— Послушай, Мария, ведь ты не девственница, у тебя когда-то был любовник... а не хочешь ли вспомнить те времена? — голос Хорхе оторвал её от раздумий.
— Вспомнить? В каком смысле?
— В таком... — ответил Хорхе, бросив на неё многозначительный взгляд.
— Но ведь ты говорил, что мне с моими оспинами не стоит рассчитывать на успех у мужчин?
— Вино — чудодейственный напиток. Оно даже самую некрасивую женщину делает вожделенной. Я уже выпил столько, что хочу тебя — я уверен, что и ты тоже.
Лицо девушки запылало от гнева, и она постаралась сказать как можно твёрже:
— Хорхе, я приехала сюда, поклявшись найти способ отомстить за своего любимого! И никогда не дам прикоснуться ко мне кому бы то ни было прежде, чем эта месть свершится! Я искала способа для борьбы, но теперь вижу, что вы мне не помощники.
Хорхе подошёл к ней и обнял её за талию.
— Послушай, Мария, что скорбеть теперь о мёртвом? Пока мы живы, надо предаваться радостям. Ты уже познала вкус любви, так пей же из бокала, пока смерть не отняла его от твоих уст!
С этими словами он начал снимать с неё платье. Заря ещё пыталась сопротивляться:
— Нет, нет, я не хочу, я поклялась, я...
— Оставь стыдливость, церковь всё равно отпустит нам грех.
С ужасом Заря почувствовала, что хотя и старалась пить как можно меньше, от вина она ослабела настолько, что не может сопротивляться, а слов пьяный Хорхе как будто не слышал. Он лишь повторял как заведённый: "Ты уже не девушка, тебе нечего терять"... Поваленная навзничь с задранным подолом, она чувствовала, что приближается неизбежное, сейчас он снимет с неё панталоны и...
Наблюдавший за этим Хосе комментировал:
— Как ни крути, а мужчина рядом с женщинами — что лиса в курятнике. Правда, задрав очередной красотке платье, обнаруживаешь именно это, а не что-то большее. Чем-то это похоже на давние уроки геометрии — две прямые пересекаются в одной точке.
И в этот момент дверь внезапно открылась и вошла квартирная хозяйка. Мигом протрезвев, Заря ужасно смутилась. Хотя Хорхе так и не успел выполнить то, что намеревался, но что подумает пожилая благовоспитанная сеньора, увидев, что девушка позволила постороннему мужчине задрать ей юбку? Хорхе же был не столько смущён, сколько раздосадован неудачей.
— Как вы смеете... — начал он, застёгивая штаны.
— А вот и смею! — ответила хозяйка. — Хотя я вижу, что не вовремя. Однако это моя квартира, и потому я имею право являться сюда, когда захочу, тем более что моя жиличка мне вчера забыла заплатить.
Заря вспомнила, что вчера действительно истёк срок платежа, хотя задержка оплаты на несколько дней была здесь в порядке вещей. Но то ли у её хозяйки характер был чересчур въедливый, то ли ей срочно деньги понадобились, но так или иначе, к счастью для Зари, хозяйка решила нагрянуть к ней именно в этот момент, а Заря по тавайтисуйской привычке забыла запереть дверь изнутри.
— Я не виновата... — ответила девушка, одёргивая платье, — я не хотела, я сейчас заплачу.
— А с тобой, голубушка, у нас теперь долгий разговор наедине будет, — ответила квартирная хозяйка. Пусть твои кавалеры выметаются, им это слушать ни к чему.
Хосе и Хорхе ушли, первый молча, второй — недовольно ворча. Хозяйка уселась и начала:
— Ты, Мария, видать совсем у меня дурочка. Неужели при клиентах мне платить собиралась? Чтобы они узнали, где у тебя деньги лежат, да сколько их, а потом бы пришли и ограбили?
— Они мне не клиенты, — всхлипнула Заря, — я не думала, что Хорхе ко мне под юбку полезет.
— Как — не думала? А для чего тогда пригласила и вина прикупила?
— Ну, я думала, посидим, поговорим, выпьем немного...
