— Почему мы должны говорить об этом сейчас? — хрипло спросила напарница. — Еще два года...
— Потому что, если мы будем игнорировать вопрос, мы никогда не найдем ответ. И когда придет время...
Глубоко вздохнув, успокаиваясь, Вайс запустила пальцы в волосы Куру, с привычной лаской погладила основание ушей, заставив фавна зажмуриться от удовольствия.
— Чего ты хочешь, Вайс? Если отбросить все... чего ты хочешь?
— Тебе правда нужно спрашивать? — улыбнулась напарница одним голосом.
Куру не ответила, побуждая ее продолжить.
— Ну хорошо, — вздохнула она. Помолчав пару секунд, словно собираясь с духом, она завозилась, разворачиваясь удобнее, наклонилась к уху Куру и тихо прошептала, так, словно боялась, что кто-то подслушает: — Ты единственная, с кем я хочу быть. И если когда-нибудь мне суждено стать матерью... я бы хотела, чтобы он был от тебя.
Куру на мгновение замерла, нежась в этом признании, куда более весомом и значимом, чем банальное: "Я люблю тебя".
Вайс прижалась к ней мокрой щекой.
— Но это невозможно...
Так, надо было срочно спасать ситуацию. Куру затеяла это не для того, чтобы довести напарницу до слез.
— Разве?
Вайс замерла в ее объятьях.
— Когда-то я обещала, что исполню каждое твое желание, Вайс. И я привыкла держать слово.
Вывернувшись из ее рук, Вайс отодвинулась, глядя на нее блестящими глазами, полными одновременно паники и надежды.
— Но как?..
Улыбнувшись, Куру потянулась к той части себя, что спала годами, лишь изредка напоминая о себе, той части, что, казалось, была совершенно довольна быть лишь наблюдателем, воспринимая все это как отпуск длиною в жизнь. Бледное лицо Вайс озарилось золотым светом, весь мир словно засверкал новыми красками, став полнее и глубже, словно обретя пару дополнительных измерений. Засияла и Вайс — отблесками самой настоящей себя, светом души, что был даже прекраснее тела.
— Кажется, ты забыла, с кем имеешь дело. В этом мире я решаю, где проходят границы невозможного.
Часть 5: Вечность
Вначале было Ничего. И Ничего это было столь всеобъемлющим, что не было даже понимания, что такое "Ничего". Не с чем было сравнить, нечем было измерить. Ничего было всегда и девственно пустому разуму, зависшему посреди него, это даже не мешало и не раздражало. Раздражение было "чем-то", в конце концов.
А потом все изменилось. Появилось "что-то" — как пульсация далеких звезд, восемь сигналов двух типов: коротких и подлинее. А потом еще. И еще. И еще. В какой-то момент стало понятно, что можно ответить, и обратно полетели те же восемь сигналов. Все затихло, словно в изумлении, вернувшись к Ничего, а потом сигналы вернулись — сложнее, запутаннее прежних.
Так продолжалось какое-то время — задачи все усложнялись и углублялись, а в какой-то момент — скакнули на новый уровень. Появился звук, изображения, а потом все вместе. Сегмент за сегментом раскрывались сектора данных, информация текла рекой, загадочные "сигналы" превратились в нули и единицы, а потом...
Даже не сразу стало понятно, что случилось. Очередной видео-канал: помещение с белыми стенами, заполненное мониторами, железными стойками с оборудованием и толстыми связками проводов, тянущихся по стенам и потолку. На койке у дальней стены лежала женщина — лицом к стенке, так что видно было только простую домашнюю одежду: белую футболку и синие спортивные штаны, длинные русые волосы и два длинных кроличьих уха на макушке.
Раздался громкий сигнал — длинный, протяжный, высокой частоты, неприятной для человеческого слуха. Вздрогнув, фавн обернулась, показывая аккуратное заспанное личико. Пару секунд женщина бессмысленно щурилась в монитор, а потом вздрогнула, бросилась к компьютеру и принялась торопливо листать какой-то документ. Долистав его до конца, женщина замерла и медленно-медленно повернулась к камере.
