Начать с того, что мою прогулку малышки решили провести на склоне горы. И если кто-то подумал, что склон горы — это террасы, водопады, урбанизированные сады и иные прелести цивилизации, то я ему завидую. Склон горы был именно склоном горы. Тонюсенькая тропка вела от карниза наверх. Внизу, так высоко, что казалось нарисованным, бушевали волны, набрасываясь на берег, хотя в паре сотен метров вполне миролюбиво ласкали полосу песчаного пляжа.
Девчонки, весело сверкая глазами, заскользили по тропке. Старшая осталась в определенно полюбившемся ей обличье нагини, а Кель вновь отрастила несколько пар дополнительных конечностей. Не ограничившись такой метаморфозой, она добавила к своему и без того впечатляющему облику широкие переливающиеся тонкие крылья, и превратила волосы в своеобразный хохолок, сделавшись похожей разом и на осьминога, и на какаду. Какое-то время обе весело взбирались по тропинке, явно рассматривая подъем как забавное приключение.
Ну не могла я показаться даже самой себе на их фоне слабой! Приходилось строить веселое выражение лица, прятать все лишнее, и с видом царского шествия перемещать свое тело вверх 'аки посуху', в смысле, легко, будто бы паря. Процесс оказался настолько увлекательным, что я и сама не заметила, как мы поднялись к плато. Сбиться с ритма значило провалить все дело, так что я сохранила темп уже и на плато, и бодро вскарабкалась по отвесной стене, мастерски разукрашенной темными полудрагоценными камнями, где и пришла в себя только от встревоженных криков сопровождающих. Ничего не скажешь, хорош паладин — так заигралась в крутизну, что сопровождаемых потеряла!
Я огляделась. В смысле — зачем-то посмотрела вниз. Тьма, лучше б я этого не делала! Далекое плато неожиданно отдалилось еще больше, и маняще так завертелось, будто б было началом оси миниатюрного вихря. Девочки прыгали внизу и что-то кричали, размахивая руками, а в случае Кель еще и щупальцами. Особо испуганными они не выглядели — скорее, весело-возбужденными, будто я по незнанию сделала что-то, что до того считалось немыслимым.
'Надо спускаться', — решила я за миг до того, как барельеф под моими руками пришел в движение. Огромный ящер, по морде которого, как оказалось, я лазала, приоткрыл удивительно яркий чистый сиреневый глаз и сладко зевнул, с такой силой втянув в легкие воздух, что меня зашатало, как скорлупку...
До того Арвур и понятия не имела, какие все-таки своеобразные существа — люди! Вириэль с такой легкостью шагала по тропинке, что Кель, со всеми ее усовершенствованиями, пришлось попотеть, чтобы выдержать заданный темп. Сама Арвур исходно выбрала форму более простую и, одновременно, более сложную — магические свойства позволяли ее змеиной части легко удерживаться даже на вертикальной стене, благодаря особым образом топорщившимся чешуйкам. Путь наверх занял у них почти столько же времени, как на крыльях. Однако, добравшись до плато, Вириэль не остановилась. Глядя, как девушка взбирается по морде Кааге, с чьей чешуи соскальзывало вообще-то все без исключения, зато и принять иную форму этот старый, в сущности, дракон, давно не мог, Арвур почувствовала легкий шок.
Кель завопила рядом, прыгая и размахивая руками — проснувшись, Старейшина вряд ли будет доволен присутствием рядом человека, тем более, так близко к глазам, но она все же могла бы и не вопить. После давней истории с рыцарем, едва не выбившем ему глаз, Кааге стал неразумно дерганным, и параноидально осторожным. Услышав ее вопль, дракон зевнул, открыл глаза и с удивлением взглянул на прилипшую будто бы к его щеке песчинку. Арвур уже заворачивалась в магический кокон, готовясь преобразоваться и защитить гостью, как вдруг девушка оттолкнулась от кожи дракона, кувыркнулась в воздухе, и, на миг зависнув, удерживаясь за его веко, забросила себя ему на морду. До драконицы не сразу дошло, что Вириэль гневный взгляд Старейшины вполне мог показаться угрозой. Еще менее достоверной выглядела мысль о том, что сама гостья бросилась защищать их от него. Однако Арвур постепенно склонялась именно к этой версии — она уже заметила, как осторожничает чужачка с ними. Примерно так она сама общалась с малышами, едва вставшими на крыло, прежде чем начать учить их воздушному бою.