— Ну, недаром о перуанцах как о дурачках слухи ходят. А женщины ваши ещё глупее, видать. Неужели ты не понимаешь, что если мужчина выпьет, ему обязательно баба нужна? А уж если женщина выпьет, то это значит, что она не против того, чтобы ею овладели. А если ты не хотела, то зачем пила? Кто к пьяной женщине прислушиваться будет? Может, ты просто для приличия ломалась?
— Я честная девушка! — с гневом ответила Заря.
— В твоём возрасте все порядочные женщины уже замужем давно и детей нянчат, — отрезала хозяйка.
— Я не виновата, что меня никто не взял.
— Те, кого не взяли, в мантильи кутаются, и вообще за собой следят. А ты чего за собой не следишь?
— А как следить надо?
— Следить, чтобы никто не подумал, что ты с ним переспать не прочь. Особенно таким, как ты, это важно, ты ведь некрасива.
— Я думала, что раз я не красива, то никому не нужна.
— Дура ты, Мария. Да если ты некрасива, то даже самый жалкий мужчинка уверен, что ты ему отдаться готова. Плоть-то ласк и у некрасивых хочет.
Некоторое время Заря ничего не отвечала, только всхлипывала и размазывала слёзы руками по лицу. Было противно и мерзко после случившегося, да и теперь она почему-то в роли виноватой. Это напомнило ей юность, когда она ненароком раздражала ревнивую и обидчивую мать. Та была уверена, что все вокруг обязаны учитывать, что и как способно её душевно ранить, и не раздражать её, а с годами её чувствительность всё возрастала... При этом сама она к душевным ранам Зари никакой щепетильности не испытывала, даже траур по Уайну относить не дала, так что со временем на душе у девушки образовалась мозоль, и в ответ на попрёки матери её уже грызла не вина, а только досада.
Досада грызла её и сейчас, но сначала Заря не понимала точно её источника. Её раздражала не сама читавшая ей мораль пожилая сеньора, нет. Это сама Испания говорила с ней устами сидевшей перед ней старушки. Сама Испания говорила ей, что она не может делать то, что хочет или считает нужным. Раз её никто не взял замуж, то она должна молиться богу — и точка. Если она не признает такую приниженную и жалкую роль добровольно, то ей это наглядно объяснят при помощи насилия, и так уже её почти....
Пожилая сеньора продолжила:
— Вот что, Мария, давай сразу договоримся по-хорошему. Или ты ведёшь себя порядочно и мужчин к себе не водишь. Или ты всё-таки водишь клиентов, я тебе не мешаю, даже кое-кого присоветовать могу, да только цену я тебе подниму сразу втрое.
— Почему — втрое?
— За риск. Упившиеся клиенты могут квартиру поджечь или тебя зарезать, не говоря уже о том, что даже если квартира цела останется, потом её приличным жильцам не сдашь, только опять потаскушкам.
— Я буду вести себя прилично, — ответила Заря, — клянусь.
— Значит так, чтобы ни один мужчина не преступал порога этого дома. Если кого обнаружу — мигом выгоню без разговоров. Мне тут скандалы ни к чему.
— Даже брату Томасу заходить нельзя? — спросила Заря в испуге.
— Ну, для духовных лиц можно сделать исключение. Их мало кто мужчинами считает.
Заря только безнадёжно кивнула в ответ, поняв, что её миссия, по сути, провалена.
Когда квартирная хозяйка ушла, Заря чувствовала себя так, точно её в дерьме вымазали. В том, что хотел сделать Хорхе, не было ни любви, пусть в виде животной страсти, ни даже ненависти, как у Джона Бека, а одно лишь холодное равнодушие. Хорхе даже не был настолько пьян, что не мог удержать себя от насилия, но он не хотел. И не понимал собственно, почему она сама не хотела этого. Ведь она "не невинна". И на репутации её это никак не скажется, всё равно все эмигрантки здесь имеют репутацию "дам полусвета". И невдомёк им, что дело вовсе не репутации, и даже не в том, что Заря боялась подцепить заразу или забеременеть, об этом она в тот момент не думала, нет, она не хотела быть изнасилованной... просто потому что не хотела быть изнасилованной. Но раз она не девушка и не чья-нибудь законная жена, то для многих считалось самом собой разумеющимся, что первый встречный имеет право делать с ней всё что угодно. А Хосе на это равнодушно смотрел и цинично комментировал. Он тоже не слышал её мольбы о помощи. Неужели это и есть та вожделенная свобода, которой им так не хватало в Тавантисуйю?
