Поэтому щит, размерами два на три метра, я велел поставить на дистанцию 120 шагов. Намереваясь провести полноценные испытания, мы захватили двадцать ядер и четыре щита, толщина каждого из которых составляла 4-5 сантиметров, чуть меньше толщины борта корабля.
Первые два выстрела, именно выстрела, ушли 'в молоко', основательно, мягко говоря, удивив моих друзей своим свистом, зато, третье ядро попало в цель. Камень, весом всего два килограмма, разнес щит на мелкие кусочки. Кувалда, Мстислав, Ратибор, Тимор, Борислав, Чандраванди, — были в восторге.
Второй щит я попросил поставить дальше, третий, — через тридцать шагов за первым. В запасе остался только один щит, который я приготовил на особый случай. Стрельба продолжалась. Ближний щит удалось уничтожить вторым ядром, на следующий щит мы потратили ещё три снаряда. Правда, третий щит не разлетелся, но был пробит насквозь, что тоже мы посчитали отличным результатом.
Настала очередь четвертого, последнего испытания. Предварительно осмотрев трубу, я убедился, что с ней всё в порядке, и велел отнести щит на двести пятьдесят шагов, что по прикидкам равнялось 180-185 метрам.
Я уже начал привыкать к орудию и его капризам, поэтому за счет задней ножки треножника, чуть изменил наклон трубы градусов на пять, не больше. Первый же выстрел показал, что мои расчеты оказались верными, камень попал в щит. Тот не устоял, но и не был пробит.
Тогда, подняв щит, мы укрепили его подпорками, чтобы не ходить к нему после каждого точного выстрела.
Второй выстрел и — промах, зато третий снова попал в цель. Но понадобилось ещё три ядра, чтобы щит разломился, именно, разломился, а не разлетелся или был пробит.
Испытания подошли к концу. Я чувствовал удовлетворение, остальные, — восторг. После этого дела пошли в ускоренном ритме. Для каждого из дракаров я изготовил по четыре орудия, для шнек, — по два. Всего получилось двадцать восемь орудий, что для того времени делало наши корабли практически неуязвимыми для врагов.
На хеландии орудия я ставить не стал, там хватало и катапульт, и скорпионов, были и носовые тараны. К тому же Средиземное море, от Корсики до Кипра находилось в руках халифата, у которого флот исчислялся сотнями боевых кораблей. И риск захвата четырех хеландий был значительно выше нашего, где, конечно, сновали корабли викингов, и прочих шведов, но никогда не наблюдалось крупных объединенных флотов. А от десятка 'коней дороги китов', как любовно викинги называли свои дракары, мы могли легко отбиться.
Сложнее оказалось набрать команды, но, в конце концов, разрешилась и эта проблема. С Аристидом, Родомыслом, Рогдаем, Владимиром и Болеком ушли четыреста пятьдесят человек, — триста пятьдесят моряков-воинов старых экипажей и сто — новобранцев. Все они, скорее всего, были временными людьми, но я не беспокоился, потому что, дойдя до Генуи и далее, ребята могли с лихвой пополнить людские резервы. Я тоже рассчитывал добрать команды в Галлии, Нормандии, Фризии, на пути к острову Руяну и Новогороду. Перед расставанием мы договорились о встрече на днепровских порогах через три месяца.
По словам местных ушкуйников и купцов, до порогов мы успевали к сроку, к тому же наши корабли превосходили другие в скорости. Вольга успел столковаться в городе с опытным лоцманом, о котором отзывались с уважением даже его завистники. Цену он назвал немалую, но и лишнего не запросил.
Оставшийся день, мы посвятили подготовке к походу. Сборы проводились, вроде и неспеша, но под руководством Кувалды и Добронрава к вечеру того же дня всё было готово. Отдохнув ночь, рано поутру погрузились на корабли, и те помчались по Волхову, стремительно рассекая речную гладь.
