— Лады, хоть одно подходящее имя теперь известно и мне, а то Волхв, Отшельник, Долгоживущий, ведун.
— Так всё-таки, ты рассказывал мне именно о нем. Я догадывался, но абсолютной уверенности у меня не было. Ну, жизнь, ну, судьба!
— Чанди, ты, что, стал верить в судьбу? — подал голос Арий. — Что-то раньше я не замечал в тебе пороков фатализма.
— Милый друг, сейчас я готов верить во что угодно! После всего того, что мне пришлось испытать и увидеть, после таких неожиданных поворотов в жизни и радостных встреч, я уже и не знаю, цепь ли случайностей или судьба привела меня сюда, и позволила ещё раз встретиться с тобой?
— Вот, — показал на меня ведун, — твоя судьба. Этот Идущий стал для многих уже и случайностью, и судьбой, и палачом, и спасителем. Рассказывал он тебе, что ему уготовано?
— Да, у нас было время поговорить и понять друг друга. Кстати, он чем-то напомнил мне тебя, того, которого я звал Арием.
— Да-а? — с сомнением и иронией протянул Отшельник. — Ну, может быть, может быть. Только заметь, нам с тобой уже тогда исполнилось в пять раз больше годков, чем ему сейчас. Что же будет, когда минуют века?
— Я знаю одно, Никита уже сейчас превосходит нас с тобой, почти во всем, во всяком случае, меня, — поправился Чандраванди.
Слегка кивнув, как бы соглашаясь с самим собой и другом, Волхв озорно посмотрел на всех и сказал:
— Но пока и мы кое-что могём подсказать, да и подмогнуть, а?
Все согласно и радостно рассмеялись.
Как же в эту минуту мне хотелось обнять и ведуна, и Чанди, и Мстислава с Вольгой, и, вышедших на радостные вопли старых друзей, Птаха и Ратибора.
— Ну, уж, дудки, — окончательно решил я тогда, — не дам я себя превратить в Черного Волота, чего бы это мне ни стоило.
И встретился с пронзительным взглядом Волхва:
— Вот и ладушки! — раздался у меня в мозгу его голос.
— Ладушки? А Владимир? — вопросом ответил я, но Отшельник промолчал.
Радостно гудящей толпой мы все вывалились с постоялого двора и направились в трактир, корчму или кабак, который, по словам Ария, был наилучшим в Новогороде. Я попросил Ратибора сходить за четырьмя братьями. Арий ему довольно обстоятельно и подробно рассказал, где найти заведение под названием 'Чучундра'. После этого парень рванул на соседний постоялый двор, а мы, оставшиеся, направились прямиком в питейную избу.
Чтобы дойти до 'Чучундры', нам понадобилось минут пятнадцать. Волхва здесь 'хорошо знали', поэтому, наверно, мгновенно принесли длинный стол с лавками и, не спрашивая 'чего изволите?', начали выставлять мёды, квасы, пиво и всевозможные вкусности. Не прошло и десяти минут, а весь стол был заставлен кувшинами, плошками, мисками. Правда, горячего не принесли, но чувствовалось, что ждут только знака, чтобы смести все холодные закуски и заставить весь стол горячей кашей, вареным и жареным мясом животных и птицы.
Но мы не спешили приступать к трапезе в ожидании ещё пятерых наших сотоварищей. Те не заставили себя долго ждать. Пришедшие, как я понял, были уже поставлены Ратибором в известность, по какому поводу пир горой.
Всё шло хорошо до смены блюд с холодных закусок на горячие. Застолье длилось уже около двух часов. Пьяных не было, но хмель кое-кому уже ударил в голову. И вдруг, как это обычно бывает, внутрь ввалилась ватага крепких мужиков, человек десять, давно немытых, небритых и нечесаных.
С первого взгляда я признал в них нурманов, которые в большом количестве шатались по городу. Моё шестое чувство сразу предостерегло:
— Будут нарываться на драку!
Я сразу же быстро взглянул на Волхва, который, уловив моё беспокойство, сделал мне знак:
— Не суетись!
Я сразу же велел передать по кругу:
— Спокойно!
