— Я шла в ногу со временем.
Фигуристы выполняют на льду ленивые эллипсы. Большинство из них не очень хороши, но на Тритоне даже самые неуклюжие достигают определенной элегантности. Мне пришло в голову, что я никогда не попадала на каток, когда там не было фигуристов. Девушка взмывает в воздух, складывает руки и делает около двадцати оборотов, прежде чем ее коньки снова касаются льда.
Иногда, находясь высоко над эклиптикой, я выключала основной режим приема "Лунатиком" шума и суеты системы и настраивалась на космический микроволновый фон. Шипение творения. Именно так звучат фигуристы: бесконечное космическое шипение по спирали.
Над четырехугольником катка Нептун наблюдает за происходящим с безмятежным безразличием. Я бы предпочла забыть о Нептуне и Наяде. Но это нелегко, когда они висят над головой.
— Вы только что увлеклись искусством? Это было так просто? — спрашивает Ингвар.
Интересно, почему ее это волнует? — Это или голодать. Думаю, я все делала правильно. Зарабатывала на жизнь. — Я наблюдаю, как экскурсионное судно скользит по разрезанному пополам лику Нептуна, освещенное, как неоновая рыбка. — Зарабатывала на жизнь, пока вы меня не прервали.
— Но у вас была своя доля разочарований. Мечты и амбиции, которые не сбылись. — То, как она это говорит, не может не вызывать у меня сомнения, не намекает ли она, на каком-то уровне, на личную траекторию своей карьеры. Дипломированный следователь: вряд ли это самая привлекательная или высокооплачиваемая профессия в системе. Возможно, когда-то давно Ингвар подавала большие надежды.
Сочувствие? Не совсем так. Но, тем не менее, проблеск узнавания.
— Мы все стараемся изо всех сил, — говорю я. — Или пытаемся.
— Это неплохая жизнь, не так ли? В смысле, посмотрите на нас. Мы на Тритоне, под Нептуном. Смотрим, как катаются на коньках. — Ингвар дрожит в своем пальто. — Холодно, но мы можем согреться, если захотим. Когда нам это нужно, у нас есть еда и компания. И так везде. Есть на что посмотреть, есть что исследовать, есть с кем познакомиться. Сотни миров, тысячи поселков. Почему кому-то этого может быть недостаточно? Зачем кому-то желать от жизни больше, чем может дать система?
Я понимаю, к чему это ведет.
— Вы имеете в виду, почему кто-то вообще хочет уйти?
— Я просто не понимаю. Но я была там. Была на Юпитере, видела посадочные площадки, видела, как строятся космические корабли. Им нет конца, нет отбоя от добровольцев, достаточно богатых, чтобы купить место. Даже после того, что случилось. — Ингвар упирается ногами в пол. Из белого павильона доносится еще один отрывок любительской группы. — Что не так с этими людьми? — спрашивает она, и я не могу понять, жалуется ли она на группу, или на спящих в дальних кораблях, или на то и другое сразу.
Итак, я повезла Сканду на встречу с его скалой.
Орбита была с большим наклоном, скала находилась далеко от эклиптики. Я видела снимки, но первый просмотр вблизи всегда был особенным.
— Вам нравится? — спросила я его.
— Это хорошо. Лучше, чем хорошо. Этого будет достаточно, не так ли?
— Вполне.
Но это было намного лучше. Я обошла на "Лунатике" вокруг скалы дюжину раз, составляя ее карту с точностью до пары сантиметров и заглядывая глубоко в ее сердце. Запустила сейсмические зонды, чтобы составить эхо-карту ее сердцевины. Ни одно из этих показаний не дало ни малейшего повода для беспокойства. Я могла мысленно видеть голову Давида, точно представляя, где будут сделаны первые надрезы.
— Я не думал, что она окажется такой большой, — сказал Сканда. — Одно дело видеть это как изображение, другое — быть здесь, чувствовать притяжение всей этой массы. Это гора, падающая сквозь пространство. Разве вы этого не чувствуете?
