Хотя, конечно, история вышла скверная: платье измазано (а ведь только недавно стирала, да и вода здесь не бесплатна), только что купленные овощи рассыпались из корзинки, и тут же нашлись желающие их подобрать для себя... А главное, никому до неё нет дела, никто не подошёл к ней, чтобы помочь подняться или хотя бы поинтересоваться, не сломала ли она себе чего-нибудь при падении. Никому нет дела... Нет, неправда, кое-кому всё-таки есть. Стайка юнцов со шпагами, видимо, дворянских отпрысков, показывают на неё пальцами, о чём-то оживлённо шушукаются и пересмеиваются. Вот один из них подошёл к ней и поддел краешком шпаги её подол, заглянул туда, потом отдёрнул шпагу, но юбка упала так, что стали видны её голени. Никто и не подумал его остановить. Дворянин, ему всё можно... Зато остальным нельзя ничего ему даже сказать, могут быть неприятности. Зарю вдруг охватила злость даже не конкретно против нахального юнца, а против всего этого общества полного подлецов и трусов. Несмотря на боль от ушибов, у неё вдруг откуда-то взялись силы вскочить на ноги, и крикнуть нахалу: "Убирайся прочь, бесстыдник! Не то получишь у меня!" Юнец, не ожидавший от той, что мгновение назад лишь лежала, беспомощно растянувшись, такого отпора, отпрянул, сказав: "Да ты чего, дура, не знаешь, кто мой папаша?" "Не знаю. Небось, такой же бесстыдник как и ты", — ответила Заря и с трудом побрела домой. Юнец, как ни странно, от неё отстал.
По дороге она размышляла о том, что, в общем-то, всё логично. В Европе "свобода" в том смысле, какой в это вкладывал Хорхе. Если бы в Тавантисуйю кто-нибудь вздумал бы толкнуть женщину на улице, не говоря уже о задирании юбки и прочих непристойностях, то его бы тут же поймали и всыпали бы по первое число. Общество следит за моральным обликом своих членов, тот, кто совершил нечто несправедливое и безнравственное по отношению к одному, представляет потенциальную угрозу для всех, и общество должно от таких защищаться. Здесь же были важны лояльность церкви и государству, но сам по себе моральный облик каждого считался его личным делом. Церковь, проповедовавшая, что за неверие в какие-то невразумительные догматы можно провести целую вечность на сковородке, в то же время повторяла, что "человек слаб и грешен", то есть имеет полное право предаваться всем порокам, и нечего к нему придираться.
Когда она дома рассказала обо всё Уайну, тот не на шутку встревожился.
— Может, всё и обойдётся, а если от тебя не отстанут?
— Кто? Хорхе или тот нахал?
— Любой из них. Но Хорхе опаснее. Нахалов папочка вряд ли будет отвлекаться на инцидент, а Хорхе знает, где ты живёшь, а значит, может начать за тобой следить. Ведь ему же нужно узнать, кто тут оказался лучше него. А отказ сделать аборт он мог объяснить себе только одной причиной — после аборта довольно долго нельзя ни с кем спать, а значит, есть риск потерять любовника. Вот и заинтересуется он, с кем ты могла связаться и почему от всех это скрываешь. Так что давай лучше мы некоторое время посидим на хлебе и воде, но ты не будешь никуда выходить, а из окна последишь, не ошивается ли кто возле дома.
— Уайн, моим любовником мог бы теоретически оказаться кто угодно, да и зачем я ему нужна?
— Вроде ни зачем не нужна, но... никто не исключал любопытства. Он мог решить, что ты стала содержанкой богатого человека. Да и твоя пощёчина его оскорбила.
Выкидыша всё же не произошло. Ни на это, ни на следующий день Заря не чувствовала никаких изменений. Заря успокоилась, сказав Уайну: "После того, как меня толкнули в грязь, мне казалось, что я самая несчастная на свете. Но теперь я думаю наоборот, я ещё счастливая. Скоро мы уедем отсюда и забудем про этот кошмар. А другие рождаются в нём, живут и умирают, и даже представить себе не могут, что где-то женщина может пройти по улице, не боясь подвергнуться при этом насилию и оскорблениям".