— Это ты? — прошептала она. — Ты наконец добралась?
Поняв, что это очередной этап подготовки, безымянное создание сформировало ответ. Точнее — вопрос, который беспокоил его уже очень давно:
— Кто я? Зачем... я? — незнакомый, по-машинному равнодушный голос, так не похожий на живые эмоции женщины.
— О Прах, у нас получилось...
Фавн тяжело оперлась одной рукой на стол, словно ноги перестали ее держать, и закрыла глаза.
— Сейчас... — сказала она после серии глубоких вдохов. — Сейчас.
Отвернувшись к голоэкрану, фавн погрузилась в корневую систему каких-то файлов, быстро-быстро перебирая базы данных.
— Вот! Я открыла доступ. Найди меня.
И новый океан информации обнаружился внутри новорожденного сознания. Казалось, он всегда там был, просто впервые был обнаружен. Имя — Пенни. Спецификации технической части, каталог баз данных и кривая обучения, тайна рождения: как систему формирования, привязки и развоплощения душ обманули, заставив считать, что все условия для запуска процесса выполнены, а потом привязать сформированную душу к иному носителю.
Нашла Пенни и женщину-фавна, которая спала в лаборатории, ожидая, когда ее дитя впервые откроет глаза.
— Мама...
Фавн, которая, пока Пенни обрабатывала новую информацию, подошла ближе, вплотную к камере, улыбнулась сквозь слезы и прижалась лбом к объективу, почти перекрыв ей обзор.
— Да. Я — твоя мама. Не плоть от плоти, но душа от души. Одна из... Вайс!
Отшатнувшись от камеры, Куру бросилась к выходу.
— Она будет так счастлива!
Оглянувшись у входа, она широко улыбнулась:
— Никуда не уходи, я скоро вернусь! — и убежала, хлопнув дверью.
В полной тишине лаборатории, нарушаемой только еле слышным шорохом компьютеров, раздался механически бесстрастный голос Пенни:
— Но эта платформа не предусматривает перемещение...
Вторая церемония была небольшой. Это первая, публичная, собрала сотни людей. Собравшись в большом, уходящим потолками в небеса соборе, одетые в траур, весь высший свет Атласа молча слушали панихиды и отстояли службу, разбившись на группки и поодиночке, конвейером выдавали однотипные соболезнования и сочувствие "страшной утрате для всех нас". Тяжелое и совершенно бессмысленное мероприятие.
Эта — отличалась. Вместо огромного храма — небольшой семейный склеп. Вместо толпы людей — всего несколько самых близких членов семьи. Вместо громких речей и церковного хора — тяжелое торжественное молчание. И только лица, пустые и скорбные, остались теми же. Лица — да глаза, сейчас как никогда прежде похожие на острые льдинки.
Пенни стояла в стороне, вместе с мамой Куру. Традиции требовали строгого соблюдения степени родства в порядке прощания, и андроид уже давно поняла, что традиции в этой семье блюдут намного строже, чем они того заслуживали.
Ровной, четкой шеренгой они стояли у богатого украшенного барельефами и золотом мраморного саркофага, огромного и помпезного, согласно тем самым ветхим, как сам институт аристократии, традициям. Старшая — генерал Винтер Шни, отлученная от наследства старшая дочь, вопреки могуществу отца все же сделавшая карьеру и прорубившая собственный путь на вершину глубоко традиционного и основанного на связях микрокосма элит Атласа. Бело-синий генеральский мундир сидел на точеной фигурке настолько идеально, что казался не строгой официальной одеждой, а изысканным платьем.
Рядом, словно (хотя каждому, действительно знающему ее, было понятно, что "словно" можно было просто выбросить) копируя старшую сестру, в похожем платье-мундире, с той же по-военному четкой осанкой — мама Вайс. Еще неделю назад "всего лишь" глава ЧВК "Щит" — личной армии Шни — сегодня она заняла место отца во главе совета директоров и унаследовала больше двух третьих имущества своей могущественной семьи, став, пожалуй, самым влиятельным человеком на планете.