— Это скала.
Сканда убрал прядь волос с моих глаз. — В вас нет романтики, — мягко упрекнул он.
Честно говоря, я не хотела, чтобы все так получилось. Как правило, я не сплю со своими клиентами. Когда Сканда настоял на том, чтобы сопровождать меня на скалу, я огорошила его своими обычными условиями. Мой корабль — мои правила. На "Лунатике" не было особой приватности, но на всем пути туда и обратно все было строго по-деловому.
Вот и все. По правде говоря, Сканда слишком упрощал задачу. Он был обаятелен, легко привлекал внимание и точно знал, чего хочет. Именно это последнее качество показалось мне самым привлекательным из всех.
У него уже была на примете определенная скала. И ему нужно было быть здесь, свидетельствовать. Кто я такая, чтобы придираться?
Очень скоро началась работа.
Роботы выполнили мой приказ. Они сбегались с "Лунатика" целыми толпами. У некоторых были лазеры и плазменные резаки. Часть несла туннельные машины, предназначенные для бурения скважин, в которые другие роботы закладывали детонационные заряды. Тем временем, пока роботы трудились, с боков "Лунатика" выдвинулись огромные режущие руки. На руках были различные инструменты для отбора проб и резки. Подчиненные моей установке телеприсутствия, роботы позволяли мне обрабатывать камень, как будто он был глиной под моими пальцами. Это мне понравилось больше всего. Грязь под ногтями.
Леплю, как Микеланджело.
Если бы я была готова срезать углы, как это делали Йиннинг и Тарабулус, то могла бы создать эту голову за несколько недель. Но для этого требовались месяцы терпеливой работы. Месяцы, когда мы были только вдвоем, запертые на моем корабле в сотнях световых минут от цивилизации.
Я наслаждалась каждой секундой.
Сканда сдержал свое слово. Он заплатил вперед. С такими деньгами на моем счету мне не нужно было бы работать в течение многих лет. Он даже оплатил счет за ремонт "Лунатика".
Осмеливалась ли я задаваться вопросом, откуда взялось все это богатство?
Вроде да. Но, с другой стороны, мне было все равно. Очевидно, он был богат. Но ведь в системе были миллионы богатых людей — кто еще платил за космические корабли?
Когда я была погружена в работу, Сканда уединялся на мостике "Лунатика" и занимался делами на расстоянии. Казалось, ему было все равно, слушаю я его или нет. Только постепенно я начала понимать, чем он занимается и что это значит для меня.
Тем временем, слой за слоем, раскрывалось лицо Давида. Даже по мере того, как работа продвигалась, я понимала, что не бывает такого времени, когда все это не могло бы закончиться бесславно. Даже самые лучшие исследования не были безошибочными, как и мои инструменты и методы. Скала была испещрена обычным количеством трещин, шрамов и изломов от древних столкновений. Некоторые из них были на удивление близки к плоскостям и контурам, где я все равно собиралась вырезать, как будто скала пыталась избавиться от всего, что не было головой Давида. Другие предательски сопротивлялись моим планам. Небольшое смещение кумулятивного заряда, неправильно направленный лазерный луч — и я могла бы разнести Давиду щеку или бровь, не подлежавшие восстановлению.
Конечно, можно было бы достаточно легко устранить подобные повреждения. Но я бы никогда не опустилась так низко. Это было для таких бездарей, как Иннинг и Тарабулус. И я сомневалась, что Сканда согласится на второе место. Если он собирался создать голову Давида, она должна была быть такой же безупречной, как оригинал Микеланджело.
И так оно и было. Постепенно освободились кожа головы и лицо. Подбородок и скулы Давида все еще были погребены в скале; в результате у юноши появилась борода старика. Это ненадолго. Я отрезала бороду кусочками размером с дом, по одному локону за раз. Рассчитывала, что еще месяц, и мы закончим с этим грубым формированием. Возможно, три месяца, чтобы закончить всю голову Давида. Самое большее, четыре или пять.