Ей овладела тупая апатия. Казалось, что впереди у неё ничего нет, какая-то глухая стена. Она как будто даже видела эту стену мысленным взором. Она не напоминала ей стены Родины, где узор из щелей между камнями напоминал ей с детства таинственный лабиринт. Нет, это была именно испанская "муралья", монотонная и серая, тянущаяся в обе стороны в бесконечность. Порой и раньше на неё тяжелой волной накатывала тоска при мысли, что она никогда больше не увидит своей Родины, но теперь ей и вовсе не верилось, что ей Родина вообще где-то существует, а не приснилась. Заря уже успела свыкнуться, что вокруг грязные улицы, по которым бродят неопрятно одетые люди и свиньи, что эти самые свиньи время от времени пожирают оставленных без присмотра детей, что воздух заполняют помойные запахи... И в душах людей так же грязно, но люди привыкли к этой грязи, может, даже не замечали бы её, если бы не обязанность регулярно рассказывать о ней на исповеди, но не для того чтобы очистить душу, а для того чтобы убедиться в собственной мерзости и ничтожности. Здесь эту грязь считают чем-то неизбежным, почти естественным, им почти невозможно поверить, что где-то есть другая жизнь, светлая и чистая. И теперь её как будто припечатали к этой грязи навсегда. Она казалась себе похожей на птицу, раздавленную телегой на мостовой. Жалкое и до ужаса отвратительное зрелище.
Долго потом Заря лежала на своём ложе без сна, не в силах смириться с собственным унижением. Потом ей снились кошмары, будто она бегает от Хосе и Хорхе по каким-то руинам, а они оба стараются поймать её, и при этом что-то доказывают на бегу. Потом она, наконец, оторвавшись от преследователей, чуть внимательнее осмотрелась вокруг и с ужасом поняла, что руины — это всё, что осталось от городов Тавантисуйю, а её страны больше нет....
Несколько дней после этого Заря не выходила из дому, уверяя случайных визитёров, что больна. В конце концов, это было почти правдой. А какое кому дело, что болит поруганная и растоптанная душа? Болезнь — это надёжная отговорка от всех визитёров, точнее, от всех, кроме одного... Брат Томас, узнав о её болезни, тотчас же примчался, чтобы выяснить, насколько это серьёзно.
— Мария, — сказала он, — ответь мне, ты и вправду больна, или это — часть задания? Если вправду, то я могу вызвать лучших докторов...
— Да, я и в самом деле больна, но доктора мне не помогут, — ответила Заря и поведала брату Томасу о своей беде.
— Теперь я не мог показаться среди эмигрантов, и меня всё время гложет страх, что любой встречный может напасть на меня, задрать мне подол и... — Заря всхлипнула, — и даже если никто не набросится. Всё равно меня ужасает мысль, что я в глазах многих прохожих не более чем кусок плоти. От этого же можно сойти с ума...
Монах ужаснулся. "Господи", — взмолился он, — "неужели ты, видя с небес всё, позволяешь твориться таким гнусностям! Говорят, что ты попускаешь зло ради блага, но какое благо может выйти из этого! Говорят, Господи, что человек тебе дороже всех ангелов, но когда жители Содома хотели надругаться над ангелами, то ты испепелил их город за это непотребство, так почему же по отношению к женщинами ты допускаешь подобное скотство? Почему ты позволяешь калечить их души и тела? Неужели все, с кем случается такое несчастье, виновны в твоих глазах?"
