— Монте-Гуща. Если нет ничего, то даже что-то может оказаться чем-то. Чем мы, в конце концов, хуже Центра Стратегических Исследований, который собрал все подобные штуки на Гитлера...
— Люкципурс. У него много врагов, можно сказать, — у него кроме врагов-то никого и нет. Но его не слишком частые забавы особого рода, и врагов, естественно, создают особых. С тем особым достоинством, что некоторые из них еще живы.
— Инициатор.Вот как? Интере-есно. Это, надо признать, — довольно-таки необычное обстоятельство для обсуждаемой кандидатуры.
— Люкципурс. Он не может иначе. Дело в том, что это входит в систему. Милое чудачество его состоит в пристрастии к девчонкам тринадцати-четырнадцати лет. Нет, это-то, само по себе, как раз по-человечески очень понятно, хотя обычно такими склонностями обладают люди лет на двадцать — двадцать пять постарше. Интересны нюансы. Он не только пользует их сам, но еще и ставит с их участием особливые живые картины. Самый любимый спектакль состоит в том, что девицу ставят в коленно-локтевое положение, и амбал в маске палача занимается с ней анальным сексом...
— Монте-Гуща. Ты, между прочим, давай без лишних подробностей. У нас тут девушки.
— Инициатор.Это кто это тут девушки?
— Каган. Я, например. Только кого это вы назвали "девушкой"?
— Люкципурс. Я продолжу? Так вот, при этом обязательны белые пышные бантики, а сама она должна дрожать и плакать, но тихонько, ни в коем случае не орать. При этом ее отец, — или заменяющее его лицо, если отец не выжил, — гладит ее по головке, успокаивает и целует в заплаканное лицо. Как правило, — этим ограничивается, особого какого-то садизма, вроде бы, — не было. Чего, разумеется, нельзя сказать о других инсценировках.
— Инициатор.И что из этого может следовать?
— Люкципурс. Предупредил же, — не знаю. Знаю только, что, вопреки обыкновению, нынешняя фаворитка держится при нем довольно долго, почти год. Она подкупила его тем, что во время первого представления, как только ей, значит, воткнули, — она страшно закричала и потеряла сознание. Но только если эту тему обыгрывать, то надо спешить, она, можно сказать, перестарок, месяца через три пятнадцать стукнет.
— Инициатор.Не знаю, что здесь можно обыграть.
— (Кто-то не представившийся, в дальнейшем Н.) Ну, это как раз просто. Де-санкция. Комплексная.
— Инициатор.Ого! Владеем техникой? Есть навыки?
— Н. Ну, — тренировались, понятно, на кошках. На тренировках, вроде бы, что-то начало получаться.
— Люкципурс. Постный, — это вам не тренировки. Второй попытки, скорее всего, не будет. Да и пытаться, скорее всего, будет некому.
— Н. Вы, очевидно, просто не вполне представляете себе, о чем идет речь. На самом деле все не так уж страшно, уверяю вас... Во всяком случае мы так считаем.
— Инициатор.Я не понимаю, — вы так просто встряли, или решили взять это дело на себя?
— Н. Мы достаточно давно ищем к нему хоть какой-то ход, и то, что нарвались вдруг на вашу сессию, — просто подарок судьбы.
— Инициатор.Берете на себя функции Председателя?
— (Н., с данного момента — Председатель.) Пожалуй. И, поскольку речь пошла о конкретных именах, адресах и обликах, предлагаю перейти на герметический режим дальнейших сессий...
