-Миссия предполагает, что представлять ее будут дипломаты определенного уровня и ранга. — сказал Хитрово. — Чтобы наше слово вызывало у японской стороны доверие, его должен произнести министр, по крайней мере.
-В том, что японскую миссию собирается возглавлять принц Кай, есть определенный резон. — после паузы сказал Долгоруков. — Если наше предложение японцы примут, принц может пойти и дальше, за рамки дозволенного или предварительно обговоренного; если предложение принято не будет, принц также может пойти дальше.
-Значит, более важным представляется не столько ранг и полномочия принца, а то, что его миссия сможет добыть в Москве. — подытожил товарищ министра иностранных дел и князь Долгоруков благосклонно мотнул головой, соглашаясь...
13 сентября 1932 года. Понедельник.
Москва. Дорогомиловский проспект.
Алексей Дмитриевич Покотилов самолично вышел встречать гостью. О помощнице Виктора Николаевича Мещерского он был наслышан. И ожидавшая его у лифта женщина выглядела именно так, как он и думал: каштановые, безукоризненно причесанные волосы, строгое платье, спокойные решительные манеры. Улыбка мелькнула — и погасла.
-Я очень рада, Алексей Дмитриевич, видеть вас. — сказала она, отмечая про себя, как тут, в устланном толстым ковром коридоре, было непривычно тихо. Ни стука пишущих машинок, ни телефонных звонков, ни сотрудников, спешащих без пиджака, с закатанными рукавами по коридору, — ничего, что указывало бы на динамичную деловую обстановку.
-А уж я — то как рад...— пробормотал себе под нос Покотилов.
-Что? — тотчас вскинулась помощница.
-Рад нашему знакомству, сударыня, — постарался ответить как можно более учтивее Покотилов.
Разговор с помощницей Мещерского был краток. Она уложилась буквально в пару — тройку минут, прямо в коридоре, у лифта. Выслушав ее, Покотилов скрестил руки на затылке. Загадка...Поглощение, запущенное конкурентной группой, у которой сильные позиции? Или хитрованы, прознавшие о покотиловском проекте и решившие воспользоваться полученной секретной информацией? Ежели второе, то следует ожидать новых ударов. По всему его делу. По всей его империи.
-Что ж, поблагодарите от меня Виктора Николаевича. — сказал Покотилов. — Остается довериться специалистам.
-Каким способом?
-Сыграю на снижение акций. Покупатели спишут это на колебание курса перед крупным повышением, но будет организована кампания в прессе. Покупатели решат, что тянут пустышку и поспешат продать свои акции.
-У этого способа есть недостатки.
-Есть. Самый неприятный — я буду вынужден продавать свои акции за бесценок, чтобы искусственно спровоцировать падение курса. Но я выкуплю их позже и дороже. Когда стабилизируется курс.
-Сродни харакири. Не находите?
-Делать нечего...
-Виктор Николаевич Мещерский просил также передать вам, что вам пока не стоит убирать из своего окружения личность некоего Краснопольского.
-Да он, собственно, ни в каком моем окружении не состоит...— вяло ответил Покотилов. — Этот человек всячески напрашивался на какую — нибудь службу, намекая на имеющиеся у него широкие связи, пытался заинтересовать совместными делами и финансовыми прожектами, сообщал кое — какую конфиденциальную биржевую информацию, частично оказывающуюся верной. Ко мне самому сей тип, естественно, допущен не был...
-Виктор Николаевич предполагает, что он крутился близ ваших доверенных лиц и мог где — то что — то услышать, подхватить чей — то разговор, ну а поскольку этот Краснопольский имел опыт биржевого маклера, ему не составило большого труда оценить ситуацию с вашими акциями и предложить информацию заинтересованным лицам. — бесцветным тоном сказала помощница Мещерского.
-Это всего лишь версия? Одна из нескольких?
-Добавлю, что Краснопольский вел переписку с Сергеем Николаевичем Третьяковым, некоронованным европейским 'пеньковым королем', главой концерна 'Лен и пенька'. Третьяков в свое время очень сильно потеснил Рябушинских, они на него зуб точат. В последнее время Третьяков стал проявлять интерес к компаниям, занимающимся транспортировкой грузов, пытался приобрести пароходную фирму для организации бесперебойной доставки льна, пеньки, льняных изделий из России на европейский рынок.
-Третьяков?
-Да. В качестве небольшой справки...Третьяков пользуется хорошей репутацией в торгово — промышленных кругах. Обладает большими знаниями и широким кругом знакомств в различных сферах. Имеет связи во французских и голландских кругах и в правительстве. От семьи отошел, живет отдельно. Жена — Наталия Саввишна Мамонтова, располагает собственными средствами. Сын — Сергей, окончил Сорбонну, владеет яхт — клубом в Риге. Две дочери содержат на паях шляпную мастерскую. Сестра Третьякова, Ольга, художница, живет в Звенигороде.
-Благодарю вас, это мне известно...
-Тогда вам, вероятно, также известно, что живет она на даче у Николая Алексеевича Озерова, бывшего министра юстиции...
