— Кэлринн говорит, Безликие не ощущают страха. Это правда?
— Правда, — согласился Алвинн.
— Это, наверное, очень удобно, — с ноткой зависти сказала Эстри.
— Нет. Скорее, это грустно, — помедлив, ответил он. И, встретив её удивленный взгляд, вздохнул. — Ты думаешь, что отсутствие страха должно быть похоже на отвагу, но оно больше похоже на усталость. Страх, на самом деле, очень жизнеутверждающее чувство. Смерть и боль страшны не сами по себе, а тем, что люди любят свою жизнь... и свое тело тоже. Они берегут его и не хотят, чтобы ему причинили вред. Я не испытываю страха — но не потому, что я отважнее, чем ты или любой другой на этом корабле, а потому, что все, к чему вы так привязаны, мне в тягость.
— Звучит просто чудовищно, — нахмурившись, сказала Эстри. Безликий пожал плечами.
— Не принимай близко к сердцу. Я привык.
Но Эстри не была бы сама собой, если бы успокоилась на этом.
— Когда мы победим, все будет по-другому — вот увидишь! — сказала она, взяв его за руку и сочувственно сжав её своей.
С тех пор, как Алвинн жил среди людей, он тщательно следил за тем, чтобы каждый миллиметр его кожи был закрыт от посторонних глаз, но тепло от пальцев Эстри ощущалось даже через полотняную перчатку. Ощущение было забытым и почти пугающим. Ему было приятно — и от этого хотелось отдернуть руку, словно он обжегся.
Чтобы не обидеть Эстри, Алвинн встал.
— Пошли, составим Кэлринну компанию, — предложил он.
Это сработало — хотя Алвинн ничуть не сомневался в том, что компания Отту совершенно не нужна, даже совсем наоборот. Кэлринн, торчавший на носу последнюю пару часов, выглядел полностью захваченным своими мыслями. Раньше сидевшие на веслах моряки часто просили Отта спеть, чтобы скрасить их тяжелую и монотонную работу, но на этот раз никто из экипажа не осмелился отвлекать Кэлринна подобной просьбой. Сейчас Кэлринн был как никогда похож на посланника Изначальных сил. Он выглядел, как человек, который сознает, что вся его прежняя жизнь была только прелюдией к сегодняшнему дню.
Когда к нему подошли Алвинн с Эстри, Отт скосил на них глаза, но почти сразу же снова уставился вперед.
— Еще от силы полчаса, — нетерпеливо сказал он — не столько обращаясь к ним, сколько озвучивая свои мысли вслух. — Пройдем Братские скалы, а потом — Адель.
"Или же то, что от неё осталось" — мысленно добавил Алвинн.
Он ничего не сказал своим попутчикам о темной магии, которую он ощущал прошедшей ночью. Близость Темного Истока ощущалась так отчетливо, как будто он опять попал в Галарру, но Алвинн предпочел держать эти мысли при себе, чтобы лишний раз не тревожить своих спутников.
"Бурая чайка", обогнавшая другие корабли их небольшой эскадры, раньше прочих обогнула тёмную громаду Братских скал, и в первую секунду Алвинн осознал только одно — Адель по-прежнему стоит на своем месте. Но мгновением спустя он осознал, что город, куда они возвратились, не был той Аделью, из которой они много месяцев назад отплыли на Томейн. Ни широкой, вымощенной светлым камнем набережной, ни прямых, как стрелы, молов, далеко врезающихся в море, больше не было. Там, где когда-то круглый год были видны стоящие на рейде корабли, теперь торчали из воды обломки мачт, а набережная исчезла — дома поднимались прямо из воды. Над морем стлался жирный черный дым, а ветер относил все звуки в сторону, так что Алвинн не сразу осознал, что в городе сражаются. Но потом дым слегка рассеялся, и он увидел, что ближние к порту улицы кишат людьми. Он даже различил в этом человеческом месиве зеленые накидки гверрских всадников, и с мрачным удовлетворением подумал, что Лейда Гефэйр, судя по всему, все же откликнулась на приглашение дан-Энрикса.
— Все-таки опоздали!.. — ахнул Кэлринн, побледнев, как смерть.