Один, — с распущенной жирноватой волосней, в темных шерстяных клешах и темной рубахе с длинными рукавами, застегнутой, — как иначе-то? — на все пуговицы. Специально стоит так, чтоб создавалась видимость несуществующего на самом деле животика. Модель: Хулиганистый Парень Из Райцентра. Очень пристойно исполнено. Один, — в черной майке с красной надписью "Но пасаран!" по-русски, в черных джинсах и черных кроссовках (если приглядеться повнимательнее, очень непростая обувь, штучная, ювелирная работа), узкие темные очки, черная летняя кепчонка с длинным козырьком на манер так называемой "бейсболки" — и паршивая редкая щетина на подбородке. Модель: Фрондирующий Студент, хороша тем, что является вечной и оттого находится как бы вне моды, — с заменой аксессуаров, естественно. Аутентично. Один, — в жуткого фасона, так называемых "школьных", очках с простыми стеклами, в мешковатой зеленой футболке и каких-то бесформенных, с пузырями на коленках, штанах, нарочито ссутулился. Можно сказать, — модель сезона: Юный Композитор. Может быть, — даже не изображает... Хотя, — что это он? Как будто не узнал Святослава — Терцию, и не знает, как тот выглядит обычно.
И трое, — в грязно-серых, с белесыми разводами комбинезонах с капюшонами, затянутыми по брови, в масках, в глухих матовых очках. Они не рекламировали, но и не слишком-то скрывали своих приготовлений к чему-то такому, так что он узнал, проведал о затее учеников. Это было видно хотя бы потому, как они двигались, явно входя в Образ: постоянно расплываясь по комнате, как сигаретный дым, даже глядеть было нехорошо. Поэтому, появившись в комнате, где совершенно очевидно шли последние приготовления, спросил тем тоном, которым обычно задают риторические вопросы:
— К маскараду готовимся? Так не сезон вроде бы? Или вы средь бела дня собираетесь в таком виде рассекать по городу?
— Ничего. — Ответил один из камуфлированных после короткой паузы, во время которой они не прерывали своих приготовлений, и их сэнсей по голосу узнал Игорька — Консула. — Сойдет для сельской местности.
— А старшим показать, значит, — не надо? Глупые, не поймут и с советами будут лезть?
— Ну что вы. Просто... Просто не хотели отвлекать серьезных людей всякой ерундой.
— Это вы ликвидацию Постного ерундой называете?
— Ну так ведь, чай, и не прокладка Северомуйского туннеля.
— Не Второе Открытие Америки.
— Не Второе Закрытие Кибернетики.
— Не высадка на Луну.
— Не расщепление атомного ядра.
— Не погоня вчерашнего борща за живым человеком.
— Не доказательство теоремы Ферма.
— И уж тем более не Конец Света.
— Останавливать вас, видимо, бесполезно, поэтому спрошу хотя бы: а вы не боитесь становиться убийцами? Причем не по приказу, а по собственной воле, — а это, ребятки, совсем разные вещи, что бы там ни говорили вам всякие-разные... гуманисты. Не дай вам бог на себе почувствовать, в чем состоит эта разница.
— Ликвидация Постного — это, товарищ полковник, не наша терминология. Мы говорим всего лишь о решении проблемы вышеназванного Постного. А это, поверьте, тоже со-овсем разные вещи, что бы там ни говорили всякие любители обобщать. К вам это, само собой, не относитесь...
— Этот человек, как феномен, подобен мнимому узлу. Вроде бантика, которым вы фиксируете шнуровку на обуви. Будучи результатом случайной флюктуации, он и сгинет так же бесследно, без особой ударной волны, которая в противном случае была бы, разумеется, совершенно неизбежной. Гнойник можно вскрыть острым железом, а можно и того... Применить ну, — о-очень мощные рассасывающие средства. Но мы, поверьте, рассмотрим все возможности.
Это, понятное дело, — Терция. Тренируется, значит. Входит в образ и переламывает натуру. Молодец, потому что уж он-то как раз скорее всего убил бы. Попросту и без этих ихних аннигиляторских штучек, когда нечто исчезает вполне логично и мотивировано, потому как вместе с породившими его причинами и условиями.
— Это вы, ребятишки, в том ауле не были. А то по-другому бы запели.
— Мы, товарищ полковник, в Вятских Полянах на экскурсии были. Сразу после. Так что с другими песнями у нас тоже все в полном порядке.
— А еще у него нет ни вкуса, ни такта, а чувство гармонии ему совершенно чуждо. Пачкотня — и вообще-то последнее дело, а уж кровавая...