-А это мне зачем знать? — нахмурился Покотилов.
-Не стоит исключать версию о том, что он является одним из заинтересованных лиц...Однако вы не должны пока предпринимать каких — либо шагов...Виктор Николаевич Мещерский сам найдет время и возможность переговорить с Озеровым. Для уяснения положения.
13 сентября 1932 года. Понедельник.
Звенигород. Саввинская слобода. Дача бывшего министра юстиции Озерова.
Дача была крохотной. Небольшой домик, построенный в самом конце сада. Все окна были закрыты ставнями. Когда Виктор Николаевич Мещерский три раза постучал в неказистую дверь, она отворилась, и он вошел в домик. Открывшая дверь полная низкорослая женщина отступила в тень.
Бывший министр юстиции Николай Алексеевич Озеров, из новгородских дворян, потомок служилого кормового иноземца* сидел около дубового стола, заставленного горшками с карликовыми деревцами, посредине довольно обширной горницы, освещенной свечами, в резном деревянном кресле. Мещерский кивнул. С кресла поднялся хозяин — матерый старичище, нагладко остриженный, в теплой австрийской жилетке внакидку, в низких, обрезанных валенках.
-Не встречаю дорогого гостя на пороге. Ноги побаливают. — объявил старик, едва Мещерский приблизился к столу.— Чем обязан столь позднему визиту? Вы уж простите, но у меня старика, режим...
Озеров в свое время слыл расторопным и усердным чиновником. Но не это, вернее, не только это, способствовало тому, что скромный чиновник смог возвыситься до кресла министра юстиции. Иные качества привлекли внимание тех, от кого зависело его продвижение по службе. Карьере Николая Алексеевича Озерова содействовали незаурядная деловая предприимчивость, и весь его нравственный облик, соответствующий представлению о непреклонном патриоте, готовым вцепиться в горло каждому, кто посягнет на государственные устои Российской державы. 'Верхи' не могли оставить незамеченным человека, прослывшего аскетом, возводящего повиновение в первую людскую добродетель.
Николай Алексеевич Озеров любил действовать вне правил, и выглядел человеком с фантазией, сумевшим зарекомендовать себя 'новатором' по части приемов выслеживания 'политической измены'. Он был не очень разборчив в выборе средств, когда речь шла о достижении поставленных им целей. В свое время, столкнувшись с нежеланием Земского Собора удовлетворить его представление о создании министерской секретной службы, он попросту решил не считаться с особым мнением 'господ выборных'. Воспользовавшись тем, что Собор был распущен на каникулы, министр юстиции Озеров втихомолку учредил при ведомстве Политический отдел, чье поле деятельности было ограничено борьбой с уголовно — революционными элементами и бомбистами. Однако вскоре сыскари из министерства юстиции нашли работу поважнее и занялись созданием централизованной системы внутреннего шпионажа. Предварительно, для правительства и общества была организована пропагандистская кампания — в министерство юстиции широкой рекой потекли требования расправиться с 'изменниками', которые 'ни во что не ставят правительство', 'подстрекают к неповиновению'.
Осведомители поставляли министру информации, нередко разукрашивая свои донесения 'потрясающими' подробностями, призванными убедить даже маловеров в близости катастрофических событий, а заодно и в исключительной полезности политического отдела и авторов 'осведомлений'. Во время Большой Коалиционной войны патриотическое фанфаронство, широко разлившееся по всей стране, послужило прикрытием жестких мер. Министерство юстиции разработало программу 'бесшумных арестов', делая особый упор на необходимости привлечения к ее осуществлению Политического отдела, что. По мнению 'специалистов', давало ряд существенных преимуществ. Обычные аресты и длительная судебная процедура могли вызвать неблагоприятную реакцию российского общества. Напротив, осуществление плана Политическим отделом ведомства позволило бы избавиться от назойливого любопытства прессы, и, таким образом, блокировать организованный протест.
Осенью 1913 года события дали повод для разжигания страстей. Началась широкая кампания под лозунгом организации рабочих нефтяных приисков в Баку, Гурьеве и Грозном. Усиливалось брожение среди крестьян на Тамбовщине и в Поволжье. Стачки лесорубов в Карелии и Архангельском крае затронули интересы могущественных военных концернов. С подачи министра Озерова в ход была пущена версия о том, что на 'иностранное золото' (прямо не говорилось, чье оно, 'золото': германское, английское или французское) готовится организация саботажа на промышленных предприятиях в пользу 'заграницы'. С этого момента создалось такое положение, когда любая стачка, случись она даже на кондитерской фабрике Жоржа Бормана, немедленно отождествлялась с вражеским заговором. Цель, которую преследовал Политический отдел министерства юстиции, заключалась не только в дискредитации политической оппозиции в России, но и в конфискации принадлежавшей оппозиционным организациям официальной и частной переписки, материалов совещаний, списков членов, партийной литературы, бухгалтерских книг и прочей документации. Реквизировалось Политическим отделом все, вплоть до мебели и пишущих машинок. Захваченная пропагандистская и партийная литература, а также показания платных осведомителей о критических высказываниях членов оппозиционных организаций в отношении государственной политики, послужили основанием для осуждения ста девяносто трех активистов в каторжные работы на срок от трех до двадцати лет. Сотни людей вынуждены были эмигрировать. Многие из оппозиционных партий, движений и организаций от этого удара уже никогда не смогли оправиться. Результаты не замедлили сказаться. Подозрительность в отношении оппозиционных движений, неустанные поиски заговорщиков стали неотъемлемым элементом общественной жизни. В ловушке ура — патриотической истерии очень скоро оказались большие массы населения: средние слои, мелкая буржуазия, рабочие и значительная часть крестьянства. Именно этого, действуя согласно известному полицейскому правилу 'держать в руках обывателей', и добивались блюстители порядка.