Заря понимала, почему это так. В Тавантисуйю любой человек нужен и ценен, и потому позволить другим играть его жизнью и здоровьем ради развлечения никому никогда не позволят. Отец Морской Волны мог быть в отчаянии, что его дочь опозорена, о ней могли неодобрительно шептаться за спиной, но даже если бы она была не принцессой, а посудомойкой, "подмоченная" репутация не означала, что её теперь мог бы оскорблять и насиловать каждый встречный и поперечный, агрессор получил бы по всей строгости закона. А в Испании считалось само собой разумеющимся, что есть люди ценные и малоценные. Вот Заря, будь она даже и самом деле эмигранткой из Тавантисуйю, была малоценна как "индеанка", потому у государства не было особого резона защищать её честь.
Вдруг в дверь постучали. Заря, уверенная, что это Томас (ибо кому ещё было к ней приходить?) радостно распахнула её и испуганно замерла, увидев на пороге Хорхе.
— Зачем ты пришёл сюда? — как можно твёрже постаралась сказать она. — Ты же знаешь, что я не хочу тебя видеть!
— Вот как? Сначала ты подразнила меня своими прелестями, потом устроила драку, а потом видеть не хочешь?
— Да, не хочу.
— Я предлагал тебе помощь, а ты отказалась. Ты не находишь, что это с твоей стороны весьма неблагодарно?
Позже Заря поняла, что на самом деле привело сюда Хорхе. Поступив с ней как самая грязная свинья, и будучи в этом обвинённым, и он во что бы то ни стало хотел доказать самому себе, что он не такой уж плохой, а во многом виновата она, коварная соблазнительница и неблагодарная тварь.
— Чего ты хочешь? — устало спросила Заря. — Может, денег решил у меня поклянчить? Так никого побогаче найти не мог? У меня даже лишней песеты нет, а и была бы — всё равно не дала бы, не за что!
— Послушай, Мария, с деньгами у меня всё в порядке. Почему ты не хочешь делать аборт?
— А почему я должна перед тобой отчитываться в этом?
— Потому что я так хочу!
— А я — не хочу. А теперь убирайся!
— Значит, ты всё-таки собралась воспитывать ребёнка... Интересно, на какие средства?
— Буду пряхой.
— Заработка пряхи не хватит на двоих. Ведь собой приторговывать придётся, что не очень выгодно, при твоей-то внешности.
— И ты сердобольно решил мне помочь, начав бесплатно сватать клиентов? — ответила Заря ядовито. Ей очень хотелось его вытолкать его прочь, но она понимала, что сил на это у неё не хватит.
— А я сам — разве плохой клиент? И, тем не менее, ты меня отвергаешь. Попроси сначала у меня прощения.
— Убирайся прочь!
— Ну, зачем же так грубо, — сказал он как-то томно вытянув губы и протянул к ней руки.
— Ты что?! — крикнула она. — Решил, что можно приходить и насиловать меня, когда вздумается?!
Хорхе ничего не ответил, потому что в лоб ему попала глиняная миска.
— Оставь в покое мою жену! Не смей её трогать!
— А ты кто такой?
— А вот это неважно. Хочешь ещё по морде?
— Да чёрт со всеми вами! — крикнул Хорхе и убежал, громко хлопнув дверью.
— Уайн, ты с ума сошёл? — спросила Заря, едва опомнившись. — Ты всего четыре дня как с постели встал, если бы дело до драки дошло — он бы тебе все кости переломал.
— Не дошло бы. Я же его знаю — это всего лишь болтливый трус. Но я очень боялся, что он доведёт тебя до выкидыша.
— Ребёнок, похоже, вцепился в меня прочно, топором не выбьешь. А вот тебя он мог, к тому же, узнать. И тогда бы кости нам ломали уже в другом месте.
— Ну как видишь, не узнал. Я видно, совсем на себя прежнего не похож. Раньше бороду носил, а теперь выбрит. Хотя бежать отсюда надо, конечно! Теперь он нас точно в покое не оставит.
— Надо, но куда?
В эту минуту в приоткрытую дверь заглянул брат Томас.
— Мария, ты дома? — спросил он.
— Дома, заходи, — ответила она спешно.