Если она сейчас схватится за меч — Кааге разъярится, и останется только принять бой, отвлекая удар на себя. Арвур вздохнула, начав превращение, но в этот миг Кель схватила ее за руку длинным щупальцем, бессловесно призывая взглянуть на что-то. 'Снова забыла сформировать органы речи!' — с досадой подумала Арвур.
Ошибки ученицы ее не радовали, но и не ужасали. Жалко было только, что она не прогрессирует, а стоит на месте... Отчаявшись отвлечь ее от глубокомысленных мыслей, Кель вдруг нагнулась и вцепилась ей в руку. Арвур вскрикнула, ударила обнаглевшую подчиненную хвостом — больше звук, чем боль — но послушно вскинула взгляд.
Сумасшедшая чужачка стояла на носу Кааге и что-то ему рассказывала, бурно жестикулируя, расставив ноги для равновесия, и вовсе не думая хвататься ни за одну из тех железяк, что носила с собой! Старейшина слушал. Сначала с недоверием, потом все с большим интересом, забавляясь притом. Арвур вот уже шестьсот лет не видела, чтобы угрюмый Кааге улыбался!
Алуриан не был бы собой, если б, пережив уже второе по счету неожиданное то ли воскрешение, то ли спасение, даже толком не оправившись, не ударился бы в работу. Одни сплошные 'бы' объяснялись просто — ничего такого, что удалось бы подтвердить документально, или любым другим путем, приемлемым для суда, он не делал. Это было ниже его достоинства.
Тем не менее, понять, как его занесло в ряды советников Императора Света, толком не мог до сих пор. Да, через дальние родственные связи он и вправду являлся наследником какого-то там герцогства, в коем никогда не был и не стремился побывать. Пережив нападение на Храм, покушения наемных убийц (как единственный свидетель произошедшего он ожидал их) и тот жуткий сон, когда только кровь Вир помешала ему кануть во льдах чего-то, чему даже он не знал иного названия, чем ужас и беспросветный страх, он, испытывая к девушке чувство благодарности, попытался хоть как-то вмешаться в развернувшуюся интригу — на ее стороне. С другой стороны — и мэйн отдавал себе в этом отчет — куда больше в его поступках виновато было простое, но неистребимое любопытство. Долг и любопытство — страшные силы. Образ вольного торговца-коробейника ничем не хуже любых других. Ставшая непривычной за двадцать лет возможность видеть поначалу доставляла лишь проблемы — Алуриан отвык верить своим глазам, — но позволила оставаться незаметным в толпе. Постепенно он подстроился и смирился. Путь от коробейника к торговцу пряностями, притираниями и тайнами привлекательности в Поране занял у него чуть больше месяца. Небольшой портовый городишко ничем не привлекал внимание, кроме одного — рядом была академия магии. Давным-давно заброшенная школа, откуда когда-то выходили будущие лучшие маги Империи. Захолустье и запретное место, где примерно двенадцать лет назад произошло нечто, вынудившее закрыть процветавшую до того школу, и оградить все территории вокруг нее от посещения. Как он с удивлением выяснил, в Поране те события, не столь таинственные, как для остальной части Империй, называли Бунтом Девы. Говорили, в школе училась одна очень одаренная девушка, бывшая бродяжка, за глаза прозванная некроманткой, хотя никогда толком этой магией и не владевшая — просто с ней говорили все мертвые. Любые, от самых слабых до самых страшных, от теней погибших демонов до свежих трупов. Пугающая способность оборачивалась сущим адом для окружающих — если девушка, проходя мимо, бросала трупу собаки 'сторожи', то оный занимал позицию и сторожил до посинения, причем не с покорностью рабов, каких поднимали нормальные некроманты, а со всем воодушевлением глобальной влюбленности. Сама по себе история Алуриана крайне заинтересовала — он любил раскапывать чужие тайны, где официальная версия шилась белыми нитками, а тут они буквально из всех углов торчали, нити эти. Так что он совмещал приятное с полезным — собирал сведения двенадцатилетней давности и приторговывал своим товаром, заодно постепенно приучая к себе население городка.