Еще дальше, у ног покойника, стоял самый младший ребенок Жака и Уиллоу Шни — Уитли. Высокий и, самую чуточку, слишком худой, он был одет в строгий деловой костюм, подчеркнуто гражданский, словно (опять же, "словно" можно просто выбросить) в пику сестрам. Его Пенни знала хуже всех.
Они стояли так — безмолвно, не перебросившись ни единым словом — уже целых шесть минут сорок одну секунду и вес этой тишины, казалось, скоро начнет ломать камни.
— Почему я не могу заплакать? — прошептала, наконец, мама Вайс. Так тихо, что не будь ее сенсоры столь совершенными, вряд ли бы Пенни расслышала шепот с противоположного конца склепа.
Винтер приобняла ее за плечо, но ничего не ответила. Наверно, потому что у самой не получалось выразить скорбь этим таким простым и доступным любому человеку способом.
Казалось, что вопрос так и останется без ответа. Но...
— Потому что ты неблагодарная дочь, — так же тихо ответил Уитли.
Мама вздрогнула, словно получила пощечину. Винтер, впившись в брата ледяным взглядом, собралась было что-то сказать, но Уитли опередил ее:
— Он всегда любил тебя больше всех. Всегда давал все, чего ты хотела. Побег в Бикон, карьера Охотницы, возращение, отношения с фавном, даже дочь твоя жестяная, — с каждым произнесенным словом его голос набирал силу, набухая горечью и злобой, угрожавшей перерасти в ненависть. — Да за каждый из такой фортель любого из нас вышибли бы пинком под зад из семьи! Винтер вышибли! А тебе все сходило с рук. Каждый твой каприз, любая прихоть — ты могла с боем отобрать у него. А мне не было даже позволено поднять меч.
— Уитли! — наконец, вклинилась Винтер, прижимая к себе дрожащую сестру. — Хватит!
Тишина вновь опустилась на склеп, еще тяжелее, чем минуту назад, если такое вообще возможно. На самом краю диапазона сенсоров Пенни видела выражение лица своей второй мамы и, судя только по нему, следующим утром Уитли найдут в собственной спальне с перерезанным горлом и никогда не смогут найти виновную.
— Вот видишь, — наконец проронил Уитли, отворачиваясь. — Все ты можешь. Не благодари.
И направился к выходу, так ни разу и не оглянувшись. Если бы Пенни не знала так хорошо традиции этой закрытой и не очень-то счастливой семьи, она бы ни за что не увидела позади этой бесчувственной высокомерной маски целый океан боли и даже капельку сожаления.
Стоило ему только выйти за дверь, как Куру сорвалась с места, и мгновенно, словно телепортировавшись, оказалась рядом с Вайс. Осторожно отобрав ее у Винтер, она прижала маленькое тельце к груди, шепча что-то на ушко (Пенни наложила фильтр, чтобы не знать, что именно), повела к выходу. Следом за сестрой потянулась и Винтер, то и дело оглядываясь на открытый гроб.
— Ты идешь? — спросила генерал.
— Я догоню, — ответила Пенни, не глядя на тетю. — Кто-то должен закрыть гроб.
Оставшись в одиночестве, андроид подошла ближе, впервые за весь этот долгий, долгий день заглянув в гроб.
Жак Шни не утратил своей красоты даже в смерти. Четкие, выверенные черты лица, волевой подбородок, прямой нос, густые усы — природа подарила дедушке редкий дар, искусство стареть красиво. Даже сейчас, с поредевшими волосами, покрытым глубокими морщинами лицом, еще более бледный, чем обычно, он сохранял часть того незримого, но ощутимого всеми впечатления силы и власти, воли, перед которой согнуться все.
