Она в школе, будучи уже тогда уникальной личностью, страдала от подобных посягательств и сошлась со мной в том числе и на непременном, но прямо не высказанном вслух условии, что я не буду домогаться её физически. Ты сам прекрасно знаешь, что её похитили и чуть не изнасиловали, что она пережила глубокую психологическую травму и сильную психовстряску. Всё это ты знаешь в подробностях. Она этого кошмара не заслужила и потому я согласился с тем, что не буду настаивать на физической близости. Я и не настаивал, постарался обойтись без этого. Я перепробовал буквально всё, но она хотела большего, а я на это большее не шёл. И считаю, что был прав. Но скажи мне, какие могут быть ещё наслаждения и приключения в наш век? Какие, кроме тех, что преследуют человечество на протяжении всей его истории? Только те самые, уныло именуемые не иначе как стандартные. А женщины обладали, обладают и будут обладать генетической памятью, которая в несколько десятков раз объёмнее нашей мужской.
И они боятся, боятся нас, мужиков, ге-не-ти-чес-ки, боятся, несмотря ни на что, какими бы мы ни казались или ни были в мечтах или в реальности всегда или иногда просвещёнными, галантными и безопасными. Вот и Виктория при всей своей уникальности не избежала подобной перспективы. Вот и ей пришлось выдержать несколько раз вооружённую осаду юнцов, домогавшихся ни много ни мало рабской покорности... И тех же самых плотских утех. Я же знаю стандартные негативные варианты, а мой брат Борис немало рассказал мне из опыта службы безопасности... Какой океан горя ещё предстоит нам вычерпывать, Мишка... Но я отвлёкся...
Рабской покорности женщины, в средние века древней истории считавшейся порождением дьявола. А кому, как не уникальной Виктории знать, насколько это больно... Рабская покорность, сопряжённая с плотскими утехами... Вот, что сидит в сознании любой женщины как безусловный архиобязательный для выполнения торможения и остановки постоянный красный сигнал на пути к полному доверию к нам, мужчинам. И этот красный сигнал наконец зажёгся между мной и ею. Хотя ты — свидетель, что я ни разу не стал домогаться Виктории в телесном плане, чему она сама, ты сам прекрасно знаешь, неоднократно выражала самое непосредственное изумление и удивление. Она даже не стала явно анализировать причины такового моего поведения, но я-то знаю, что она знает эти причины и разбирается в них досконально, не подавая вида.
Да, этому виной — мой путь. Но я в душе дал и себе обещание никогда не опускаться в отношениях с ней до стандартного варианта. Моя монашеская жизнь в этом плане меня многому научила. И я держался всё это время, хотя ты сам понимаешь, насколько это ненормально и неестественно для мужчины. Тем более неестественно, если отсутствует элемент домогательства и присутствует неоднократное разрешение на доступ такого рода. Всё складывалось прекрасно и в недалеком будущем у нас могли бы быть дети, пусть даже сразу после Космоцентра, перед Звёздной академией...
Всё могло быть как у людей. Всё могло быть нормально даже после моего тяжелейшего кризиса, вызванного гибелью Лены... Все могло быть нормально...
Но наш вечер на берегу, её жёсткие слова о том, что я порезвился и пошёл гулять к другой... Мне неизвестно зачем она это сказала вслух, зачем вообще она сказала именно так. Мне всё равно, сказать так и в такой форме — её право и я его не оспариваю. Этим текстом она сказала всё, чтобы мне сразу и окончательно стала понятна полная бесперспективность дальнейших контактов любого неслужебного уровня. Практически она сказала то, что зашито у каждой женщины с рождения в подсознании: она ясно высказала недвусмысленное и полное недоверие мужчине, посчитав его павианом-самцом. — Александр перевел дыхание. — Боюсь, Миша, что после случившегося места мне рядом с ней нет и не будет. Боюсь, что больше ничем не смогу помочь, так как не могу охранять, страховать и защищать человека, который мне совершенно не доверяет.
К тому же охранять — одно, а любить и дружить — совершенно иное. Она же слишком ясно усомнилась в том, что я способен её истово любить и с ней дружить. Но подспудно, что я уловил совершенно точно, она усомнилась и в том, что я в состоянии её защитить. Меня, Михаил, можно не любить, меня даже можно считать и числить тупым и ограниченным мужиком-охранником... Я ради дела и ради будущего стерплю это... Но не доверять мне ни на йоту там, где недоверие влечёт за собой безусловное прекращение охраны из за опасности реального срыва задачи... Это уже слишком серьёзно.
Незавидная ситуация. Разрешить её я считаю возможным только одним способом — разрывом любых неслужебных отношений... Даже и не знаю, вернусь ли я на должность простого охранника... Теперь, когда это произошло, мне кажется, что возвращение это — просто нереально... Я, собственно, это прекрасно понимаю и не хочу никакого продолжения... Так что будем считать, что никакого монорельса в моей жизни не было... — грустно произнес Александр, полуприкрывая глаза и умолкая.