И это было бы великолепно. Никто еще не делал ничего подобного. Я представила себе, как какая-нибудь цивилизация будущего наткнется на этот камень искусной формы, когда он будет вращаться вокруг Солнца, миллион или миллиард лет спустя. Что бы они подумали об этом лице с пустыми глазами? Имели ли они хоть малейшее представление о тех нетерпеливых маленьких созданиях, которые создали это произведение?
Даже с роботами работа требовала своего времени. В перерывах между сменами, когда слишком уставала, чтобы следить за машинами, я плавала со Скандой в наблюдательном пузыре. На нас пялились бы, когда наши обнаженные тела переплетались.
Я повидала многое в этой системе, но Сканда был тем, о встрече с которым только мечтала. Я продолжала убеждать себя не беспокоиться о будущем, а просто наслаждаться моментом, тем временем, которое мы провели вместе. Когда камень будет готов, Сканду ничто не сможет удержать рядом со мной. Даже с деньгами на моем счету я была всего лишь каменщицей.
Но Сканда заставил меня задуматься. Надев защитные очки, он показывал мне разные вещи. Промышленные потоки — потоки переработанного материала, направляющегося от пусковой установки к потребителю. — Вот это, — говорил он, указывая мне на вереницу грузовых шариков, выпущенных из катапульты на каком-то ледяном астероиде. — Они уже на пути к Марсу. Это медленнее, чем перевозить их оптом, но дешевле в долгосрочной перспективе. Никаких двигателей, никаких указаний — только небесная механика, понятная до конца.
— Ты владеешь этим потоком?
Он целовал меня, как бы говоря: "Не утруждай себя такими вещами". — В утомительно сложном смысле, да.
— Такие люди, как ты, — сказала я, — лишают работы таких, как я.
Сканда улыбнулся. Мое лицо отразилось в зеркальных стеклах его очков. — Но сейчас я даю тебе работу, не так ли?
Это касалось не только промышленности и экономики. Орбиты засветились, разноцветные полосы расходились дугами, как ипподромы богов. В темноте расцвели миры. Не только на главных планетах, конечно, но и на второстепенных: Церере, Весте, Идальго, Юноне, Адонисе и десятках других. В свою очередь, у каждого мира была своя компания веселых попутчиков. Мы наблюдали за лунами, населенными пунктами, станциями, шаттлами и кораблями. Очки рисовали обозначения, записи актов гражданского состояния и сводки грузов.
— Я отвезу тебя в Венерианскую Пучину, — сказал он. — Или в Риджбек-Сити на Япете. Знаю там отличное место и потрясающие виды... ты когда-нибудь видела, как скиммеры проплывают через пятно Юпитера или рифовые города под Европой?
— Я даже никогда не была на Европе.
— Здесь так много всего нужно увидеть, Лоти. Больше, чем может вместить одна жизнь. Когда мы закончим с этим... надеюсь, ты позволишь мне подробнее рассказать тебе о системе. Это было бы моей привилегией.
— Я всего лишь каменщица с Титана, Сканда.
— Нет, — сказал он так твердо, что это прозвучало почти как выговор. — Ты бесконечно больше, чем это. Ты настоящая художница, Лоти. И у тебя есть дар, который люди не скоро забудут. Поверь мне на слово.
Это было глупо, но я поверила.
К тому времени, как Ингвар уводит меня в другую часть площадки, группа уже заканчивает выступление. Большинство фигуристов сдались из-за холода. Осталась только пара, возможно, лучших из них, вращающихся друг вокруг друга, как пара двойных пульсаров.
— Говорят, что они нестабильны динамически, — комментирует Ингвар, глядя вверх сквозь купол. — Думаю, это как-то связано с влиянием Тритона. Кольца Сатурна тоже нестабильны, по крайней мере, на протяжении сотен миллионов лет. Но они переживут это еще много раз. Не очень понимаю, как мне относиться к этому.
