Каэрдвена боялись при жизни. Здесь и сейчас, в день его похорон, его любили.
За цветами выстроились гвардейцы. Сразу за ними — толпились люди. Все в белом, в лучших своих нарядах и платьях, без разделения на сословия.
Над площадью царила противоестественная тишина. Такая, что, казалось, звучат даже вспышки света.
Наконец траурно громыхнули фанфары и с тихим скрипом распахнулись створки врат, выпуская процессию.
Первым вышел жрец Света, обратившийся к собравшимся с траурной речью. Потом, в строгом соответствии с рангом, выступали сановники, придворные и просто аристократы, так или иначе знавший Императора. Толпа молча внимала искренним и лживым, пафосным и косноязычным... Печаль полнилась, захватив всех.
Солнце взбиралось на небосвод, но от выставленного на всеобщее обозрение тела погибшего Императора Империи исходила прохлада. Он пах полевыми цветами и ландышами.
Наконец, последний из выступавших по регламенту закончил свою речь. И жрец вновь вышел на пустое пространство между двумя кострами. Опустил руки на трибуну.
— Должен признать, — только сказал он негромко, как воцарилась такая тишина, по сравнению с которым предыдущее молчание толпы могло показаться пронзительным криком, — никогда еще мне не доводилось делать ничего более тяжелого. Все Вы знаете, или должны знать, как много усилий прилагал этот человек к счастью Империи. Прежде всего, под Империей он понимал свой народ. Нас. От сколь многого отказался он ради нашего счастья. Каэрдвен никому не позволял быть себе другом. Но даровал мне право обращаться к себе по имени в личной беседе. Сейчас я, обычно возражавший ему, хочу воспользоваться этим правом. Он иногда говорил, что нельзя учить счастью других — пока не познаешь его сам. А потому — всегда старался выслушивать все точки зрения, и принимать решения справедливо. Не думаю, что кто-то мои слова оспорит.
Он помолчал. Отпил пару глотков воды. Застыл, глядя на трибуну. Вдали было слышно, как эхо его голоса разносится над городом, для всех тех, кто не попал на площадь сегодня.
— Его любимая желала, чтобы Император начал войну. Она покинула его, и потеряла зрение, а позже погибла из-за его выбора. Он никогда не забывал об этом. Я нарушаю тайну исповеди. Но не могу смолчать. Он проявил себя безжалостным возлюбленным — но Великим правителем. Любой правитель иногда устает от одиночества, верно?
Снова пауза.
— Он был избранником Света. Его вместилищем, его детищем — пусть же дух его обретет в Свете покой.
По жесту одного из сопровождавших несколько прислужником накрыли белый гроб Императора стеклянной крышкой, и вновь отступили. Принесли второй гроб, чуть потемнее. Поставили рядом, сбоку от помоста.
— Теперь же, здесь и сейчас, мы покараем ту, что прервала их жизни. Император любил ее. Но его нет с нами. Так пусть заберет ее с собой! — закончил жрец вдруг с ненавистью. — Моим преемником назначаю младшего священника Храма.
Спрыгнул с трибуны, с неожиданной для своей комплекции легкостью взбежал на помост, извлек сверкающий клинок из ножен на шее и быстро перерезал себе вены.
— Во имя Света к Свету иду. С моим Императором, — прошептал чуть слышно.
Вместо крови из порезов вдруг ударил свет. Взметнулся над самыми высокими башнями дворца, и вмиг охватил весь костер, не оставив ни следа от своего жреца.
— Введите! — резко скомандовал новый жрец Империи.
Холодно. Белая дорожка холоднее льда, и, чтобы сделать шаг, приходится отдирать от нее примерзающие ноги. Течет кровь, мгновенное облегчение, волна тепла — и, через пару шагов, все снова. Если присмотреться — позади остается причудливая вязь отпечатков.