В общем-то, никто и не нуждался в моей подсказке, все и так поняли, что надо постараться миновать стычки, потому что нурмане здесь могли быть только из дружины Владимира.
Но, как оказалось, нурмане тоже понимали это, правда, несколько по-иному. Они считали, что имеют право безнаказанно глумиться над каждым, кто им не понравится. А не понравились им за нашим столом двое: я и Чандраванди.
Половина посетителей из осторожности быстренько покинула заведение, не желая оказаться жертвой разгулявшихся викингов.
Начали они не сразу и не 'в лоб', а подыскивали причину для ссоры. То, что нас было столько же, и все не 'хилого десятка', их не смутило, наоборот, ещё больше раззадорило. Да и со всеми нами они драться не собирались. Викинги долго советовались, кто из них затеет ссору со мной, а кто с Чандраванди. Их голоса были хорошо слышны, а язык понятен.
Наконец, роли были распределены. Мне доставался ражий детина с пронзительно голубыми глазами и белыми, как лунь, патлами. В нем присутствовало что-то загадочное, какое-то отклонение от нормы, но не более. А на индийца нацелился рыжий бугай с 'рыбьим' взглядом. Я сразу признал в нем опытного и безжалостного бойца. Рыжий был опасен.
После принятого решения, нурмане начали приводить план в исполнение. Рыжий и Белесый сидели чуть-ли не на разных концах стола, однако именно они начали громко разговаривать меж собой, обсуждая меня и Чандраванди. Если голубоглазый почти кричал, что презирает ромеев за их трусость и подлость и, брызгая слюной утверждал, что среди ромеев он не встречал настоящих мужчин и воинов, то рыжий, в ответ, так же громко заявлял, поглядывая на Чандраванди, что ненавидит чернявую кожу и, что была б его воля, он вешал бы всех черных и цветных на деревьях, как собак. В желании оскорбить, они доходили до таких эпитетов, что даже во мне стала закипать кровь. На своих ребят мне было больно смотреть, особенно на четверку братьев и Ратибора. Очень хорошо держались Мстислав с Вольгой. А вот Птах с нескрываемым интересом вслушивался в слова викингов.
И только два человека за нашим столом сидели и улыбались друг другу. Ругань и оскорбления нурманов казались им песней, боевой трубой их прошлых лет, когда они за такие и менее резкие слова, размазывали по стенки всякого, кто их произносил.
— Чтой-то вы ребятушки приуныли, — громко произнес Арий. — А не пора ли развлечься? Никита, не хочешь ли ты преподать урок вежливости голубоглазому детине, который во всеуслышание срамит твой народ, а, следовательно, тебя? А ты, Чанди, не желаешь ли вспомнить молодые годы, когда тебе таких, как этот рыжий самец, хватало на один плевок.
— Хочу, Арий, ох, хочу! Ты помнишь, я резал десятками, как свиней, особенно рыжих викингов. Ты помнишь, что я очень не люблю рыжих? — хитро поглядывая на рыжего Волхва, ответил Чандраванди.
— А, что решил ты, Никита? — вновь подзадорил меня Арий.
— Мне трудно на что-то решиться, Отшельник. Ты прекрасно знаешь, что женщины время от времени находят для нас мужчин очень обидные слова, но разве можно на их ругань обращать внимание? Особенно, на голубоглазых.
Наш стол взорвался торжествующими криками, а викинги взревели от досады и возмущения. Белесый вскричал, что такое оскорбление смывается только кровью!
— Правильно, — добавил я громко, — женщинам иногда удается смывать своей кровью семя, точно заброшенное им в лоно.
Взрыв смеха смешался со взрывом ярости, и Белесый кинулся на меня с кулаками. Но, шалишь, парниша!
Я приложил его так, что он отлетел вновь к своему столу, но уже обеспамятевшим. Правда, его беспамятство, к моему удивлению, длилось недолго. Я ожидал, что вырубил его не меньше, чем на пятнадцать минут, а он пришел в себя через минуту. Но я не обратил внимания на такую мелочь, мало ли бойцов, которые классно держат удар.