Пролетев на веслах и полных парусах мимо Новогорода, мы навели там переполох одним своим неожиданным появлением в виду его стен и открытых настежь ворот. Торговый люд и стража забегали, засуетились, справедливо опасаясь нападения и грабежа, но, поняв, что корабли проходят мимо, немного успокоились и даже с интересом провожали нас взглядами. Кто-то из местных даже узнал дракар, на котором мы появлялись в городе, помахав нам рукой. Впрочем, не прошло и пятнадцати минут, как стены 'оплота средневековой демократии' скрылись из виду. Мы беспрепятственно продолжали скользить по водному руслу Волхова, которое к вечеру вынесло нас в озеро Ильмень.
Наш проводник и лоцман находился на судне Кувалды, остальные корабли шли в его фарватере. Так, вытянувшись в цепочку, дракары пересекли озеро и вошли в русло реки Ловать. Темнело, поэтому, чтобы не искушать судьбу, мы пристали к берегу и на ночь по всем правилам и законам военного времени, разбили лагерь. На утро наше путешествие продолжилось.
За два следующих дня мы миновали часть Ловати, затем свернули в её приток, реку Кунья, дойдя до её истоков, откуда нам предстоял 'волок'. Лоцман, откликающийся на имя Зимород, успокоил нас, что волочить корабли нам 'недалече', всего-то версты две-три, да и дорога накатана.
— Не вы первые, не вы последние, скоро сами всё увидите, — хекнув, подбодрил всех Зимород.
Наш маршрут мы оговорили в самом начале, но я помнил, что из Куньи в Двину если и был 'волок', то довольно длинный, несколько десятков километров. Так было в моём времени. В этом же мире эти две речки почти смыкались друг с дружкой, как, впрочем, и Двина с Днепром.
На перетаскивание кораблей ушёл целый день. Дело для нас было непривычное, многие устали, кто-то отдавил ногу, кому-то прищемило катком руку. Правда, всё для нас обошлось вполне благополучно, а ушибы, да вывихи, — дело житейское. Спустив на воду дракары, мы сами заночевали на суше, где наши врачи смазали и вправили всё, что было ушиблено, поранено или выбито.
Пройдя Двину и следующий 'волок', мы к концу третьего дня оказались в водах Днепра. Договор с Зимородом мы заключили до Киева, поэтому наш лоцман предупредил нас, что осложнения с проходом по реке могут быть только в Смоленске, где 'зверствует' местный воевода Хорь, да его новоявленный зятек, Онежко.
— Ух, мздоимцы, проклятые! — проворчал Зимород. — Ни пройти, ни проехать. Только птиц ещё не обложили. Водный путь перегородили, ни взад, ни вперед без 'мыта' не пущают. Все от них стонут, а поделать ничего нельзя. Это их вотчина, их Правда, их воля. Покона не рушат, потому к ним и не подступишься. Жаловались наши старшины князю Ярополку, а и тот только руками развел, дескать, рад бы помочь, да не в моих это силах.
— Ну, коль сам Великий князь ничего поделать не смог, то и мы заплатим, не переживай, чай мы не голь перекатная, — успокоил я не на шутку разворчавшегося лоцмана.
Часа в три дня, по моим биологическим часам, показались окрестности Смоленска, где нас остановила первая застава. Река была перегорожена рядами бревен, сцепленных крючьями, которые мы, конечно, могли бы разбить и прорваться, но ссориться со смолянами не хотелось. Дракары остановились, и начался 'базар'. С берега спрашивали, а с головного корабля им отвечал наш проводник. Наконец, переговоры закончились, бревна расцепили, и мы проследовали дальше, но ненамного. В виду городских стен нас встречал уже сам воевода, предупрежденный первой стражей о появлении пяти военных судов. Конечно, он был не один и даже не с отрядом привратников, а с сотней конной дружины.
Воевода Хорь был уже в годах, наверно, лет под пятьдесят, но гляделся ещё орлом. Заправляя делами в городе, так и не оброс жирком. Был поджар, даже худощав. Узкое строгое лицо с прямым без горбинки носом, ладная стриженая бородка, длинные руки. В стременах держался молодцевато, но без юношеского щенячьего задора. Этот русин был опытным воином и знал себе цену. Хорошо он разбирался и в чужой силе, сразу почувствовав, что перед ним не просто варяги или викинги, желающие наняться на службу к киевскому князю, а мощная, хорошо вооруженная, сплоченная дружина, с единым военачальником. Поэтому его первый вопрос сразу отсек дополнительные расспросы.