— Ничего подобного, мы как раз вовремя, — сказала Айя, успевшая подойти поближе и смотревшая на город с нехорошей, многообещающей улыбкой. — Нойе, смени гребцов! Нам надо подналечь на весла...
Алвинн бросился к скамье вместе с другими островными моряками. Правда, в отличие от своих товарищей, которые налегали на весла яростно, как будто бы от этого зависела их собственная жизнь, Алвинн греб так же методично и спокойно, как всегда. Среди надсадного дыхания, вздувавшихся на шеях жил, ругани и проклятий он ощущал себя до странности чужим, как будто бы отрезанным от окружающих его людей невидимой стеной.
Нойе поднёс к губам боевой рог — и вопросительно взглянул на Айю. Та кивнула:
— Давай! Пусть знают, что мы идем.
Низкий, густой и вязкий звук боевого рога далеко разнесся над водой, но Кэлринну, должно быть, этого казалось мало — или же он просто не способен был смириться с тем, чтобы в такой момент стоять на палубе без дела. Он схватил висевший на носовой фигуре сигнальный рожок, откинул голову назад, и заставил свой примитивный инструмент запеть настолько чистым и прозрачным голосом, что даже Алвинн вздрогнул, ощутив, как по спине у него поползли мурашки. Мотив был ему незнаком, но Кэлринн играл так, что музыка казалась заклинанием. Весла, и без того взбивающие целые каскады пены, замелькали с такой скоростью, что Алвинн бы не удивился, если бы "Чайка" оторвалась от воды и полетела над заливом, как та птица, в честь которых она была названа.
— Правь прямо к берегу, — велела Альбатросу Айя, видя, что он собирается повернуть к дамбе.
— Гавань, конечно, затопило, но там вряд ли очень глубоко. Корабль разобьется, — озабоченно заметил Нойе.
Королева рассмеялась, словно Альбатрос забавно, но при этом глупо пошутил.
— И что с того? Зачем его теперь жалеть?..
Нойе коротко, нервно хохотнул — но выполнил приказ.
Гвинны на берегу, наконец, поняли, что корабли не собираются сворачивать, и начали стрелять. Островитяне подняли щиты, чтобы прикрыть гребцов. Алвинн увидел, как несколько горящих стрел воткнулось в палубу рядом с его скамьей, и еще несколько застряло в мачте, но никто из людей Айи, кажется, не пострадал — а "Чайка" продолжала на всех парусах лететь вперед.
— Держитесь крепче! — приказала Королева, яростно осклабившись. — Никто не может знать, когда...
Договорить женщина не успела. "Чайка" с разгона налетела на какую-то преграду — может быть, на затопленный мол, а может, на один из затонувших кораблей. Жалобно затрещало дерево, что-то с выворачивающим душу звуком заскрежетало по днищу корабля, а Алвинна швырнуло на соседа по скамье. Несмотря на то, что экипаж заранее приготовился к удару и каждый крепко держался кто за мачту, кто за борта, кто друг за друга, многие из хирдманнов попадали на палубу. Но Алвинну было не до того, чтобы смотреть по сторонам. Увидев Кэлринна, отчаянно пытавшегося уцепиться единственной рукой за палубные доски, Алвинн успел ухватить певца за шиворот и притянуть к себе, не дав ему удариться виском об острый край скамьи. В голове Алвинна мелькнуло, что есть все-таки кое-какие преимущества и в положении Безликого — если бы не его ускоренная вчетверо реакция, Отту наверняка бы раскроило череп. Через полминуты дикой тряски, когда их наконец-то перестало швырять из стороны в сторону, Алвинн выпустил Кэлринна и первым перепрыгнул через борт.
Имевший низкую осадку "Зимородок" проскользил по дну гораздо дальше "Бурой чайки", так что его выбросило прямо на берег, и его высокий резной нос навис над головами гвиннов, с воплями и руганью отшатнувшихся назад.
Алвинн едва видел их врагов из-за поднятой их ногами тучи брызг и белой пены. Вода не только промочила всю его одежду, но и затекла под маску, и Алвинн чувствовал привкус соли на губах.