— А тебе не кажется, — тихий голос подполковника выдавал всю меру владевшего им бешенства, — что слова твои, — одно дешевое пижонство? Ты никакого представления не имеешь, о чем разглагольствуешь, эстет сопливый!
— Простите, товарищ полковник, но сейчас вы говорите чужие слова. Уж кто-кто, а вы-то, с вашим очень особенным опытом, знаете, что бывают случаи, когда как раз остаться в живых — нестерпимое безобразие и откровенная гадость. Такое, что люди стрелялись от невозможности его вытерпеть. А есть случаи, когда такое же уродство, — не убить. Зато смерть бывает по-настоящему, без всякого пафоса красивой, такой, что потом впору песню сложить. Без крови, как ни крути, не стоит ни одно стоящее дело, а вот кровавая грязь — это из другой оперы.
— А в том мире, который выстраивается вокруг этого человека, отвратительно жить, как отвратительно жить в грязном и больном теле, покрытом вшами и язвами. Почти физически невыносимо, понимаете, товарищ полковник?
— Может, лучше и мне с вами, — спросил он, отлично зная, что услышит в ответ, но при этом, вопреки всякой логике до замирания сердца надеясь, — тряхнуть, так сказать, стариной?
Но это неизбежное, после напряженной паузы, когда он буквально чувствовал поле напряжения, возникшего в комнате, все-таки прозвучало:
— Ей-богу, Валериан Маркович, — не стоит беспокоиться. Мы тут своими силами, э-э-э... сами...
Светло-серые обменялись закамуфлированными взглядами и выстроились в неровную шеренгу, правофланговый вполголоса скомандовал: "Раз-два!" — и они закачались из стороны в сторону, в такт, подбирая какой-то ритм, такой, что его почти что можно было услышать, но все-таки неуловимый, превращаясь в размытую серую зыбь, так, что ему, спецназовцу, мастеру скрада, сознательному ниндзе, зисмену, человеку, которому фокус, основанный на ловкости рук было показать принципиально невозможно, — стало дурно от одного только взгляда на это, и захотелось прикрыть глаза, но они, похоже, нашли, наконец, что искали, окончательно размылись тошнотной полосой серого тумана, — и исчезли без следа. Глядя на их упражнения, он как-то позабыл про ряженых, — и это обстоятельство, надо сказать, было тоже из ряда — вон, — так вот их тоже не оказалось, как будто тройка серых, отыскав свой путь, прихватила с собой и вторую троицу.
Он учил их и сам научился ценить собственных жутковатых учеников, но ценить — вовсе не значит понимать. Новая поросль деятелей, по молодости своей не ведающих сомнений и уверенных, что они знают лучше. Хотя какая там поросль? Порода. Чувствуешь себя динозавром, который после долгой череды поколений, бывших один в один, вдруг произвел на свет хоть и страшненькую, с полным клювом острых зубов, но все-таки птичку...
— Дэвушка! Да куда бежишь, подожьди...тэ!
Вообще говоря, она была вовсе не в его вкусе, но, однако же, увидав юную незнакомку Дато буквально остолбенел, по всему телу пробежали мурашки, как будто его ошпарили ледяным кипятком. Он вообще был и эмоционален, и влюбчив, и импульсивен даже для представителя своего эмоционального народа, но этот случай все-таки оказался из ряда — вон даже для него. Оно понятно, что любовь с первого взгляда, — всегда в первый раз, всегда — вот оно, потому что в единый миг перестает существовать все, что было прежде, до этого мига. Не роскошная блондинка с ногами от коренных зубов и платиновыми волосами, распущенными поверх загорелого тела, совсем юная девушка, почти ребенок, еще немного неуклюжая, с по-девчоночьи худыми ногами, она вдруг предстала в его разом воспалившемся мозгу самым прекрасным из всего, что он видел до сих пор. Даже сама эта нескладность трогала и умиляла до слез, а все вместе, — заставило потерять голову, но даже и при этом он чувствовал, не мог не чувствовать некоторую неладность этого дела. Помимо всего прочего, ему было просто-напросто по возрасту рановато интересоваться недозрелыми малолетками, обычно — это беда людей, годящихся ему в отцы. А еще это, по нынешним непонятным временам, вполне могло скверно кончиться. Здесь и сейчас, в коренной России, это могло кончиться никак, а могло — тяжелым увечьем. А еще — его знаки внимания порадовали ее примерно так же, как, к примеру, приставания очень пьяного и очень вонючего нищего. И реакция была та самая, неподдельная.