Брат Томас говорил это, обращаясь к распятию, висевшему над кроватью Зари (по легенде она должна была изображать из себя ревностную католичку). "Господи", — страстно молился он. — "Я ведь знаю, что Ты тоже страдал, отдав себя на позор и поругание, значит, Ты понимаешь страдания земных людей. Но когда чаша страданий, необходимых для спасения мира, наконец, переполнится? Когда же придёт Твоё Царствие? Прежде я не мог представить себе его на Земле, но теперь, после того как я увидел Тавантисуйю, я понял, что это возможно и сейчас! Господи, ведь ты не допустишь погибели Тавантисуйю или... или я не смогу больше верить в тебя!"
Слушая это, Заря думала о том, сколь противоречив христианский бог, который якобы и всемогущ, и милосерд одновременно. В Тавантисуйю боги никогда не считались всемогущими, и потому не возникало вопроса, почему они допускают зло — значит, просто не могут его предотвратить. Это не отменяет того, что они желают своим подопечным добра. В последнее время, правда, всё большее распространение получала идея, что боги — вовсе не боги, а лишь славные предки, которые на современную жизнь напрямую влиять не могут. Ну, пусть даже и так, в самом деле. Всё равно было непонятно, как христианский бог может даже истязать своих поклонников ради их же собственного блага, и при этом они должны его любить и благодарить за причинённые страдания. Заря подумала о Пушинке — всё бедняжке было ещё хуже, чем ей. И надругались над ней скопом, и ум её едва окончательно не помутился... Но ведь выжила же! И она, Заря, выживет. Что с того, что Хорхе и Хосе видели её ножки в панталонах? Да, стыдно, да, неприятно, но всё-таки самого страшного не случилось. Другое дело, что измыслить ещё какой-то способ приблизиться к тайне заговора она не могла, и в то же время было обидно возвращаться домой с пустыми руками.
На следующий день брат Томас вбежал к ней очень взволнованный. "Послушай, я по своим церковным каналам узнал одну важную вещь: в одной из тюрем находится язычник-метис, точного имени которого никто даже не знает. Поначалу его активно пытали, но он не сломался, потом оставили в покое, он так и прожил много лет в тюрьме. Его не убивают, потому что хотят добиться его крещения, но никак не получается. Здоровье его, однако, в таком состоянии, что долго он протянуть едва ли сможет, но я могу добиться для вас свидания. Хотя внешне охрана строга, но, в конечном счете, всё решается золотом. Если он из людей Инти, то может дать ценные сведения, главное, чтобы он поверил тебе". Разумеется, Заря тут же согласилась, хотя идти в тюрьму даже "на экскурсию" было жутко. Но надо — значит надо.
Умом Заря понимала, что тюрьма должна быть жутким местом, но одно дело — понимать умом, а совсем другое — видеть вживую эти жуткие сырые подземелья, где людей по многу лет гноят заживо. Сердце девушки поневоле сжималось от жалости. Пусть даже некоторые из них, пусть даже многие в чём-то виноваты, но даже злодея, даже закоренелого преступника лучше уж казнить сразу, ну даже и сжечь, если тут не могут выбрать менее живодёрского способа казни, чем гноить тут много лет. Ей говорили, что иные после тюрьмы чуть ли не с радостью идут на костёр, и Заря теперь понимала, почему это так.
Всю техническую часть Томас взял на себя, Заре оставалась только идти, стараясь не наступить в какую-нибудь лужу и не поскользнуться в зловонной жиже. Время от времени раздавался крик, от которого кровь стыла в жилах. Чем были виноваты несчастные, которых так истязали? Может, просто усомнились в Святой Троице? Или в причастии?
Наконец они дошли до нужного места. В первый миг Заре показалось, что они ошиблись, так как лежавший на гнилой соломе был слишком бледен для метиса, и даже в неверном свете факела это было видно. Но ошибки быть не могло, брат Томас всё выполнил точно. Кроме того, Заря заметила старый давно заживший шрам на правом колене. Шрам, который Уайн получил ещё ребёнком, играя с одним из младших братьев. Если бы не этот шрам, Заря бы вряд ли узнала в истерзанном узнике чернокудрого юношу, с которым рассталась почти пять лет назад и о котором порой с тоской вспоминала все эти годы. Даже и теперь она слегка сомневалась, ведь и у кого-то из его товарищей вполне мог быть похожий шрам...