— Саша, ты, конечно, извини за вынужденную чрезмерную прямоту, но ты — форменный слепец... Да, да, слепец, потому что в упор не видишь очевидной вещи: она, Виктория, доверяет тебе так, как никто, подчеркиваю — никто из окружающих больше не может ни заслужить, ни добиться! — Лосев выслушал со стоическим терпением тираду друга и перешёл в неожиданное наступление. — Никто, включая ближайших родственников и коллег, не говоря уже о командовании!
Она по собственной воле и, думаю, прекрасно сознавая всю меру возможной ответственности, многократно нарушила несчётное количество самых строжайших ограничений по использованию системы спецсвязи Астрофлота, пытаясь достать тебя в Ашхабаде. Она недели три не вылезала по вечерам из Центра дальней связи нашего главного городка Космоцентра, пытаясь найти хотя бы твой след. Она взяла в осаду всех без исключения сотрудников Центра связи Космоцентра. И мы вынуждены были снова лгать ей, как лгали тогда, когда ты хоронил Лену.
А она... она, как выяснилось, просто органически не переносит ложь, жутко и глубоко страдает от лжи, но сразу, как ни странно, чует правду. Если бы ты знал, какая она обессиленная и полностью уничтоженная падает только один раз в неделю, только раз в неделю, да и то не в каждую, на несколько жалких свободных часов на землю на поляне в дальнем парке Космоцентра, ты бы так не судил её... Она только один раз в неделю позволяет себе так просто упасть и замереть на несколько часов... Она просто не может перенести того вала лжи, который мы, окружающие, вынуждены городить, спасая вас обоих от кризисного варианта разрешения ситуации. Она совершенно уничтожается этим валом и страдает.
Единственное, что её спасает — жажда докопаться до правды. И потому она, не доверяя никаким нашим словам, как минимум пять раз за прошедший год, то есть — раз в два месяца, как на работу ходила к начальнику своего факультета и умоляла, просила, требовала дать ей радиус к тебе. Она как минимум пять раз побывала на приёме у начальника Космоцентра... Ты полагаешь, что она там о чем-то много говорит? Нет, у нас превратное мнение о её способностях быстро сменилось совершенно другим мнением: одного её вида достаточно для того, чтобы понять то, что может быть изложено на сотнях страниц. Она просто просит дать ей любой намёк на то, где ты находишься и право... право и... и возможность воспользоваться этим намёком по её собственному разумению.
Уловил? Абсолютно всесильная Навигационная Звезда, о точности и чёткости работы которой Космоцентр знает не по наслышке и пользуется её поддержкой вовсю, даже в этот год, что я лично считаю преступным, не требует того, что ей принадлежит по праву человека, а униженно просит... Про-сит! Ты понял, понял ли как она страдает и как не хочет ломать наш дутый карточный домик условностей? Только вчера она не пошла снова к начальству, так как ей всё же сообщили, не выдержав вида её страданий, что ты возвратишься на днях. Господи, как нам было нелегко решиться на это... Она довела себя до такого состояния, что даже такая, в кавычках, приятная весть могла просто сокрушить её... Но она выдержала. — Короткая пауза. Михаил набирал воздух в легкие. — Она всё это время, вплоть до твоего возвращения в любое время дня и ночи была.... была готова нарушить самые основы Устава Астроконтингента, самовольно бросить службу и уйти пешком. Уйти, отказавшись от всех видов транспорта с плоским рюкзаком за плечами...
Уйти пешком! Ты, человек нашего столетия... Ты хорошо представляешь себе сложности этого пути? Не думаю, что в полной мере. Ты ведь полагаешь, что она будет пользоваться транспортом? Увы... Она не хочет ни секунды пребывать там, где цивилизация. И этому есть признаки. Какие, спросишь? Я сам видел краем глаза этот серый рюкзачок, похожий на нищенскую котомку. И с этим полупустым рюкзаком она намеревалась уйти... Уйти из Астрофлота, уйти из нашей системы, уйти от всех нас, уйти... Уйти из своей прежней жизни, уйти из своей мечты о космосе и звездах. Уйти к тебе! Только к тебе и — ни к кому, подчёркиваю — ни к кому другому. Уйти в простом гражданском комбинезоне...
А я... А я, грешный, видел, как этот комбинезон висел, а может и сейчас висит у неё в шкафу впереди всей и любой одежды... Это означает, что она по-прежнему в любую секунду готова уйти от нас всех... Уйти в этом неброском комбинезоне и с этой котомкой из Космоцентра и уйти неузнанной до конца больше никем...Никем... Уйти, рискуя потерять суть уникальной по возможностям личности. Уйти... Уйти туда, где её странности будут справедливо считаться запредельными и соответственно — вызывать ненавистное мне стремление и желание привести их к среднему, довольно рядовому уровню... Уйти... Просто оставить в номере все "казённые" вещи, форму, документы и, взяв только немногочисленные личные укладки, — уйти... Ты прекрасно и, как никто другой, знаешь, что её остановить привычными большинству людей методами невозможно...