— Я пришёл обрадовать вас — корабль Эрреры уже сегодня прибыл в порт.
— Спасибо тебе за радостную весть, Томас. Тем более что нас нужно срочно отсюда убегать. Кажется, проклятый Хорхе нас раскрыл или скоро раскроет. Во всяком случае, он пристал как банный лист.
— Хорхе? Я только что видел его. Он шёл отсюда, держась за шишку на лбу и ругаясь на чём свет стоит. Что случилось?
Заря вкратце рассказала Томасу о том, как столкнулась с Хорхе на рынке, и о его визите в дом. Томас помрачнел.
— Ты знаешь, что Хорхе — ревностный прихожанин. Не в том смысле, что для него важна сама вера, а в том, что он, как и многие, считает Церковь едва ли не единственной силой, способной защитить Европу от инков. О своих подозрениях он непременно расскажет священнику, тот донесёт начальству, и тогда...
— Как быстро это может произойти? — спросил Уайн.
— Как повезёт. Скорее всего, за дня два-три.
— Томас, — быстро сказала Заря, — нам надо немедленно попасть на корабль и отплыть. Скажи Верному, что Инти покроет любые его убытки.
— Увы — ответил Томас со вздохом, — конечно, я изложу ему твои затруднения, но тут, боюсь, не в деньгах будет дело. Корабль изрядно потрепало в море, ему не меньше недели на ремонт нужно.
— Тогда на эту неделю нам нужно сменить квартиру, — угрюмо ответил Уайн.
— Я бы не советовал. Концы в воду вы всё равно таким образом не спрячете, только лишнее внимание к себе привлечёте.
— Томас, — со слезами сказала Заря, — ну должен же быть хоть какой-то выход. В крайнем случае, мы согласны даже в трюме эту злосчастную неделю посидеть. Всё лучше, чем подвалы инквизиции!
— Хорошо, я передам ему всё. И.. вот ещё что. Скорее всего, я не смогу передать ответ вам лично, может быть, я пришлю к вам посыльного.
— Томас, скажи, в чём дело? — Заря даже схватила его испуганно за руку. — Тебя в чём-то подозревают?
— Похоже, что да. Поскольку я объявил войну некоторым опасным людям, они решили нанести мне ответный удар и ищут на меня компромат.
— И что-нибудь нашли?
— Не знаю. Видишь ли, Заря, сказать по правде, я так до тридцати лет дожил девственником, но они... они судят других по себе и вряд ли способны в это поверить. С их точки зрения, я должен быть бабником, а я наведывался к тебе подозрительно часто... они могут... могут попытаться застукать нас вдвоём, надеясь обличить меня в блудодействе. Допустим, этого не найдут, но обнаружат, что мы прячем твоего любимого, и тогда конец всем троим.
— Я тебя поняла, Томас, — сказал Заря с печалью.
— Как мне горько от мысли, что могу больше не увидеть тебя, Заря. Ведь скоро ты покинешь Испанию, а нам могут не дать даже проститься! Сестра моя, я всегда буду помнить тебя.
— Я тоже никогда не забуду тебя, Томас. Что бы ни случилось.
— Я хочу поблагодарить тебя, христианин, — сказал до того молчавший Уайн, — с детства я воспитывался в ненависти к церкви и даже представить себе не мог, что церковник спасёт мне жизнь. Даже увидев в первый раз Зарю с тобою, я не мог доверять монаху, но теперь я вижу, что, несмотря на свой клобук, ты честный и достойный человек.
Этой же ночью в дверь опять постучали. Наученная горьким опытом Заря посмотрела в щёлку, но увидев ставший таким привычным монашеский плащ с капюшоном, всё же открыла.
— Томас! — тихо воскликнула она.
— Тише, — монах приложил палец к губам, — я не Томас, я — Диего.
Заря мысленно прокляла свою невнимательность. Разведчица, называется! Даже в темноте можно было понять, что пришедший ниже Томаса ростом. А что если бы под видом монаха опять Хорхе заявился бы!
— Томас прийти не может, за ним теперь внимательно следят, — добавил Диего, как только вошёл в дом и Заря затворила за ним дверь, — меня вызывали в инквизицию...
— Ой!