— Вы должны быть счастливы. Что-то неправильное будет исправлено.
— Что ж, да. Но Наяда была уничтожена, чтобы это произошло. И эти люди тоже. Учитывая их смерть, я бы предпочла, чтобы конечный результат был более постоянным.
— Он переживет нас. Это, пожалуй, единственное, что имеет значение.
Голова Ингвар покачивается из-под подбитого мехом капюшона ее пальто. — Может быть, к тому времени, когда кольца начнут рассеиваться, мы решим, что они нам нравятся настолько, что их захотят сохранить. Уверен, мы нашли бы способ, если бы чувствовали, что это достаточно важно.
Я смотрю на них сейчас. Пытаюсь взглянуть на них свежим взглядом.
Кольца Нептуна.
Они рассекают поверхность планеты пополам, как ножевой разрез, и почти так же великолепны, как кольца Сатурна. Я говорю себе, что кольца здесь были всегда, но они были не более чем дымчатыми нитями, почти невидимыми при большинстве условий. Призрачное обещание того, что кольца еще появятся.
Сейчас это не так. Резонансные эффекты Тритона и его младших братьев и сестер приводят к разделению этих молодых колец на отдельные полосы. В свою очередь, эти концентрические полосы переливаются сотней великолепных оттенков самого неземного бело-голубого, пастельно-зеленого или нефритового. На спутнике, даже таком маленьком, как Наяда, много льда и щебня, и достаточно тонкой химии, чтобы обеспечить заманчивые вариации отражения и пропускания света.
Думаю, Сканда должен был это предвидеть. Он должен был знать, что кольца будут прекрасны, что это будет нечто удивительное, вызывающее благоговейный трепет у всей системы. Но он и представить себе не мог, насколько они сложны. Во всем их великолепии.
Но кто мог?
— Вас не злит, что он так поступил с вашим величайшим произведением? — спрашивает Ингвар. — Позволил вам создать голову Давида, позволил вам думать, что это та вещь, которая сделала вам имя, и в то же время знал, что она будет уничтожена?
— Я делала то, за что мне платили. Как только моя роль в этом закончилась, я забыла о Давиде.
— Или, скорее, заставили себя не зацикливаться на этом. По понятным причинам, в свете того, что произошло. Но вы всегда верили, что он все еще где-то там, не так ли? Вращается вокруг Солнца, ожидая, когда его найдут. Вы цеплялись за это. — Тон Ингвар меняется. — Как вы думаете, он взял бы на себя ответственность? Это всегда было его намерением?
— Он никогда ничего не говорил мне об этом.
— Но вы же его немного знали. Когда космический корабль достиг облака Оорта, когда его должны были разбудить... объявил бы он себя ответственным за это? Стал бы он купаться в лучах славы, зная, что он неприкосновенен, вне досягаемости солнечного закона, или предпочел бы оставить тайну неразгаданной?
— А вы как думаете? — ехидно спрашиваю я.
— Судя по тому, что я узнала о нем, — говорит Ингвар, возобновляя свою странную кривобокую походку, — он не похож на человека, который довольствуется анонимностью.
С того дня, как он погиб, я жила хорошей и насыщенной жизнью. Все еще продолжаю резать камни. У меня было много любовников, много друзей, и я не могу сказать, что была несчастна. Но бывают дни, когда боль от его предательства ощущается так остро, как будто все это произошло вчера. Мы почти закончили с Давидом — оставалась еще пара недель на доработку, и голова станет готова. Она уже выглядела великолепно. Это была лучшая вещь, к которой я когда-либо прикасалась.
Затем Сканда вернулся с мостика, где он вел деловые переговоры. Ничто в его поведении не предвещало ничего предосудительного.
— Мне нужно ненадолго уйти.
— Уходишь?