Голубоглазый поднялся. Нет, поднялся уже не голубоглазый человек, поднялся желтоглазый зверь, в котором клокотала ярость и безумие схватки не на жизнь, а на смерть. Это поняли все, и нурмане, и Арий с Чандраванди, и братаны, и мои ребята.
— Олаф, — крикнул Рыжий викинг, — разорви этого ромея. Он недостоин жить.
— Убей его, Олаф! — закричали и остальные нурмане.
— Берсерк, Волк, — прошептал громко Волхв. — Осторожней, Никита, это страшный противник.
Я и сам уже понимал, кто передо мной. С берсерками самому мне ещё не приходилось сражаться, но тогда, когда со мной игрался Перун, я видел поединок моего 'кровного брата' с таким же вот бойцом на том злополучном дракаре. Тому берсерку я сумел подкатить под ногу чужую голову, что и решило исход поединка в пользу моего 'друга'. Однако уже тогда мне запомнилось, что даже таких звереющих воев можно побеждать, если, конечно, ты сам не менее искусный поединщик. При всем при этом, необходимо быть очень хладнокровным человеком, с хорошей реакцией и большой физической силой.
Всех этих качеств у меня было с избытком, поэтому жёлтые глаза противника, с сузившимися зрачками, произвели на меня впечатление только в первое мгновение. Когда же берсерк схватился за секиру, я уже знал, что не дам этому зверю, даже коснуться себя.
Были бы мы один на один, без свидетелей, я уже давно бы выбил из него дух и человечий, и волчий. А здесь кругом были люди, поэтому мне приходилось претворяться просто человеком. Поэтому, пространства в трактире уже нехватало, и появилась необходимость выбираться на улицу, потому что внутри помещения я не смог бы долго уклоняться от боя с таким противником. К тому же берсерк, в тесноте трактирного помещения, мог погубить, хоть и немногих, но посторонних и невинных людей, которые сидели за соседними столами и ещё не успели среагировать на взорвавшуюся ситуацию. Нас разделяло пять метров, а до выхода мне хватило бы одного прыжка, но противник угадал, почуял, мои намерения. Я только подумал, а берсерк уже стоял между мной и дверью, причем проделал это так быстро, что моё самомнение в своем превосходстве немного поубавилось.
Пришлось переходить на сверхтемп, который был недоступен даже Волку, но не выдавал во мне сверхчеловека. Поэтому, когда скандинав попытался ткнуть меня концом секиры в подбородок в прямом выпаде, я легко пропустил его оружие мимо своего корпуса, перехватил оружие за обух и рванул его за себя и немного в сторону. Вырвать секиру из рук противника не удалось, зато вместе с ней удалось закинуть себе за спину и берсерка. Путь к двери был расчищен, чем я неприминул воспользоваться, не ожидая, пока нурман рубанет с разворота. За спиной, действительно, послышался свист рассекаемого воздуха, но я уже находился вне досягаемости. В дверях я обернулся и поманил Олафа за собой. В ответ раздался рев ярости.
Выскочив на улицу, я быстро оценил место предстоящего поединка. Перед трактиром располагалась довольно ровная и просторная площадка, на которой можно было легко маневрировать. Для начала я переместился к её центру, понимая, что теперь-то смогу укротить эту скандинавскую зверюгу голыми руками. Нурман, выбив дверь, появился передо мной через секунду и сразу же начал разить. Несмотря на своё превосходство, мне пришлось применить весь свой технический арсенал приемов и уверток, избегая его секиры. Его волчья реакция оказалась настолько хороша, что я опережал его, буквально на доли секунды. Секирой мой противник тоже владел мастерски, а нечеловеческую силу и выносливость ему придавало его нынешнее состояние.
Прибавлять сверхтемпа не хотелось, потому что ещё чуть-чуть, и я размазался бы в воздухе, что сразу же бросилось в глаза, вывалившимся из кабака, приятелям-скандинавам. Они тут же заявили бы, что в поединке я воспользовался колдовством, что каралось смертью во всем средневековом мире Европы. Поэтому мне приходилось ещё следить и за самим собой, чтобы удержаться на грани мастерство-колдовство.