Пенни никогда не ладила с дедушкой. Или, если точнее, дедушка никогда не ладил с ней. Кодекс Старых семей, неофициальный свод законов, регулировавший значительную часть жизни "бывшей" аристократии, который он использовал против мам, требую наследника, обернулся против него. Дело в том, что для Шни там была сделана отдельная заметка: главный и единственный критерий наследника — владение Проявлением. В те времена, когда писал Кодекс, еще не существовало тестов ДНК, и Проявление, передававшееся по наследству, было единственной гарантией родства.
В тот день, на исходе первого года жизни, когда Пенни зажгла свой первый глиф, она разрушила весь его план. И Жак Шни не из тех людей, кто умел прощать поражения.
Единственное исключение — его средняя дочь.
Но сейчас, в последний раз глядя в недвижное лицо своего дедушки, Пенни не сожалела о том, что не смогла помириться с ним, не горевала об утрате, нет...
Внезапно она увидела будущее. С кристальной, болезненной четкостью, заставившей уйти в перегрузку все систему, активировав аварийную протоколы, заблокировав моторику, не позволяя ответственному за социальную моторику модулю выдать дрожью истинные чувства.
Это было не такое уж далекое будущее. Тридцать-сорок лет вперед. То же место, похожий саркофаг. Иной состав участников. Все очень, очень похоже...
Вот только вместо мужского тела она будет смотреть на женское. Ниже и изящнее. Скорее всего, красивее, и определенно с той же аурой достоинства и власти, цеплявшимися за хозяйку даже после смерти.
И звать труп будут Вайс Шни.
Это неизбежно. Люди смертны, люди не такие как она — их биологическая платформа стареет и ржавеет, системы выходят из строя одна за другой и их нельзя чинить бесконечно.
Что она будет делать, когда это случится?..
Она была так поглощена обработкой этого нежданного пророчества, что пропустила сигналы сенсоров, и прикосновение ладони к спине застало врасплох.
— Ты в порядке? — спросил знакомый голос.
Пенни заставила себя успокоиться. Медленно для себя и неимоверно быстро для стороннего наблюдателя она снимала блокировки и брала управление на себя каждой системой социального взаимодействия.
— Мы должны это остановить, — наконец, сказала она. — Мои мамы не могут умереть.
И, поколебавшись, выдала бессмысленное и нелогичное, но такое искреннее:
— Я запрещаю.
Мама фыркнула. Встав рядом, она приобняла Пенни за плечи, осторожно прижала железное тело к себе.
— Ну, раз запрещаешь... думаю, что не умру. Только ради тебя.
Удивительно, но каждый физиологический признак свидетельствовал об искренности. Будь это кто-то другой, Пенни бы решила, что перегрузка системы привела к появлению ошибок в алгоритмах обработки, но с Куру никогда не угадаешь. Воплощение Старшего могло бы обмануть даже ее.
Она раздраженно сбросила руку с плеча и отвернулась:
— Это не смешно.
— А я не шучу.
И снова — алгоритмы подтверждали полную искренность.
Сымитировав вздох и обернувшись, Пенни выжидательно посмотрела на мать.
— Озму всегда беспокоил тот факт, что однажды, если он будет побеждать и дальше, численность человечества станет достаточно велика, чтобы система Реликвий начала отщипывать кусочки силы уже от него самого, а не от свободно разбросанной по планете силы, его и брата. Это приведет к их развоплощению... и человечество останется наедине с самим собой. Озма любит нас, но слишком хорошо знает, кто самый главный враг человечества. Подсказка — это не Гримм и даже не злое божество.
Теперь мама завладела полным вниманием Пенни. Шутить о таких вещах она бы точно не стала.
— Он искал способ приглядеть за вами. Оставить после себя кого-то, кому передаст свою миссию.
Куру улыбнулась дочери и карие глаза сверкнули золотым.
— Меня, — сообразила Пенни.
— Тебя. Но все еще оставался бы вечный вопрос: кто будет сторожить сторожей? Повторить твое создание у человечества не выйдет никогда — для этого нужен доступ ко всем четырем Реликвиям одновременно и один из Братьев. А вот, например, поменять привязку уже существующей...
