, как до сто двадцатого пота... И всё равно за три полных года школы я ни разу не смог выполнить те драконовские перспективные нормативы, которые она, женщина, спокойно и неоднократно перекрывает теперь раз в пять. Какой там в пять — через несколько месяцев твоего отсутствия этот разрыв увеличился до двадцати... Никто в Космоцентре и в Астрофлоте не понимает, как такие, ранее считавшиеся чисто умозрительными и рассчитанными на очень далёкую перспективу, нормативы можно вообще реально хоть как-то выполнять, а не только перевыполнять в несколько десятков раз. Она же это делает и любой объективный контроль доказывает... А мы их провели предостаточно... Так вот, любой контроль раз за разом со всей определённостью доказывает, что здесь нет ни малейшего подвоха. Уяснил? Полагаю, ты понимаешь, что любой контроль для неё есть прямое оскорбление. Продолжу.
Каждое воскресенье вместо законных для всех курсантов праздников, отдыха и разрядки — она пропадает у тебя в квартире. С утра и до позднего вечера. Что она там делает — я в мельчайших деталях не знаю. Но знаю, например, что она не вылезает из твоего кабинета и знает его лучше тебя раз в десять.
Твоя неприступная и архипереборчивая в вопросах благоволения к посетителям твоей главной квартиры Зирда её одну из множества твоих и семейных знакомых, друзей, коллег и родственников буквально обожает, облизывает, всемерно опекает и неизменно сопровождает всюду, плотнейшим образом контролирует каждый её шаг и каждое её движение, и ни под каким видом не подпускает к ней даже на десять метров абсолютно никого из незнакомых людей... Никого, уловил? Может быть, никого кроме тебя и твоих ближайших родных, а ещё, быть может, и её, Виктории, ближайших родных. Я сам, своими глазами видел, как она грозно и недвусмысленно рычит на юношу, попытавшегося всего лишь подойти и подарить оставшейся только твоей и только твоей Виктории букет цветов. Ещё секунда — и овчарка просто бы выполнила сама неотданную ей никем команду "фас!".
Такой разьярённой твою Зирду я видел крайне редко... Она бы просто растерзала несчастного соискателя... Ты знаешь, что твоя Зирда слушается очень и очень немногих, тем более — в случае необходимости прямой защиты дорогих ей людей... Ей запретили, казалось, в тот момент защиту все — от твоего отца до сестёр... Но она тогда, как и всегда, а от ухажеров и просителей она все это время самым надёжнейшим образом защищала твою Викту и этот проситель-ухажёр был не первым и не последним... Она послушалась только явно не отданного приказа Виктории... Только её желания...
И всегда слушалась только её в таких случаях... Уловил уровень преданности? А причина такой преданности одна: даже собака ощущает, насколько это — родной и нужный для тебя, её хозяина, человек. И овчарка делает всё что ей, собаке, доступно, чтобы Виктория не чувствовала себя отделённой от тебя.
Бритс заводит сильнейшее мурлыкание от одного её вида и практически не даёт ей спокойно и быстро встать, плотно оккупировав её колени. Он согласился даже на то, чтобы стать её живым воротником, что позволяет ему везде и всюду быть с Викторией. Ты знаешь своего Бритса, он этого никогда в жизни не позволил делать с собой никому... А уж относительно его места на её коленях, особенно — когда она находится в твоём кабинете — то тут уж для Бритса нет никаких преград и ограничений: он за долю секунды сворачивается в клубок и начинает ворчать от удовлетворения громче движка пускача на космодроме... Ведь она там просиживает часами, иногда даже без элементарного завтрака.
Твой архисерьёзный кот в её присутствии готов сделаться несмышлёным игривым котёнком и делать всякие уморительные глупости, но она сама этого не хочет и он, кажется, бросил все попытки её развеселить. Он просто делит её одиночество со своей автономностью... Он даже смирился с тем, что так же плотно Викторию опекает Зирда... А уж о том, что не всякий кот согласится терпеть какую-либо конкуренцию с собакой... Я уже об этом молчу. Да и кто к ней, к Виктории под таким конвоем решится подойти даже в парке небоскрёба или на улице?
Только представь себе взъерошенного Бритса с выпущенными когтями и горящими зелёным цветом глазами — у неё на шее и Зирду — слева у её ноги: немаленькую овчарку с оскалённой пастью и поднятой шерстью на загривке... фактически — в позиции готовности защищать... Какие уж тут соискатели её, Виктории, благосклонности и расположения? Им только и остается что взирать с не меньше чем десяти метров — ближе ни Зирда ни Бритс никого из незнакомых людей не подпускают — на Викторию и вздыхать, понимая, что обученная и тренированная собака и не потерявший дикости и безжалостности кот вполне могут быстро сделать из них, соискателей, кровавый фарш. Да и Виктория в свои вояжи к тебе в квартиру ни на кого даже не смотрит и ни с кем из соседей или посетителей не разговаривает... Исключая, конечно, самый ужасающе минимальный протокол вежливости... Она всё время о чем-то думает и любой бы по её виду понял, что эти думы — не для слабого духом человека... Форменная незнакомка.