Из дневников Алуриана (записано со слов * в доме *)
Тому, кто привык иметь дело со смертью, некромантия кажется чуждой... Некромантке было двенадцать. Выглядела она на семь или восемь. Худенькая светловолосая девочка с непропорционально большими для ее лица, но вполне стандартными для двенадцатилетнего ребенка глазами то ли серого, то ли аквамаринового цвета, училась в замшелом филиале Академии Магии, отстоявшем почти на шесть суток пути от столицы. Можно было б сказать, скучная и никому не интересная карьера, если б ни одно но. Вот уже двести лет архимагами становились почти все вот такие провинциалы из Пораны. Блистательные выпускники столицы по не выявленной причине проявляли любые таланты, потрясающие способности, но никогда почти не достигали высших ступеней. Военная разведка дроу доносила, это связано с тем, что преподававшие в столице архимаги и маги вне категории заранее заботились об отсутствии конкурентов, и с первых курсов запирали силы учеников в жесткие рамки неведомых чар, однако подтверждения ни у кого не нашлось. Дроу проблемы человеческих магов не интересовали
Примечание: по непроверенной информации учителя использовали силы учеников как подзарядку.
Как бы там ни было, но филиал, достаточно отдаленный от столицы, чтобы не бояться еженедельных проверок, постепенно стал местом магической жизни большей части империи, куда собирались лучшие из лучших. И, чаще всего, отверженные.
К странным ученикам господа магистры относились спокойно, даже с некоторой теплотой — не так часто под боком оказывается столь интересный объект для изучения. А потому существование адептов, вопреки большинству практик, было вполне мирным и уютным, если не считать некоторых коллоквиумов, к которым, в силу молодости, почти все относились с восторгом.
Вопреки традиционным утверждениям, на территории Империи Тьмы куда чаще использовалась магия смерти и крови, как подвиды демонической, чем некромантия, магия преобразований или магия разума. В демонологии с той или иной степенью достоверности вынужденно разбирались все — никому не хотелось повторения Эры Демонов. А потому курс демонологии, кроме всего прочего изучавший и культурные, этические и этнические, а также видовые особенности жителей нижнего мира, был общим для всех. Ангеловедение в курсе демонологии тоже присутствовало, и в довольно существенных масштабах — половина из появлявшихся на земле демонов в прошлом были ангелами. Более сильные и менее человекоподобные сущности зачастую не могли прийти в мир без достойных аватар, а за последними, по мере выявления, тщательно следили.
Как бы там ни было, а некромантия была полузапретной наукой, и в большинстве своем сводилась к малопривлекательному 'вождению мертвецов' — в зависимости от силы мага, от трех зомби до нескольких тысяч, либо соответствующее количество личей, либо призраков, либо теней. Расчет строился примерно так. Некромант, способный вызвать сотню зомби зараз, мог поднять вместо них примерно семерых личей, либо двух призраков (качество воителя зависело от характера 'исходника'), либо одну тень. Тень, поистине жуткое порождение мрака, конечно, пугала, но до абсурда боялась света, а потому мэйнийское 'Ямаре', 'Свети ярче', наброшенный даже на блуждающий огонек, обращал Тень в бегство. В условиях вялотекущей войны, 'Ямаре' владели даже двухлетние дети. Потому некромантия, в общем и целом, теряла свою привлекательность — кому нужны уродливые гниющие остовы, пусть и усиленные магией, а иногда и ускоренные — в зависимости от таланта, — когда можно их тех же мертвых создать тар-ше, 'колючую змею', легион рыцарей смерти? Мрачно-прекрасных, не гниющих, зачастую еще и пахнущих хорошим парфюмом, а не сладковатым душком и тленом, да к тому же снабженных интеллектом и разумными зачатками верности? Разве что в качестве мести — подарить врагу мерзкую смерть. В общем, немногочисленные некроманты в большинстве своем жались по углам, да работали с департаментом разведки, умело развязывая языки некоторым не особо праведным в прошлом трупам, на которые было жаль нормального заклятия.