Без доспехов непривычно. Волосы за спиной как плащ, и хоть немного, но греют, на северном ветру. Жаль, не закутаться — скованы за спиной руки. В абсолютной тишине я прошла до костров. Процессия остановилась у столба, двое служителей Света под руки повели меня к столбу, приковали этими извращенно-невинными на вид цепями, и отступили. Вокруг зашептались, шепот перерос в гневные возгласы, потом крики... Я не слушала их. На груди мужа, прикрывшись ставшим хрустальным крылом, свернулся катир, прикрыв ноздри кончиком хвоста.
— Ведьма! — выплюнула полненькая добродушного вида женщина, похожая на булочницу, с шокирующей злостью.
'Ведьма' — это, как оказалось, одно из наиболее мягких прозвищ в мой адрес. Пламя над Императором разгоралось, катир зябко повел крылышками, зашипел, когда пламя лизнуло его нежные перепонки... Я смотрела, не отводя глаз, не замечая ничего больше.
Когда катир зашипел — будто что-то невидимое заставило труп накрыть его ладонью, а потом и легонько подбросить в небо. Мгновенная надежда рассеялась, как дым. Кэр не оживет. Это кто-то под покровом невидимости решил спасти зверька. Вот только кто?
И в этот миг первые язычки темного, яростного, настоянного на можжевельнике огня хищно коснулись моих ног. Миг помолчав, я, против воли, закричала от мучительной боли...
Каэрдвен, мгновения после смерти
Невероятно огромные бездонные глаза Вир — и падение в бесконечный колодец, между Тьмой и Светом, шумно обсуждающими что-то не совсем понятное. Свет показался мужчиной, Тьма — женщиной. Хотя как такое вообще могло прийти ему в голову, Каэрдвену понять не удавалось. Почему-то он сразу понял, что произошло. И катир был совсем рядом, прижимаясь всем тельцем. Хотя к чему там было прижиматься... Его крутило и вертело, будто он попал в сток замковой кухни. Так что бывший Император сразу понял, что за ним пришла смерть. Он чувствовал ее рядом. Она казалась ему похожей на Вириэль, лишь иногда сквозь один облик проступал другой — молчаливый парень с зелеными глазами и рыжими волосами, на фоне распахнутого окна, и с бокалом крови в руке.
Печали, обиды, грусти — всего этого не было. Его влекло по полосатому спиралевидному коридору то вверх, то вниз, мотало, как песчинку. Только перед глазами застыли расширившиеся синий и зеленый глаза, да иногда покалывало в груди. Фантомные боли. Груди у него ведь не было. Вдруг голоса спорщиков приблизились, и теперь он мог различать некоторые слова:
— И что она натворила? — разъяренно зашипело приятное женское контральто.
Чей-то удивительно красивый голос, золотой, полный, завораживающий, глубокий, отозвался на ее возмущение:
— А чего ты ожидала?
Удивительно приятный голос, подумал Император, наслушавшийся за время правления всяких октав и тембров.
— Я!.. — задохнулась т гнева женщина, и, не в силах, видимо, подобрать слова, переключилась: — А ты зачем влез?!
— Я делаю, что пожелаю, — отрезал еще один мужчина.
У этого был тенор, но звучал он так, будто разговаривать взялся лед — и за самыми мягкими звуками прятался звон кристаллов.
— Превосходно! Правила писаны не для тебя! — горячилась женщина.
— Т-шшшшш-тишшшшше! — рявкнул кто-то еще; и в этих интонациях явственно слышалось что-то звериное.
Каэрдвен даже вздрогнул, хоть и не думал, что в таком состоянии может дрожать. Этот голос так походил на голос брата. Нет, не он, — понял он миг спустя. Брату не хватало этой властности. И чувства опасности. Скрытой, неявной. 'Брат меня убил' — вспомнил он. И вновь содрогнулся.
— Он нас слышит, — сказал тот, чей голос произвел на Каэрдвена наибольшее впечатление.
— Как?! — взвилась женщина. — Еще и слышит?!
— Странная ты. Вроде бы должна, наоборот, хранить и защищать, а сама... — рассмеялся обладатель 'золотого' голоса.
— Должна, но... — заюлила вдруг женщина; Каэрдвен усмехнулся.
Она была явно не совсем равнодушна к собеседнику.
— Да ты входи... — сказал бывшему Императору тот, кто все равно ассоциировался с братом — и вдруг бывший Император увидел перед собой двери.