Наш бой затягивался, я чувствовал это, но придумать что-либо не успевал, успевал только уворачиваться. Правда, я совсем не устал, даже не вспотел, но и противник не выказывал усталости, продолжая размахивать 'топором' у меня перед носом.
Так не хотелось обнажать оружие, но иного выхода я не видел, пока... Пока сам берсерк не подсказал мне такую возможность. Совершенно случайно, по наитию, я несколько раз проделал один и тот же кувырок в сторону, уходя от его рассекающих горизонтальных ударов. И при каждом промахе нурмана немного докручивало по инерции в сторону. Поначалу я не среагировал на его ошибку, но, когда это повторилось вновь, ко мне пришло озарение. Я стал творить бой.
Со стороны казалось, что берсерк дожимает меня, что ещё немного усилий с его стороны, чуть точнее, чуть быстрее удар секирой, и бой закончится. И он, действительно, закончился, но несколько неожиданно для приятелей моего противника, потому что я наконец-то добился желаемого, вывел берсерка на тот самый горизонтальный удар. Только вместо кувырка в сторону провёл кувырок вперед с выбросом прямой ноги, которая попала нурману прямёхонько в пах. Поскольку бой шёл в высоком темпе, соответственно, и удар прошёл сильный, отчего мой противник моментально загнулся и упал. У всех кобелей — одна слабость! Наверное, у него была разбита мошонка, возможно и кое-что ещё. Я не исключал и летального исхода...
Похоже, мои опасения разделял и Арий, который прекрасно понял, что случилось. Одним прыжком он подскочил к скрюченному на земле Олафу, наложил на его голову свои руки и замер. До нурманов, наконец, стало доходить, что с их коллегой случилась беда. Злобно поглядывая на меня, они не двигались с места, ожидая, чем закончится волхование ведуна. Прошло минуты две, прежде чем тело Олафа стало распрямляться и расслабляться, но Арий все ещё пребывал в трансе, перекачивая целебную энергию в моего бывшего противника. Прошло ещё несколько минут, прежде чем оба зашевелились. Правда, Олаф остался лежать, а поднялся только Волхв и сказал:
— Можете забирать его, но несите на руках и в течение этого дня и ночи прикладывайте к ушибленному месту тряпицы, смоченные в ледяной родниковой воде. К сожалению, сейчас не зима, льда вы нигде не сыщите. Да меняйте почаще тряпицы, а то ваш товарищ на всю жизнь останется калекой.
Медленно и осторожно притихшие друзья Олафа подняли его на руки и унесли. Только Рыжий нурман оглянулся на меня и указал пальцем.
— Этот не преминет пожаловаться Владимиру, придется платить виру за Олафа, — высказался Мстислав.
— Обязательно пожалуется, — подтвердил его слова Арий, — только виру платить не придется. Никита не убил его, даже не так сильно покалечил, им даже мстить не за кого.
— Ну, отмстить-то они никогда не откажутся, не такой народ, — возразил Чандраванди, — только они не до конца понимают, с кем связались. Впрочем, это их проблемы. Ну, что, пойдем продолжать веселье?
— Нет, достаточно повеселились, — отрезал Арий, — сегодня уже ничего не произойдет, а завтра Никите предстоит держать ответ перед князем. Поэтому тебе не след оставаться в городе, а лучше переберись к себе на дракар, где тебя никто не достанет.
— Меня и так никто не достанет, ни нурмане, ни князь.
— Если не боишься за себя, побереги ребят, они-то у тебя ещё уязвимы. Потому как поутру на постоялый двор, где ты остановился, придут за тобой, чтобы отвести на княжеский суд. А ежели ты не подчинишься, попытаются применить силу. И, что тогда случится? Новое побоище? Вот тогда-то, точно, тебе придется поспешно убираться из Новогорода. К тому же по Правде ты будешь неправ. А вот если за тобой придут на корабль, и ты пообещаешь, что сам со свидетелями явишься на суд Владимира, стражникам останется только развернуться и уйти, не солоно хлебавши. Потому что, вступив на твой дракар, уже они нарушат Правду. Понятно?