Для того, чтобы восстановить широкие слои общества в каждом мало — мальски серьезном инциденте с оппозицией, стали усматривать признаки какого — то общего плана, якобы переданного по 'особым каналам', 'из заграницы' и ставящего целью насильственное ниспровержение правительства путем заговора и террора. Справедливости ради следовало сказать, что у правительства было предостаточно поводов для беспокойства, но вовсе не в том смысле, что кому — то удалось обнаружить следы таинственных пришельцев с секретными инструкциями в кармане, хотя по страницам печати кочевало немало доводов на сей счет.
Действительным признаком надвигающегося кризиса был рост радикальных настроений в обществе. С вступлением России в войну и в поисках выхода из создавшегося положения, министерство юстиции предложило, как оно полагало, оптимальное решение этой задачи — закон о шпионаже. Закон этот в трактовке юристов Политического отдела вовсе не предусматривал наличия состава преступления. Считалось достаточным быть заподозренным в сочувствии тем или иным 'подрывным организациям'. Доктрина признания ответственности за связи стала вытеснять юридическую концепцию, в основе которой лежит признание личного характера вины за определенное конкретное преступление против закона. Вооружившись этой формулой, политический отдел министерства юстиции приступил к массовым арестам. В течение нескольких дней места заключения оказались забитыми арестованными. Сотни их были направлены 'в места не столь отдаленные', многие оппозиционные активисты оказались в тюремных камерах по обвинению в нарушении закона о шпионаже.
С целью раз и навсегда замолчать противников закона о шпионаже и 'превентивных мер', страну решили поразить зрелищем кровавого террора. В один из сентябрьских дней 1914 года в Москве, в здании особняка Чибрарио де Годена, представителя кинофирмы 'Транс — Атлантик', в Леонтьевском переулке взорвалась бомба. В результате мощного взрыва особняк в Леонтьевском фактически превратился в груду обломков. В полу образовалась большая воронка диаметром почти в шесть аршин, оказались выбиты все стекла, сорваны рамы и двери. Железная крыша упала в сад. Погибли одиннадцать человек, в том числе и сам Чибрарио де Годен. В общей сложности ранения получили пятьдесят шесть человек. Еще дымились обломки внутренних перекрытий, а Политический отдел министерства юстиции уже поспешил объявить о том, что виновниками террористического акта являются русские анархисты. Далее все пошло по отработанному сценарию — полгода власти усиленно содействовали распространению слухов о подготовляемых беспорядках, принимались меры, напоминающие введение осадного положения. В апреле 1915 года устрашающие меры были подкреплены новыми террористическими актами. Сначала в Гаджибее, в квартире бывшего управляющего Юго — Восточными железными дорогами Петешева, взорвалось самодельное взрывное устройство. Затем, в адрес тверского градоначальника была получена посылка, завернутая в красную бумагу с надписью 'Посылка'. Пакет какое — то время пролежал нетронутым на пороге дома градоначальника, а вскоре его взяла в руки горничная. Тщательно упакованная в сверток самодельная бомба взорвалась в ее руках, искалечив женщину, и причинив ожоги дворнику. Никто не мог объяснить, какая связь существует между покушениями на тверского градоначальника, известного либерала, и на бывшего управляющего железными дорогами, давно отошедшего от практической деятельности, кроме того, что оба они были по всем признакам неподходящими объектами для террористов.
Происшествия в Твери и в Гаджибее не остались только сенсацией. Продолжение не заставило себя ждать. На сей раз местом действия вновь была Москва. Здесь молодой почтовый служащий Егор Шилов, узнав из вечерних газет о событиях в Гаджибее и в Твери, вспомнил, что из — за неполных данных в адресах он задержал шесть таких же, судя по описанию, пакетов. Самые худшие опасения подтвердились: во всех пакетах, предназначавшихся для разных лиц, содержались смертоносные заряды. С помощью почтового ведомства полиции удалось изъять еще несколько подобных 'подарков'. Немедленно вслед за тем слово было предоставлено Политическому отделу, который сразу же заверил, что располагает всеми данными о 'чудовищном заговоре' против царского правительства, нити которого ведут к 'заграничным сионистам', и представило на общее обозрение 'виновников' — анархиста Якова Шмидмана и его возлюбленную — Фейгу Ройтблат.