— Пока в качестве свидетеля. Нет, меня не пытали. Но расспрашивали про Томаса и про тебя, Мария.
— И что же спрашивали?
— Сложно так прямо пересказать, но они его крепко подозревают. Некоторые — в том, что ты — его любовница.
— И что ему за это может быть?
— Скорее всего, они так пытались найти способ его контролировать. Мол, если не будешь паинькой, то вот у нас на тебя крепкий поводок есть. Но я-то знаю, что вы с Томасом друзья, а не любовники. Однако и за дружбу с тобой ему может грозить костёр!
— Но почему?
— Мария, давай откровенно. Я знаю, что ты прячешь в доме у себя некоего человека. Я не буду спрашивать, кто он... но раз ты его прячешь, значит, он не в ладах или с властями, или церковью, или с теми и другими одновременно. Мария, я знаю и тебя, и Томаса достаточно хорошо, чтобы понимать — дурного человека вы не стали бы прятать. Не так уж удивительно, что хороший человек оказался не в ладах с законом и вынужден скрываться... Конечно, мне было бы очень любопытно узнать, кто он и как попал в тебе в дом, но я не буду спрашивать. Я знаю, что должен спасти Томаса, а это возможно, только если я помогу вам бежать. Ибо если вас схватят, то конец и вам, и Томасу. Так что, Мария, я должен переговорить с твоим гостем — ведь план побега нужно обсуждать втроём.
— Хорошо, но только он сейчас спит... — сказала Заря. От неожиданности она растерялась. Сердце бешено колотилось в груди, ноги стали как ватные...
— Разбуди его, мы не можем ждать до утра.
— Я всё слышал, — сказал входящий из соседней комнаты Уайн. — Раз дела так плохи, то надо действительно бежать. И не откладывая до утра.
— Милый, как мы побежим, если ты едва ходишь! — умоляюще сказала Заря. — Если бы ты только не был так слаб...
— Как звать тебя, добрый человек? — спросил Диего, — я не прошу настоящего имени, только должен же я к тебе как-то обращаться.
— Зови меня Алехандро, так меня крестили, — ответил Уайн.
— Хорошо, Алехандро, но я вижу, что на самом деле ты тавантисуец-язычник. Ты говоришь на кечуа без акцента.
— Ты не боишься погубить свою душу, помогая язычникам? — с издёвкой спросил Уайн.
— Нет, не боюсь. Да, Церковь бы осудила мой поступок, но что такое Церковь? Стоит ли так называть сборище грязных мужеложцев и корыстолюбивых карьеристов? То, которое хочет погубить Томаса только за то, что он вступается за слабых? Какое они имеют право решать, кто хороший и кто плохой, кому жить, а кому гореть на костре? Но к делу. Сегодня же вам обоим нужно покинуть этот дом. Бегите, взяв с собой только самое необходимое. Чтобы вас на улице никто не взял и не заметил, я принёс два монашеских одеяния, они скроют вас с головы до ног. У вас есть куда бежать?
— Уайн, я думаю, нам стоит спрятаться на корабле. Пусть он пока в ремонте, но его едва ли додумаются обыскать.
— Похоже, и в самом деле другого выхода нет, — согласился Уайн.
— Милый, ты сможешь дойти до корабля?
— Только если налегке, — ответил Уайн. — Как обидно! Помнишь, в юности я легко поднимал тебя на руках? Но "добрые христиане" из инквизиции превратили меня в развалину, неспособную снести даже лёгкого узелка. Да и тебе много тяжёлого теперь поднимать ни к чему.
— Ничего, — сказал Заря, начиная сборы, — сила к тебе ещё вернётся. А сегодня я думаю, что смогу унести все наши вещи на своём горбу.
— Не надо, — твёрдо сказал Уайн. — Нельзя подвергать опасности жизнь нашего будущего малыша.
— Вот что, — сказал Диего, — я помогу донести вам ваши вещи. Я достаточно силён и здоров для этого. Иначе в пути вам будет трудно обойтись без смены платья и всего прочего. Не смущайся, Алехандро. Хоть ты и язычник, а любишь жену и ребёнка как мало какой из христиан. Те на беременных жён не только тяжести взваливают, нередко даже ногами их в живот пинают.