— Кто главный?
Пришлось признаваться. Чтобы не драть глотку, я велел приблизиться к берегу. Стали в двадцати метрах, напротив воеводы с дружиной. Выйдя из под защиты бортовых щитов, я не одел шлема и брони, чем сразу успокоил воеводу, который справедливо приготовился к наихудшему варианту, а именно, к возможному бою. Показавшись ему не защищенным, я дал понять, что прибыл с миром.
— Кто таков, витязь? — спросил меня Хорь, немного присмотревшись.
— Я свободный ярл из южных морей, известный в Киеве под именем Никиты Кожемяки, год был на службе у князя Ярополка, из него, полгода на заставе у сотника Вышаты, затем уехал на родину, в Корсунь. Там собрал дружину, долго бороздил Понт, ходил и в Константинополь. Всё это время со мною были дети киян болярских. Головным дракаром воеводит Кувалда, сын думского болярина Мирослава, по прозвищу Копыто, а со мной рядом стоит десятник Мстислав, сын болярина Рогдая Полоцкого.
— Знаю таких, особенно Вышату. Так вы свои, что ли? А чего ж с севера, из Новогорода идёте?
— Долго рассказывать, воевода, скажу только, что не враги мы Великому князю. Он нас знает, сам отпускал по добру по здорову.
Однако у Хоря ещё оставались сомнения, он, было, хотел ещё что-то спросить, но рядом с ним молодой воин, вдруг наклонился к нему и произнес, я его слова отчетливо услышал:
— Разреши я спрошу витязя, ты сразу поймешь о чем.
— Ну, спроси, — разрешил ему Хорь.
Дружинник посмотрел на меня и сказал:
— Коли ты на самом деле Никита, то должен помнить один случай в лесу, года три назад.
Мне этот парень уже давно кого-то напоминал, но переговоры с воеводой не давали сосредоточиться и вспомнить, откуда мне знакомо его лицо, а сейчас я сразу же вспомнил лес, костер, шестерку вятичей, оборотней. Вспомнил старшего Радима, младшего Веньку и Онежко, у которого в зазнобах была дочь воеводы смоленского, Хоря.
— Онежко, ты ли это? А как там Радим и Венька?
— Никита, всё-таки довелось нам вновь встретиться. С Радимом всё в порядке, чё ему старому дубку подеется! А Венька вырос, окреп, у старшин весь откупил, хозяином общины заделался.
— Так и у тебя, помниться, зазноба в Смоленске была! Значит, ты уже отец семейства?
— А то! Два сына погодка, а их дед, вот он, рядом со мной.
Видимо в дружине многие знали эту историю, люди с обеих сторон расслабились, послышались смешки и подначки. Хорь тоже сразу изменился и в лице, и в голосе:
— Так это тебе, Никита, я обязан спасением этого балбеса, который мою дочку окрутил? — усмехаясь, уточнил воевода.
— А, что, не надо было? — весело подыграл я.
— Да, как тебе сказать?! Дочь, вроде, не жалуется пока.
Дружинники весело заржали.
— Дозволь, воевода, на землю сойти, обнять своего крестника, — попросил я.
— Валяй! Чего уж там! — благодушно разрешил Хорь.
Дракар вплотную к берегу подойти не мог, пришлось спускать лодку. Встретившись, обнялись с Онежко, поручковались и с его тестем, присели поговорить. Очень коротко рассказав о своем пребывании в Новогороде, я предупредил, что Владимир князь Новогородский, Ладожский и Изборский, готовится к походу на своего брата. Рассказал и о клятве его перед новогородцами. Онежко вспомнил волхва и расстроился, что тот стоит на стороне Владимира.
— А не слышал, как воевать собирается князь-то? — полюбопытствовал воевода.