— Руби! — заорал Нойе Альбатрос, каким-то чудом ухитрившийся опередить даже Безликого. — Прикончим эту падаль! Ein dan-Enrix!
Алвинн, полностью захваченный азартом боя, слишком поздно понял, что очередной противник Нойе двигается слишком быстро, с хищной плавностью адхара. Ощутив давно забытый страх, Алвинн выкрикнул — "Осторожно!.." — но, конечно, опоздал. Безликий без труда отбил удар островитянина и возвратным движением отрубил Нойе кисть вместе с зажатым в ней мечом. Кровь хлынула тугой струей. Альбатрос дико закричал, и враг позволил себе полсекунды промедления, чтобы полнее насладиться этой смесью боли, потрясения и ужаса. Обычный человек бы даже не заметил эту мимолетную заминку — но для Алвинна её хватило, чтобы, отшвырнув в сторону раненного Альбатроса, отбить предназначенный ему удар.
Не удержавшись на ногах, Нойе свалился в воду, и белая пена сразу стала красной, а крик Альбатроса изменил свою тональность, когда рану обожгло морской водой.
Алвинн заметил, что Безликий жадно впитывает этот крик, и это почему-то вызвало у него приступ ослепляющего бешенства. Он видел, что один из хирдманнов с "Крылатого" прикрыл Нойе щитом, а второй пытался наскоро перетянуть жгутом обрубок его кисти. Но для Алвинна — в отличие от них — Нойе был все равно что мертв. Безликий знал, что раны, нанесенные оружием адхаров, вылечить нельзя. Если бы не бесформенная, смутная надежда на дан-Энрикса и его магию, Алвинн, пожалуй, посчитал бы благом добить Нойе прямо здесь — лучше уж быстрая, чистая смерть, чем то, что его ждет.
Прикончив своего противника, Алвинн на пару секунд застыл, глядя на мертвого Безликого — и вдруг подумал, что это был первый в его жизни враг, которого он убил сам. Не по приказу Олварга, а потому, что захотел его убить.
Айя, не знавшая, о чем он думает, рванула его за рукав.
— Пошли, — Алвинн увидел совсем рядом ее зло прищуренные светлые глаза и брызги чьей-то крови, подсыхающие у неё на лбу и на щеке. Одна бровь Королевы оставалась золотистой, а другая была слипшейся, багрово-черной. — Нойе как-нибудь справится без нас. Займёмся лучше этими ублюдками...
Алвинн кивнул.
— Пошли.
Старый гвиннский обычай гласил : кто первым вошёл в дом врага, может взять себе все, что он найдёт внутри — за исключением той части, которая должна отойти военачальникам и королю. Благодаря этой традиции гвинны бросались в бой с таким остервенением, которое даже не снилось пехотинцам Наина Воителя, под страхом смертной казни запрещавшего любые грабежи и мародерство. Посчитав, что та свирепость, с которой его солдаты разоряли маленькие города в Дакарисе и Эсселвиле, вполне искупает недостаток дисциплины, Олварг объявил древнее правило священным и ни разу не имел причины пожалеть об этом — до сегодняшнего дня.
Когда в три часа по полудни гвиннам все же удалось прорваться в Нижний город, все пошло совсем не так, как представлялось Олваргу. Противники рассыпались по близлежащим улицам, увлекая гвиннов в паутину переулков, тупиков и проходных дворов. Обозленные первым неудачным штурмом и распаленные своей победой гвинны бросились за ними, и в первый момент Олварг даже не понял, что остался королем без армии. Оказавшись вдалеке от Олварга с его адхарами, гвинны мгновенно позабыли про азы военной дисциплины и повели себе так, как испокон веков вели себя на вражеской земле — вместо того, чтобы сосредоточиться на том, чтобы не дать солдатам Ирема уйти, и, если повезет, ворваться вслед за ними в Верхний город, они занялись резней и грабежами на соседних улицах.