Тонкие ажурные двери в пустоте. Точеные арки, причудливые узоры, шелковистая древесина... Висеть в пустоте и подслушивать — не слишком вежливо. А потому он легко толкнул их, и вошел в свет.
— Нельзя смотреть на молнии! — ворчала пожилая орчанка, волоча за собой, крепко схватив за руку, малолетнего отпрыска.
Пацан, встрепанный и клыкастый, упирался всеми руками и ногами, но взгляд опустил, перевел на мать.
— Почему? — спросил, обуреваемый смесью азарта и любопытства.
— Попадешь на глаза предкам драконов, и вместо тебя в мир придет кто-то еще! — отрубила величавая матрона, поправила замявшуюся шерсть на локте, и потащила задумавшегося сына дальше.
— Не подойдет? — спросил рыжий.
Каэрдвену он по-прежнему напоминал Вириэль, а потом снова возвращался к этому виду.
— Нет... Ребенка жалко... — признался он негромко.
Рыжий прищурил ядовито-зеленые глаза, кривовато усмехнулся.
— А себя тебе не жалко?
— Я... — Каэрдвен опустил голову, гладя катира. — Скажи, как там брат... и Вир?
Его собственная Смерть оказалась на редкость приятным собеседником. И беззастенчиво читала его, как книгу, понял он кристально четко, когда рыжий задорно усмехнулся. Помрачнел.
— Смотри.
Сказал и повел рукой. Легкий жест заставил загустеть воздух перед ними, открыв два сияющих отражения. С Вириэль и Джулианом.
Каэрдвен задержал взгляд на брате. Тот носился среди полупрозрачных серых теней, кричал что-то... окровавленный меч будто прилип к его ладони.
— Так — навсегда? — спросил он, вздрогнув.
Его аватар смерти несколько секунд смотрел на отражение принца империи, покачал головой.
— Не обязательно. Из Чистилища два пути, ты ведь знаешь.
Каэрдвен кивнул. И перевел взгляд на второй экран. Там, в языках белого с синевой, слепящего Светлого Пламени, извивался кто-то. Он недоуменно нахмурился.
— А где Вир... — но не договорил.
Горящую прядь ветер отвел с лица, и сквозь пепел и прах на него незряче уставились пустые от боли глаза. Зеленый. И синий.
— Останови это! — закричал он, бросившись на Смерть.
Рыжий парень перехватил его в прыжке.
— Не могу, — отозвался печально и веско. — Мне нельзя вмешиваться в жизнь живых.
В другой ситуации Каэрдвен обязательно б задумался об этом странном оксюмороне — жизнь живых. Сейчас все мысли были о другом... Вириэль при смерти. Горит на костре?
— Так в кого я могу воплотиться? — спросил он, отведя взгляд.
Переиграть Смерть — такого вызова ему судьба еще не бросала. Но ведь ради чего-то он провел столько лет на троне? Рыжий наверняка ждет от него подвоха... Каэрдвен отвернулся.
— Мне никак не помочь ей?
— Нет, — неохотно подтвердил рыжий. — Мне жаль.
Кэр чувствовал — он искренен. По крайней мере, его Смерть была живой и настоящей — не в этом ли самая обидная шутка судьбы? Мысль посетила — и ушла без следа. Огромные расширившиеся глаза... Если б не печаль в них — он б ощущал себя совершенно счастливым.
— Хорошо. Покажи еще раз, в кого я могу воплотиться...
И снова круговорот образов и лиц... Пока рыжий показывал их все ему в третий раз, Император мысленно тянулся к катиру. Тот, что был с ним, и тот, что оставался рядом с его телом там, были единым целым. Зверек был почти мертв. Но он просил у него совсем немногого, и, жалобно курлыкнув что-то, катир послушался. Поднял головку, посмотрел там, далеко, на корчащуюся в огне фигурку, и... связывающие Вириэль с кем-то линии вспыхнули перед Каэрдвеном лишь на миг. Золото, серебро, чернь, багрянец, синева... На выбор у него времени не было. Он метнулся вперед, закачивая энергию, обращая экран в портал, пронесся сквозь горящую жену (уже вдову), сумев забрать ее боль, и ринулся вдаль по самой яркой из этих нитей.
Все, что он мог — это скользнуть в чье-то сознание, скорчиться в крошечном уголке и уже оттуда, засыпая, растворяясь во власти чужого разума, крикнуть:
'Ей плохо. Ей нужна помощь. Спаси Вириэль'.
Вдалеке злобно выругался рыжий. И все погасло.
Очевидная истина — гореть больно. Истина еще более очевидная — ожоги болят совсем не так, как душа. Не так безысходно. Боль, зашкалив за какой-то необъяснимый уровень, вдруг отступила. Свет клубился вокруг меня, превращая игру безжалостного огня в робкие прикосновения соскучившегося котенка.
Вокруг неистовствовала толпа. Что-то вещал с торжественным видом новый жрец — гул и рычание открытого огня лишали меня удовольствия слушать его речи. Свет был везде. Солнце стояло в зените. Ни облачка на небе.
Я могла попробовать позвать Тьму даже тогда. Но... никого из них бы не стало. Стоит ли моя жизнь сотен жизней? Нет, не так... Стоит ли моя жизнь жизней тех, кого защищал Каэрдвен? Снова не то... Прощу ли я себе пренебрежение его долгом?
Снова не то... Буду ли я уверена, что права?
В тот миг, когда я прислонилась затылком к белому дереву, и почти прикрыла глаза, небо потемнело. Дракон рухнул вниз, схватив в когтистой лапе верхушку столба, и ринулся снова в небо, с усилием взмахнув крыльями, стараясь набрать высоту до того, как вокруг начнут стрелять. У самого помоста женщина вдруг сбросила капюшон. Я вздрогнула, увидев глаза Максины. Та подмигнула, и что-то шепнула, накрывая площадь защитным куполом. Скажет потом — боялась, что дракон может воспользоваться огнем. И лишь хотела защититься. Но этот купол, ее магия, дали уносившему меня дракону несколько секунд, пока он был уязвим, набирая высоту, а немногочисленные стрелы, все же выпущенные в нашу сторону из окон домов, еще в полете сбил Кэмрон. Он сидел на шее дракона, с натянутым луком в руках, и чуть щурился, выбирая новые цели.
'Это неправильные пчелы, они делают неправильный мед'.
Из нашего Винни-Пуха
Глава 28.
После дворца в неуклюжем домишке было тесно и удивительно уютно. Заброшенная сторожка использовалась и до них, и уже давно — найдя ее, они обнаружили заботливо сложенные вязанки дров под полом, там же лежала нехитрая снедь. Мешок картошки, какие-то крупы, тщательно проложенные полынью, лук, скукожившиеся от времени яблоки. Ничего особенного, не сравнить с творениями дворцовых, да и даже личных, кулинаров, но Лис наслаждался.
Комнатка была одна, и маленькая. Тамбур — совсем крошечный, зайти да вещи повесить. Не смотря на ворчание Эстебана, Лис радовался, с удовольствием таскал от колодца полные ведра воды, чистил картошку и лук. А когда дракон, сходив на охоту, вернулся, вручил трех зайцев, и довольно уселся на лавку, все и вовсе стало замечательно. Не сказать, чтобы Лис не умел готовить. Но хищник был сильнее в после Эроха, а любимое занятие частенько повышает настроение, так что мэйн не жалел о свершенном.
Он ошкурил зайцев, разделал, покрошил мясо в котелок, добавил картошки и лука, специй из узкой ржавой банки. Стал деревянной ложкой мешать получившееся варево, искоса поглядывая на дракона.
— Вот не ожидал, — сказал, наконец.
Можно было промолчать. В его мире вообще лучше было молчать, чем говорить — слишком много смыслов скрывалось в каждом случайном слове, даже взгляде. А что говорить о неслучайных! Однако сейчас он считал свое любопытство оправданным. Тому много было причин, и прежде всех — удивление.
— Вот уж не ждал, что ты поможешь, — признался Лис, глядя на медленно вскипающее рагу.