Расклад получался примерно такой: некромантия работала с оставленными телами (что, кстати, иногда использовали в хирургии — если удавалось уговорить некроманта работать в паре с высшим целителем), магия смерти — с духом, посмертной волей, а магия крови — чаще всего с душой. Последняя была зрелищной, и опасной. Как связанную с демонами, ее изучали повсеместно, поэтому эти силы также редко использовались в обычной жизни — кому хочется в ответ на пакость получить пакость вдвое большую, от которой не отвертеться, только потому, что сосед по проверенной методике вычислил злопыхателя и запросто подобрал контрчары?
Некромантка, чье настоящее имя, казалось, забыли еще до того, как она пришла учиться, никакой настоящей некромантией не владела. Ей, исходно, была подвластна сила стихий и темная магия. Прозвище было связано с одним странным случаем на первом курсе.
Большинство в академию поступали с шестнадцати. Бывали уникумы, досрочно окончившие школу магии при академии и принятые в пятнадцать, но такие случаи можно было пересчитать по пальцам — вступительные экзамены зачастую и архимагов ставили в тупик. Некромантка училась в академии с девяти. Ее девяти. Она выглядела куда моложе своего возраста. Когда во двор академии въехала черная карета, запряженная шестеркой вороных коней, беззвучно остановилась у парадной лестницы, и из экипажа, в полном одиночестве, таща за собой сумку, выбрался светловолосый ребенок, директор испытал глубочайшее потрясение. Девочка взобралась по высоковатым и для взрослого ступеням, в полном молчании вручила ему черный бархатистый запечатанный конверт, и спокойно прошла мимо. Она устроилась в башне, на самом верху, где всегда дуло, было сыро и мокро, и на стенах цвела плесень, а потому никто не возразил. Вскоре ее жилище преобразилось. А директор академии читал пахнувшую пионами бумагу... и чувствовал, как волосы шевелятся у него на голове.
'Мы, силой случая повелительница Тьмы, оплот мира, посылаем к вам нашу названную дочь. Примите ее как одного из своих учеников, смотрите и следите достойно. Мы не хотим, чтобы кто-то знал о ее происхождении, а потому предлагаем назвать причиной принятия в академию ее талант. Мы знаем, она вас не разочарует'.
Ни подписи, ни печати — только сполохи тьмы, будто танцующие над буквами, да слабый аромат ночи. Ни с чем несравнимый... Директор не мог не узнать его. Экзамен был ей предложен и пройден, и девочка осталась.
На первом курсе она очень сильно отличалась от всех прочих — молчаливая, отстраненная, старательная, она почти все время проводила в библиотеках, подолгу стояла на крыше, могла без конца смотреть, как идет дождь — почти без эмоций. От боли она не плакала, от радости не улыбалась. Ее не то чтобы сторонились — просто подросткам пятнадцати-шестнадцати лет детсадовский ребенок казался глупым и скучным, как надоедливый щенок, отказывающийся быть милым. Казалось, ее это не волнует. В те времена Некромантку знали все больше как 'эй, ты' или 'малышка'. Она не обижалась, но и не отзывалась на прозвища. Все изменилось с приездом в академию багряных. Трое мэйнов доставили малолетнего сорванца, с ярко-лиловым глазами и широкой, заразительной улыбкой. Парень был несказанно хорош собой, очарователен и так мил, что, когда преподаватели все же спохватились, поток академии недосчитался семерых. Четверых он убил на дуэли, одному отбил атакующие чары 'Зеркалом возмездия', а еще двое просто умерли. Их директор все равно повесил на багряного, хоть и не смог доказать.