— Ты спрашиваешь, куда он сначала пойдет?
— Именно!
— По моим сведениям, на Полоцк, на Рогволода.
— Хитер, Владимир! А упредить Рогволода мы успеем?
— Думаю, что уже нет, — жестко ответил я. — Думаю, что новогородцы уже на пути к Полоцку, может быть даже на подходе.
— Так только новогородцы идут на город? Тогда им не взять его. Рогволод сильный князь, с сильной дружиной, город хорошо укреплен. Его и более сильные супостаты не могли захватить приступом, а новогородскому ополчению и подавно не сладить.
— Но князь не ждёт нападения. А внезапность играет на руку напавшему.
— Князь всегда должон быть готов к нападению! — безапелляционно заявил Хорь.
В принципе, его слова были аксиомой. Действительно, взял власть, держи её и будь готов отстоять, иначе, зачем же её брать?!
Однако я, зная ту, свою историю, помнил, что Владимир захватил Полоцк, при защите которого погиб и сам Рогволод, и оба его сына: Роальд и Турольд, — так, кажется, их звали, если память не изменяла. Потешился князь Новогородский и с его дочерью, Рогнедью, сделав её своей наложницей.
Кстати, я спросил Хоря, как зовут сыновей Рогволода. Он мне назвал совсем другие имена: Рутен и Торвальд. Правда, Рогнедь осталась Рогнедой, как в известном мне историческом мире.
После этого у меня даже появилась гипотеза параллельных миров, — повторяются только хорошо известные имена, предшествующих, более ранних миров. Все остальные, либо только похожи на имена малоизвестных исторических персонажей, либо в корне отличаются от оных. Во всяком случае, так выходило между моим и этим континуумом.
Проговорили мы часа два, вспомнили и рассказали о многом. Хорь больше молчал, Онежко, изложив все, что знал об общих знакомых и о своем житье-бытье, тоже примолк. Дальше говорил только я, а воевода со своим зятем, раскрыв рты, слушали, затаив дыхание. Нет, не подумайте, что я подробно, как Волхву, поведал о всех приключениях, что произошли со мной, но, даже излагая отдельные эпизоды, выходило, — вот полюбуйтесь я каков!
Если своему волхву я рассказывал и знал, что тот поймёт меня и порадуется, не воспринимая мои успехи, как похвальбу, то здесь со мной сидели далекие по духу от меня люди, которых одолевали свои заботы и хлопоты, но сейчас, посиживая на бережку, они с удовольствием слушали необыкновенные приключения ромея на Руси. Для них мои чувства, мои переживания, преобразовывались в их сознании в балладу о Ланселоте, в былины о Муромце. Почувствовал я это, как-то сразу, словно меня обухом по голове вдарило! Что со мной? Чего это я соловьем разливаюсь? Куда это меня понесло?
Мне так за себя стало неловко, что я замолк на полуслове, будто вспомнил, что-то очень важное, резко поднялся и в своё оправдание произнес:
— Извини, воевода и ты, Онежко, но за дружеской беседой (скорее монологом, подумал про себя) забыл о главном. Время тревожное и мне необходимо спешить в Киев, предупредить Великого князя о грядущих бедах. Было бы спокойно на Руси, остался бы погостить в Смоленске, но не в праве я сейчас предаваться своим желаниям и делать то, что хочу.
— Вот, Онежко, учись, — одобрительно прогудел Хорь, — Вот как должно поступать в лихую годину!
Онежко смутился, как будто был в чем виноват, и его поймали за руку, и пробормотал:
— Нешто я не понимаю, такое дело, оно, конечно, не терпит.
— Ну и лады, — проговорил я в манере Волхва, — говори воевода какое 'мыто' берешь, да и пропускай мои дракары.
— Я, Никита, никогда не нарушал порядков, не нарушу и сейчас, а по сему, пропускаю твои корабли без 'мыта', поскольку дело у тебя государево, а не личное.
Онежко засиял от гордости и благодарности к своему справедливому тестю и воеводе, а я проговорил:
