— Ничего я не делал. Я вообще ничего не успел. Ты же знаешь. Но этот Свар? Кто это?
— Вопрос не ко мне. Я просидел на острове девять лет, по словам того же Свара. Мне и так одиночество остофигело, что любая живая душа для меня была подобна свежему воздуху для задыхающегося. Ты когда-нибудь испытывал такое? Пытался задушить самого себя шарфом? Чтоб потерять сознание минуты на три? Мне трудно тебе объяснить этот эффект.
— Но каких девять лет?! — Воскликнул я. — Ты в коме пробыл совсем ничего. Двое суток. Те семеро, другое дело. Но ты!
— Это не я сказал про девять лет. — Нахмурился Ваха. — Это Свар мне сказал про легенду семерых и время их отсутствия.
— Ты совсем меня запутал. Игра-то не просто простенькая, она сверхпростенькая. В ней ничего не было. Даже того города, в котором ты жил. Я уже всё выяснил у своих ребят. Острова были, но были они голые, пустые. Да и было этих островов всего три. Они даже город не успели в устье реки создать, когда я запретил вносить изменения. Деревни вообще только в проекте были. Так что и материка как такового не было. Кусок суши с джунглями, как говорил Олег, и тех не было. Только в проекте, да и то до конца не прорисованные. Не успели.
— Не знаю. Это твоя проблема разбираться со всем, что натворил. Свою задачу я выполнил. Люди вернулись в реал. Все живы, все здоровы, все счастливы. Ко мне претензии есть?
— Да какие там претензии?! Благодарю за помощь. Если б не ты, то сидеть бы мне в каталажке лет двадцать пять без права переписки.
— Сейчас нет таких законов. — Сказал Ваха, поднимаясь. — Ну, я пошёл?
— Ваха, — остановил я друга. — Неужели тебе не интересно разобраться со всем этим?
— Мне хватило того, что я уже узнал и пережил. Благодарю покорно. Но я лучше в реале поживу. Здесь и девочки красивые, и вино настоящее.
— Выходит для тебя весь смысл жизни только в вине и девочках?
— А ты сам попробуй. — Обозлился мой друг. — На собственной шкуре. Может тогда поймёшь.
И он решительно зашагал прочь на улицу с дымящими не выгоревшей до конца соляркой, жутко воняющими грузовиками; с толпами курящих всякую дрянь малограмотных подростков; с усталыми лицами пожилых людей не понимающих как они здесь оказались, выпав из того спокойного мира, где они не опасались ни за свою жизнь, ни за жизнь своих детей, где каждый следующий день не вызывал опасений за будущее; с миллионами одуревших от поисков заработка людей среднего возраста, забывших, что такое нормальная жизнь и семичасовой рабочий день; с оскаленными мордами нацистов, орущих на непонятном языке под названием суржик, убивающих любого только лишь за то, что разговаривает не на их языке, которого они сами не знают, а на своём, родном; даже не за то, что думают, за то, что помнят кто они и какого рода; к девочкам, торгующим своим телом только для того, чтобы иметь красивые, кружевные трусики из Европы; к мальчишкам, забывшим что такое мужчина, весело превращаясь в заднеприводных; в мир, катящийся в бездну под названием Содом и Гоморра.
Я же остался сидеть, тупо уставившись в его удаляющуся прямую спину, при этом в висках войлочными молоточками старого, разбитого и в дрызг расстроенного пианино, стучали строчки чьей-то песни:
"И ты уйдёшь в туманность лет,
А я останусь с верой в чудо.
Злорадно щурясь будет вслед
Смотреть предавший нас Иуда".
Да. И мне придётся выйти в этот мир. Но не для того, чтобы прожигать жизнь в поисках печенюшек из-за океана. Я то же хочу жить, а не существовать, как пела одна известная певица. Только при этом я не хочу разрушать. Я хочу созидать. Я хочу понять, что для этого надо? И может полдень двадцать второго века — это не страх господен, а дар?!
2 февраля 2021 г. Вторник
Одесса