Олваргу оставалось только злиться и скрипеть зубами, потому что ничего поделать он уже не мог. Гвинны были охвачены инстинктом, более древним, чем само понятие о королевской власти, и напомнить им о подчинении своим начальникам было не проще, чем заставить гончую, нагнавшую оленя, остановиться посреди прыжка. Восстановить порядок не смогли бы даже сопровождающие Олварга адхары, пожелай король действительно отдать такой приказ.
Безликие невозмутимо оставались рядом с ним, готовые исполнить любое его распоряжение, но Олварг не обращал на них внимания — он молча шел по улицам Нижнего города, обходя груды камней и мусора и перешагивая через лежащие на земле тела. Большая часть из этих людей погибла еще ночью — сложенные в ровные ряды тела явно принадлежали горожанам, извлеченным близкими или соседями из-под завалов. Некоторые из тел были заботливо обернуты кусками ткани, другие — оставлены, как есть. Эти последние выглядели особенно отвратительно — раздавленные, исковерканные, словно пережеванные каменными челюстями, они, по большей части, уже мало походили на людей. Олварг брезгливо поджал губы, мысленно спросив себя, зачем кому-то вообще понадобилось тратить столько сил, чтобы извлечь из-под нагромождения камней такую пакость. Но эти тела хотя бы не валялись прямо на дороге — в отличие от тех, кто не успел укрыться в Верхнем городе и был убит его солдатами буквально полчаса тому назад.
Солоноватый запах крови и напоминающий мясную лавку запах теплой требухи был Олваргу привычен — после стольких ритуалов, которые он провел на острове Дракона и в Галарре он, пожалуй, был последним человеком на земле, кого бы этот запах мог смутить. Однако сочетание этого запаха с видом знакомой с детства улицы производило угнетающее впечатление.
Дойдя до ратуши, Олварг остановился, глядя на развалины тюрьмы. Теперь уже не оставалось никаких сомнений, что дан-Энрикс никак не мог выжить. Олварг повторял себе, что смотрит на могилу единственного человека, которого ему следовало опасаться, и старался проникнуться ощущением победы — но не мог почувствовать ни торжества, ни даже облегчения. Им овладела странная апатия, похожая на ту, которую он испытал, узнав о смерти Наина Воителя.
Может, все дело было в том, что Меченый, как и его отец, погиб как-то уж слишком быстро, и такая смерть казалась слишком легкой, не способной уравновесить его ненависть? Или он так долго и так напряжённо ждал этой минуты, что успел перегореть и подошёл к этому важному событию слишком опустошенным и уставшим?..
Олварг отвернулся и потухшим взглядом оглядел полуразрушенную улицу. Здание ратуши лежало перед ним в руинах, и даже сейчас, спустя много часов после землетрясения, пыль все еще висела в воздухе и оседала на его плаще и сапогах. Он медленно повернул голову налево, а потом направо, но повсюду, куда хватало глаз, картина была той же самой — разбитая мостовая и завалы камней и мусора от рухнувших домов.
С тех пор, как он покинул этот город — ночью, под конвоем нескольких гвардейцев своего отца, — Олварг больше ни разу не бывал на этой улице. В тот день, когда неразговорчивые, словно каменные статуи, конвоиры, везли его по темному ночному городу, Олварг поклялся самому себе, что в следующий раз войдёт в Адель, как победитель — и сдержал данное слово, потратив на это двадцать с лишним лет. Вот только место, куда он вернулся, уже не было Аделью — Вечным городом, жемчужиной цивилизованного мира, от которой даже у самого толстокожего на свете человека поневоле перехватывало дух.
С губ Олварга сорвался истерический смешок, похожий на рыдание.
Самая главная особенность темной магии состоит в том, что она в состоянии отнять у человека все, при этом ничего не дав ему взамен. Её дары отравлены. Темная магия показывает умирающему в пустыне человеку запотевший от холода кувшин с водой, но, начав пить, он обнаруживает, что эта вода не утоляет жажду. Олварг знал об этом лучше, чем кто бы то ни было другой, и каждый раз смеялся над наивностью людей, готовых раз за разом попадать в эту ловушку. Но себя он считал выше этого. Он был не жертвой Темного истока, а его хозяином или, во всяком случае, союзником. Тем человеком, который использует и направляет эту Силу...