Как видишь, животные, на которых мы ещё не научились полностью давить и не умеем полностью подчинять своей воле, сами знают, что к чему и почему. И они знают, что Виктория — та, которая тебе нужна. В старину сказали бы, что она тебе суждена. Да и не только в старину. Но и сейчас. Естественно, домашние твои тоже придерживаются такого же мнения и тоже действуют в таком ключе. Это — почти единственное из того, что я точно знаю о том, что именно она делает у тебя в квартире. — Лосев сделал короткую паузу и продолжил. — Она неоднократно говорила, что после часового сидения в твоём кабинете...
Даже твои, просто кремнёвые в вопросах обеспечения и защиты семейного и обиталищного суверенитета, сёстры, пребывавшие в этот прошедший год в заграничной стажировке, уступили её натиску и разрешили бывать в твоем кабинете без всяких ограничений... Ты прекрасно знаешь, что они — тоже взрослые по нынешним меркам люди и также имеют своих ухажёров и даже женихов. Никто из этих гостей твоей семьи не смог, как ни старался, достичь такого высокого уровня свободы доступа... Никто, подчёркиваю, а ведь у тебя — три сестры. Это — сила.
А твои братья? Они согласились с мнением сестёр и подтвердили разрешение только для Виктории... Только ей. Твои братья... Они наотрез и постоянно отказывают своим подругам и невестам в столь важной для них реализации малейшей возможности вот так, в их отсутствие побывать в их личных кабинетах, своеобразных святая святых личности каждого человека. Твои братья просто просят Зирду и Бритса поспособствовать и те берут их комнаты и квадраты под свою непроницаемую защиту. Непроницаемую для всех, кроме родных и Виктории... Но она ходит только в твой кабинет и твой квадрат и не посягает ни на что другое. Её другое просто не интересует и все это понимают и поддерживают... Уяснил уровень, каким пользуется Виктория?
И ты скажешь, что она это не отрабатывает и не оплачивает? Блажен, кто верует в это. Возможно, ему тепло на свете. А вот Виктории и многим другим — холодно до арктического уровня. Я немного отвлёкся...
Так вот, после часового сидения в твоем кабинете она способна выдержать любые, самые жестокие и изуверские испытания.... И ты знаешь, что дело часто не кончается ранениями и травмами, обычными в астрофлотской жизни. Это, то, что ты ей устроил — не ранение и не травма. Это — настоящая пытка. И то, что она эту пытку терпит... И то, как она эту пытку терпит, достойно кисти величайших живописцев современности и древности и резца известнейших скульпторов всех времен и всех народов. Это достойно и пера лучших писателей и поэтов. Она терпит эту пытку, которую ты ей устроил, с кротостью святой... Уловил? Это — не бравада, а самая совершеннейшая правда.
Если же говорить о космоцентровских прелестях... Тошнотворная центрифуга, а ты знаешь, как мы всем курсантским Космоцентром её не любим, стала её вторым рабочим кабинетом. На двенадцати тетах она просчитывает восемнадцать уравнений шестнадцатой степени сложности за пять секунд и ошибается в каждом уравнении только после восемнадцатого знака. На пяти тетах ей подвластны уравнения шестидесятой степени сложности, хотя я проверял — за всю историю космонавтики больше чем на двух тетах ни один офицер или курсант не мог решить с необходимой точностью и одного уравнения шестидесятой степени сложности. А она решает их даже двадцать и — на пяти тетах.
Уловил? Твои родные и двоюродные братья и сёстры давно и совершенно обоснованно считают её своей кровной родственницей, а виновник этого общекосмоцентрового и двухсемейного котла, этих нечеловеческих антигуманных мучений считает, что его, видите ли, отвергли слишком явно! Глупость и тупость несусветная! Ты уж извини за прямоту, Сашочек. — Михаил сделал долгожданную для Александра паузу.
— Её отец просил меня только страховать Викторию. — Александр выдерживал взгляд друга без особого труда, но мрачнел с каждой фразой, брошенной Лосевым. — Но и для страховки, ты это прекрасно знаешь, требуется немалое взаимное доверие и открытость, а после того вечера этой форматки в наших взаимоотношениях нет. Ты спросишь меня, почему? Она слишком ясно и открыто сказала о том, что я — всего лишь один из множества недалёких и ограниченных ловеласов, ищущих в женщинах и девушках только наслаждений и приятных приключений, а не серьёзных взаимоотношений. Тех самых взаимоотношений, которые в наших учебниках называются стандартными, потому что они опробованы столетиями и усовершенствованы многими поколениями...