Она была готова это сделать спустя два дня после твоего мнимого исчезновения! Еле удержали... А ты знаешь, что удержать такую личность можно только экстраординарными мерами, сверхдостаточными для обычных людей. И нам пришлось... После нескольких дней бесплодных уговоров, в которых приняли участие все — от командования до коллег практически со всех потоков. Не помогло... Пришлось объявить городок Космоцентра на осадном положении... Ты знаешь — это весьма изощрённая специальная изоляция, её крайне редко применяют, но иначе её просто было бы не удержать.
Но она поняла, что здесь мы перешли уже грань сверхусилий общества и сама обещала Покрышкину, что она выйдет за пределы Космоцентра и обязательно вернётся. Вернётся, понимаешь. Кому, как не нам с тобой, Саша, знать, скольких трудов и переживаний стоило Виктории такое решение: с одной стороны — горькое, тяжёлое и ясное желание опрокинуть весь дутый домик Космоцентра, набитый вагонами условностей, чтобы уйти к одному тебе, а с другой — понимание необходимости принести себя в жертву не персонально тебе, а всему нашему донельзя несовершенному по сравнению с ней, Женщиной с большой буквы, обществу. Вот такой вот парадокс она решила соломоновым методом и каждый раз возвращалась, но я чётко знал, что чувствовала она при этом себя как арестант или поднадзорный.
Я не припомню за пять лет, да за пять лет нашего знакомства и дружбы, чтобы умнейшая и образованнейшая Навигационная Звезда, сверхнеприступная и архихолодная в выходящих за рамки служебных и обычных межличностных взаимоотношениях... Как она похожа здесь в своих опасениях на тебя, но теперь уже — со своей, женской стороны... Теперь я ясно и чётко вижу, что она действительно по-прежнему боится мужчин, как огня... Боится многих... Очень многих, и, к огромному сожалению — обоснованно... Но она, эта справедливо опасающаяся нас, во многом ещё неандертальски неотёсанных и глупых мужиков, Звезда... Чтобы она так самоотречённо вела себя ради одного только человека?... Ради мужчины?... Ради тебя, Саша? А я теперь даже не знаю, заслуживаешь ли ты такой жертвы... Об этом ещё речь впереди...
Она, Александр, дружочек мой дорогой, дошла до такого состояния, что с момента твоего исчезновения и своего возвращения в Космоцентр после вашего провального тет-а-тета целый календарный год не принимает никаких, подчёркиваю, абсолютно никаких, ни мужских, ни женских знаков внимания ни от кого в Космоцентре. Ты только представь себе женщину, которая постоянно и всемерно отказывается от любого, даже самого малого признания своей уникальности, мощи и красоты!
И это — при каторжной, безотказной и почти круглосуточной работе. Такого в истории человечества ещё не было. Это — уровень святых, а она... Она ... Она уже целый год просто и окончательно отшивает любого, даже самого наиперспективного курсанта или офицера любого ранга, будь то мужчина или женщина — всё равно, пытающегося хоть как то помочь ей или просто приблизиться, не принимает никакой, самой незначительной и обычной помощи даже от старших и высших офицеров.
Ещё немного — и ей потребуется настоящий монастырь... Только представь себе её в монашеском одеянии. Да, за ней немногие тогда встанут, но эти немногие будут стоить целой армии христовой, если только она этих немногих возглавит. Уяснил? Эта картина — посильнее "Боярыни Морозовой" будет... — В глазах Лосева сверкнул огонь, что всегда выдавало крайнюю степень недовольства. — Наш космоцентровский главный священник, настоятель храма Архистратига Михаила, отец Никодим с сотоварищами пребывает весь этот год в полнейшей растерянности, не зная, как конкретно помочь Виктории, а ведь за ним — мощь Духовной Академии Патриархии России. И всё, всё происходящее имеет место только из-за неосторожно брошенной ею фразы, после которой ты испарился аки дух святой... Хотя какой ты после этого святой... — последовала небольшая пауза, Михаил переводил дыхание и собирался с силами для новой тирады. —
Она несёт уже целый год, подчеркну — год, все, без малейшего исключения наряды и работы с таким стоицизмом, что не заметить и не отметить это не смогли и не сумели. Реакция общественности, если так можно выразиться? Запредельно точная и определённая: её портрет на Доске Почёта украсили настоящим, подлинным лавровым венком. Как и где его достали — я до сих пор не могу понять и не знаю. Для нас, конечно, возможно, это и не проблема, но не в этом суть. Важен факт его наличия на портрете Виктории. В истории Астрофлота планеты, можешь мне поверить, как журналисту, это — вещь абсолютно неслыханная. Тот венок продержался недолго: только до её прихода. Она сорвала его и растоптала... Понял, ты: рас-топ-та-ла... Получается, что и наше космоцентровское общественное признание, признание Астрофлота всей планеты для неё — пустой звук и мышиная возня... А венок... Больше его никогда не видели и никто не может сказать куда он подевался. Даже растоптанный... Может, кто унёс от греха подальше, а может — просто как сувенир себе оставил... Но я убеждён, что этот факт и его предпосылки намертво отпечатались в памяти Командиров и слушателей Космоцентра.