Для осуществленной шизофрении, именуемой общественным бытием человека, вообще очень характерно, чтобы в одном мозгу, никак не смешиваясь, лежали вроде бы совершенно взаимоисключающие вещи. Вот так и ее специфический, можно сказать, — уникальный опыт тесного общения с очень специфическим мужчиной не имел никакого отношения к естественной реакции страха и отвращения хорошей девочки — к приставшему на улице взрослому мужику, да еще кавказцу. Вот дурак какой-то! Поэтому она почти бежала от него по улице, оглядываясь. Это — и обижало преследователя, и распаляло, к этому он вовсе не привык. Он был богат: его папа, приехавший сюда по каким-то своим скучным делам, был одним из первых лиц влиятельного грузинского клана, сильного обширными горными территориями и торговлей с Ираном. Дато был молод, модно и броско одет, с детства ни в чем не имел отказа и поэтому считал себя неотразимым. Не выдержав, он схватил упрямую беглянку за руку.
— Да от-твяжиссь, — она, изо всех сил упершись ногами, вдруг ударила его смешной лаковой сумочкой на ремешке и вырвалась, — ты!!! Скажу Юре, он тебя вообще убьет!
— Что прицепился, — приостановившись, спросила басом немолодая тетка с неизбывной до скончания века тяжелой сумкой, — к девке? Щас милицию позову! Понаехали тут...
Он поневоле отвлекся, а в это время преследуемая успела юркнуть в подъезд. Жертва скоропостижной страсти успел-таки просунуть руку внутрь прежде, чем тяжелая дверь захлопнется, но к двери в ту квартиру, где она жила одна, все-таки опоздал. Звонил. Стучал. Услыхав какой-то скрежет, она позвонила по телефону, которым не пользовалась практически никогда. Он, в свою очередь, услыхал, как она набирает номер на допотопном, от прежнего хозяина оставшемся агрегате чуть ли ни двадцатилетнего возраста, и все-таки вышел из подъезда. Поглядывая время от времени, сквозь щель в шторке, она видела, как он стоит — и пялится на ее окна. Ходит туда — сюда, — и пялится. На скамеечку сел — и продолжает пялиться. Зевает — а смотрит. Через четверть часа подъехали ребята, узрели его, и направились для объяснений, но он все-таки вывернулся и удрал.
— Вообще дикая история, и не припомню, когда такое случалось-то в последний раз. Ромычу вдруг стало плохо, кровью блевал, пошел в сортир — в обморок грохнулся... Ну, — "Скорую" позвали, он до последнего сопротивлялся, — как же, к тебе спешил! — ждут-ждут, а ее все никак, Влад его в охапку, — и в больницу, своим ходом, привезли, — он уже не дышал почти, без давления был. Язву залепили, кровь перелили искусственную, — больно много лить, говорят, опасно, если нормальную... Все б ничего, но кто ж знал-то, что у него аллергия...
— Ну?
— Ну шок. Еле откачали, сейчас на аппарате, говорят, будто шибко опасаются, что того...
— Чего — того?!!
— Что идиотом останется. Полным кранком. Овощем.
— Куда "скорая" девалась, — прошипел Постников — выяснили?
— А — шофер напился, в столб приехал. Причем ты скажи, — нормальный пожилой мужик, не сволочь какая из этих нынешних, никогда за ним не водилось такого, — а тут как на грех...
— А другой у них, понятно, не было?
— Да откуда?!! Сам подумай, кто в наше время пойдет работать на "скорягу", кому оно нужно? Только последнего разбора теребень!!!
